Сыновья Ананси - Neil Gaiman

Ничто не принесло бы автору большего удовольствия, чем возможность сказать, что, побывав у порога смерти и вернувшись в мир живых, мама Рози стала новым человеком, благодушной женщиной, у которой для каждого найдется доброе слово, и что ее аппетит к еде способен сравниться лишь с ее аппетитом к жизни и ко всем радостям, которые она способна предложить. Увы, приверженность к истине требует предельной честности, а истина заключается в том, что из больницы мама Рози вышла в точности такой, какой была: такой же подозрительной и придирчивой, как и раньше, хотя она и стала гораздо слабее и старалась спать при свете.

Она объявила, что продаст квартиру в Лондоне и переберется туда, куда бы ни отправились Паук и Рози, – лишь бы быть поближе к внукам. Но по мере того как шло время, она все чаще отпускала ехидные замечания о количестве и подвижности сперматозоидов Паука, регулярности и позициях в сексуальной жизни своей дочери и зятя и сравнительной дешевизне и простоте искусственного оплодотворения. И вскоре Паук стал всерьез подумывать о том, чтобы вообще не ложиться с Рози в кровать, лишь бы позлить ее маму. Такие мысли он питал ровно двенадцать секунд однажды после полудня, пока мама Рози показывала им ксерокопию статьи из журнала, в которой говорилось, что после секса женщине следует полчаса стоять на голове. А когда тем же вечером он упомянул про статью Рози, та рассмеялась и сказала, что ни ради кого не собирается вставать на голову, а маме в их спальню хода нет и не будет.

Теперь у миссис Ной квартира в Уильямстауне, неподалеку от дома Рози и Паука, и дважды в неделю одна из многочисленных племянниц Каллианны Хигглер заглядывает к ней, пылесосит, обмахивает метелкой стеклянные фрукты (восковые расплавились на островной жаре), готовит кое-какую еду и ставит ее в холодильник, и иногда мама Рози ее ест, а иногда нет.

Чарли стал певцом. Мягкости в нем сильно поубавилось. Теперь это худощавый мужчина, и фетровую шляпу он носит беспрестанно – как отличительный знак. Фетровых шляп у него много и притом разных цветов, но любимая – зеленая.

У Чарли есть сын. Его зовут Маркус. Ему четыре с половиной года, и он отличается глубочайшей серьезностью, доступной лишь очень маленьким детям и горным гориллам.

Никто больше не зовет Чарли Толстым Чарли, и, честно говоря, иногда ему этого не хватает.

Было раннее летнее утро, уже рассвело. Из соседней комнаты доносился какой-то шум. Оставив Дейзи спать, Чарли потихоньку выбрался из кровати, схватил футболку и шорты, натянул их и, выйдя в гостиную, увидел, как его голый сын катает по полу деревянный поезд. Чарли помог ему одеться, нахлобучил на голову шляпу, и они спустились на пляж.

– Пап? – сказал маленький мальчик.

Губы у него были сурово сжаты, он, казалось, о чем-то размышлял.

– Что, Маркус?

– Кто был самым коротеньким президентом?

– Ты про рост?

– Нет. По… по дням. Кто был самым коротеньким?

– Гаррисон. Он подцепил пневмонию на церемонии вступления в должность и умер. Пробыл президентом сорок с чем-то дней и большую их часть умирал в собственном кабинете.

– О! А кто тогда был самым длинным?

– Франклин Делано Рузвельт. Отбыл три полных срока. И умер на посту во время четвертого. Тут мы снимем сандалии.

Положив сандалии на большой камень, они босиком пошли к набегающим волнам, и их пальцы глубоко вдавливались во влажный песок.

– Откуда ты столько знаешь про президентов?

– Потому что, когда я был ребенком, мой папа считал, мне будет полезно побольше про них узнать.

– А…

Они вошли в воду и добрались до валуна, который был виден, только когда вода стояла низко. Когда вода поднялась им по колено, Чарли подхватил мальчика и посадил его себе на закорки.

– Пап?

– Что, Маркус?

– П'туня говорит, ты знаменитый.

– И кто же эта Петуния?

– Девочка в детском саду. Она сказала, у ее мамы есть все твои диски. Она сказала, что любит, когда ты поешь.

– А…

– Так ты знаменитый?

– Не совсем. Ну, может, чуть-чуть. – Он ссадил Маркуса на валун и сам вскарабкался рядом. – Ладно. Готов спеть?

– Да.

– Что ты хочешь спеть?

– Мою любимую.

– Не знаю, понравится ли она ей.

– Понравится. – Маркус обладал непоколебимостью стен или даже гор.

– Ладно. Раз, два, три…

И они вместе спели «Желтую птицу», которая на этой неделе была у Маркуса любимой, а потом «Праздник зомби», которая была второй любимой, и «Она придет из-за горы», которая была третьей любимой. Глаза у Маркуса были получше, чем у Чарли, поэтому он заметил ее, когда они заканчивали «Она придет из-за горы», и замахал.

– Вон она, папа!

– Ты уверен?

В утренней дымке море и небо сливались в жемчужную белизну, и Чарли прищурился на горизонт.

– Ничего не вижу.

– Она нырнула. Скоро появится.

В воде плеснуло, и она всплыла прямо под ними. Потянулась рука, хлопнул хвостовой плавник, блеснула чешуя. И вот она уже сидит на валуне рядом с ними, а серебристый хвост полощется в Атлантическом океане, подбрасывая капельки на чешую. У нее были длинные огненно-рыжие волосы.

Тогда они запели все вместе: мужчина, мальчик и Русалка. Они пели «Леди и бродяга» и «Желтую подводную лодку», а потом Маркус научил Русалку словам из заглавной песенки к «Флинтстоунам».

– Он напоминает мне тебя, – сказала Чарли Русалка. – Когда ты был маленьким.

– Ты меня тогда знала?

Она улыбнулась.

– Вы с отцом тоже приходили на пляж. Твой отец… красивый был мужчина. – Она вздохнула. Русалки умеют вздыхать лучше всех на свете. – Вам пора возвращаться. Скоро прилив.

Перебросив за спину длинные волосы, она ласточкой нырнула в воду. Перекувырнулась, всплыла и, приложив пальцы к губам, послала Маркусу воздушный поцелуй и лишь потом скрылась в глубине.

Снова посадив сына на закорки, Чарли прошел по глубокой воде к пляжу, где мальчик соскользнул на песок. Сняв зеленую фетровую шляпу, Чарли надел ее на сына. Она была ему слишком велика, но он все равно разулыбался.

– Эй, – улыбнулся Чарли. – Хочешь кое-что покажу?

– Давай, но только поскорей. Я хочу завтракать. Оладьи хочу. Нет, овсяные хлопья. Нет, оладьи.

– Смотри.

Шаркая босыми ногами по песку, Толстый Чарли начал танцевать песчаный танец.

– Я тоже так могу.

– Правда?

– Вот увидишь, папа. И действительно мог.

Отец и сын вместе протанцевали всю дорогу до дома и пели песню без слов, которую придумывали на ходу, но которая еще покачивалась в воздухе даже после того, как они пошли в дом завтракать.

1