Chernovodie - Reshetko

Позавтракав, бригада стала собираться на работу. Лаврентий охомутал мерина и привязал к гужам веревочные постромки одноконного плуга. Растянувшись в жиденькую цепочку, бригадники двинулись на деляну. Позади всех, уже по набитой тропе, тащил плуг старый мерин. Лаврентий чертыхался, освобождая постоянно цеплявшийся лемех плуга за узловатые корни.

– Да-а, паря, попотеем мы с тобой! – ворчливо обращался к мерину, освобождая зацепившийся плуг за куст калины. Отцепив плуг, он сорвал веточку калины с бутончиками соцветий, растер их между пальцами и понюхал горьковатый свежий запах.

«Торопиться надо, скоро калина зацветет. Уходят сроки…» – подумал Лаврентий и отбросил веточку в сторону.

Звенья бригадников разошлись по своим местам, корчевать дальше деляну. На краю раскорчевки осталось звено Лаврентия и Степана. Лаврентий, взявшись за чапиги, приподнял плуг и врезал лемех в таежную дерновину. Затем мужик повернулся на восток, в сторону солнца, поднявшегося невысоко над лесом, и истово троекратно перекрестился. Глядя на бригадира, перекрестились и стоящие рядом бригадники. Только Мишка Христораднов толкался около лошади, расправлял жиденькую гриву и оглаживал бока мерина, собирая в горсть клочья старой, еще до конца не вылинявшей шерсти.

– А ты чего ждешь?! – строго прикрикнул Лаврентий на парнишку. – Перекрести лоб, нехристь!

Мишка торопливо перекрестился.

Лаврентий внимательно осмотрел деляну, прикидывая, как лучше расположить пахотный загон.

– Мишка! – окликнул он бригадника. – Возьми под уздцы лошадь и шпарь на черемуховый куст! – Лаврентий показал рукой, где на краю поляны стоял куст уже отцветшей черемухи. – Видишь?

– Вижу! – отозвался Мишка, беря мерина за повод.

– Ну, с Богом! – дрогнувшим голосом проговорил бригадир. Конь дернулся, и с легким треском лемех плуга врезался в таежную дерновину.

Мучения начались на первых метрах целика. Нож плуга тонкие корни еще разрезал, на толстых же безнадежно застревал. Умная крестьянская лошадь оглядывалась, словно хотела сказать:

«Не могу, хозяин, сил не хватает!» Лаврентий выдергивал плуг из земли и отбрасывал его в сторону. Степан, вооружившись топором, разрубал пружинящий корень. Пахота снова начиналась до следующего препятствия. Пласт земли, поднятый отвалом плуга, стоял дыбом, не переворачиваясь; цепко держался на дерновине или ложился назад в борозду. Бригадники, кто руками, кто стежками, переворачивали пласт, притаптывали его ногами. Медленно, с трудом, но тянулась за пахарем первая черная полоска потревоженной таежной целины. Еще не прошли и половины пути с первой бороздой, а вконец измученный мерин, поводя мокрыми от пота боками, остановился, отказываясь идти дальше. Парень орал на лошадь, дергал ее за повод, но мерин только покорно вытягивал шею и продолжал стоять на месте.

– Хватит, Мишка, понужать его! Бесполезно… – Лаврентий выпустил чапиги плуга. – Передохнем маленько.

– У-у, скотина! – не сдержался Мишка, замахиваясь на лошадь.

Лаврентий присел на землю рядом с плугом, посмотрел на пропаханную борозду, взял комочек свежей земли из борозды, помял его пальцами:

– Да-а! – неопределенно проговорил он, нюхая сырую землю. – Земелька-то, супротив нашей… – и, не договорив, отбросил в сторону темно-серый комочек земли. Передохнув, Лаврентий поднялся и подошел к лошади.

– Че, старик, устал? – Он погладил лошадь по запотевшему боку. – Мы тоже устали… Придется тебе помочь! – Лаврентий повернулся к напарнику и попросил: – Мишка, принеси веревку.

Христораднов принес веревку.

Лаврентий с сожалением посмотрел на длинную веревку, уложенную в бухточку, отрезал от нее два конца и со вздохом проговорил:

– Прямо жалко резать!.. – Затем подвязал их к постромкам плуга.

– Че, дядя Лаврентий, – впрягаться? – спросил Степан.

– Впрягаться! – кивнул головой бригадир.

Степан со своим звеном разобрали веревки.

– Но-о, залетные! – И Мишка потянул лошадь за повод.

…И снова затрещала, разрываемая отвалом плуга, таежная дерновина.

– Осподи, сколько корней! Ни конца им нет ни краю… – с придыханием бубнил Степан, мочаля топором очередное пружинящее препятствие.

Пришел конец и первой борозде. Мерин уткнулся головой в пегий, уже почти отцветший куст черемухи. Лаврентий выдернул плуг из земли и положил его набок. Тут же свалились мокрые от пота бригадники.

Степан лежал на спине, наблюдая, как по голубому небу едва заметно, не торопясь, плыли белые облака. Отогнав от уха надоедливого комара, он повернул голову к бригадиру и неожиданно спросил:

– Слышь, Лаврентий, какого хрена мы так чертомелим? Ведь никто даже и спасибо не скажет. Мы тут одни; Сухова нет, Талинин далеко… Заработали на пайку хлеба – и хватит!

– Хрен ее знает! – ответил Лаврентий и устало улыбнулся: – Навроде как по привычке!

– Хороша привычка, мать ее за ногу! – буркнул Степан.

Лаврентий посмотрел на напарника и медленно, подбирая слова, заговорил:

– А может, Степан, и знаю! Да и ты знаешь… Всем наплевать на нас, спецпереселенцев; только нам на себя плевать не с руки!

Ты думаешь, я за ради Сухова али Талинина стараюсь?! Нет, брат… за ради себя, моей Таньки, даст Бог, моих внуков! Они думают, загнали нас за болото, и все… Вре-е-шь!.. – Голос у Лаврентия крепчал. Усталые мужики напряженно слушали бригадира. А Лаврентий продолжал говорить: – Я тут как-то по весне с моей дочкой, Танькой, говорил и вам скажу… – Он помолчал немного и снова, но уже тише, заговорил: – Жисть крестьянская навроде колеса, которое по набитой колее катится. Выбей его из колеи, вот и нет привычной жисти… А жисть-то, она простая!.. Это поле, на котором рожь растет, это дом, где сопливые ребятишки бегают, это скотина во дворе, покосы… Вот за ради этого и рвем пуп. Я думаю, мужики, будет у нас своя колея. Не выбить им нас из колеи, нет – не выбить! – Лаврентий замолчал и смущенно улыбнулся в свою кудлатую, все еще черную бороду.

Степан, все так же следя за тающими в небе облачками, задумчиво проговорил:

– Можить, твоя правда! Помереть завсегда легче!..

– Раз моя правда, – сказал Лаврентий, поднимаясь с земли, – пошли, мужики, работать!

…К обеду прогнали вторую борозду, окольцевав загон.

На стане усталые люди молча хлебали затируху, прикусывая жестковатой, уже переросшей колбой. Иван Кужелев отставил пустую чашку и улегся на землю. Рядом с ним растянулся на земле Степан Ивашов и с наслаждением вытянул ноги.

– Так бы лежал, не двигаясь, всю жизнь! – прикрыл глаза Степан.

– Не улежишь, комар заест! – ухмыльнулся Иван и припечатал ко лбу зловредную тварь.

– Это точно! – Ивашов открыл глаза.

– Я смотрю, проложили первую борозду! – проговорил Иван, ожесточенно растирая на лбу комара.

– Проложили, в рот ей ноги! – внезапно озлился Степан и снова закрыл глаза.

– Первая борозда, она всегда самая трудная! – заметил Жамов. – Мне отец рассказывал, как они с дедом поднимали нарезанную им землю. В целике корней почти не было, но зато дерновина степная – жесткая, как проволока. Тоже помучились, но ведь разделали! А? Какая земля там сейчас – не земля, а пух! – Голос у Лаврентия дрогнул, и он угрожающе закончил: – Ниче, мужики, и тут разделаем!

– Разде-елаем! – съязвил Николай Зеверов. – Ты нащет деда говорил, я и подумал. Наши прадеды в России землю пахали, деды в Сибирь пришли целик поднимать, нас за болото, в тайгу загнали, тоже целик поднимаем… Можить, и наших детей тоже погонят куда-нибудь. Дак скоко нам еще этого целика поднимать?

Мария, собирая грязную посуду в ведро, зло проговорила:

– Правильно думаешь, Николай! Особливо с нашей властью, обязательно куда-нибудь сошлют. Россия-то – она вон какая! Места в ней много…

– Ну спасибо, успокоила! – усмехнулся Николай.

Мария посмотрела на парня и грустно закончила:

– Че – успокоила! Сам не видишь: всю жизнь только отстраиваемся и отстроиться все не можем! – И женщина раздраженно загремела грязной посудой.

После обеда с пахотой стало немного легче. Умный крестьянский конь сам шел по борозде. Пласт земли, отваленный плугом, ложился ровнее, но все равно приходилось его приминать. И корни… корни, словно паучья сеть, густо переплели таежную дерновину. Впрягшись вместе с лошадью в плуг, люди настойчиво поднимали таежный целик.

В конце четвертого дня деляна была распахана. Лаврентий выдернул плуг из последней борозды и медленно распрямился, растирая руками онемевшую поясницу. Он оглядел повлажневшим взглядом распаханный участок, перекрестился и умиротворенным голосом проговорил:

– Слава те господи! Кажись, маленько зацепились!

У распаханного загона собралась вся бригада. Захваченные торжественным моментом, некоторые бригадники крестились, другие с радостью смотрели на распаханное поле, отливающее в лучах вечернего солнца лаково-черным цветом.