Chernovodie - Reshetko

«Пойду, проведаю хозяйство Жучкова, – подумал Лаврентий. – Ожил маленько мужик!»

Сдвинув жердь, прикрывающую ворота, Жамов оказался внутри загона и не торопясь огляделся. В углу загона еще оставалась копешка сена, не съеденная лошадьми. Лаврентий с удовлетворением хмыкнул:

– Теперь, пожалуй, дотянем до новины. Вот-вот молодая зелень пойдет.

Ворота в конюшню были приоткрыты. Лаврентий окликнул:

– Афанасий, ты здесь?

– Здеся! – послышался ответ из темноты пригона.

– Вылазь на свет, че сидишь там, как крот в норе!

В приоткрытом проеме ворот показался Жучков.

– Кто меня звал? – подслеповато щурясь на дневном свету, спросил конюх.

– Че, не узнал? – улыбнулся Жамов.

– А-а! Бригадир!.. И в воскресенье не спится! – добродушно проговорил Жучков, направляясь к гостю.

– Не могу, паря, весной спать. Так бы и побежал куда-нибудь! – весело рассмеялся Жамов.

– Че бегать! – с затаенной грустью поддержал разговор Жучков. – Я бы щас все отдал, чтобы за чапиги плуга подержаться.

Из конца в конец по загону борозду прогнать… Живой дух оттаявшей земли вдохнуть. Грачиный грай послушать. – Голос у Жучкова дрогнул, глаза предательски заблестели. Мужик сконфузился: – Вот, язвило, стареть стал, че ли?!

– Не ты один такой, Афанасий! – не замечая минутной слабости собеседника, проговорил Жамов. – У меня тоже перед глазами моя земля стоит! – И уже раздраженно: – Ладно, че душу травить, былого не возвернешь… Тут щас жить надо! Помереть еще успеем! – И уже спокойнее, с расстановкой закончил разговор: – Ниче, тезка, зиму, кажись, пережили! Я смотрю, – он мотнул головой в сторону копешки сена, – до первой зелени, даст Бог, дотянем? А?

– Теперь дотянем! – заверил бригадира Жучков. – Сохраним оставшихся коней! Да-а, паря, жизнь берет свое, особливо весной. Щас, перед твоим приходом, Серко Воронуху покрыл!

– Да ну-у! – недоверчивым голосом протянул Жамов.

Жучков улыбнулся:

– Вот те и ну-у! Я еще с утра заметил: Серко ярится, и Воронуха вроде подпустить готова. Ну я их и вывел обоих в загон. Ить че, паря, интересно; только-только с веревок обоих сняли, еле-еле на ногах стоят… а жизнь-то идет! Берет, язви ее, свое! – Жучков замолчал, потом улыбнулся и с надеждой проговорил: – Хоть бы Воронуха зажеребилась, а? Как ты думашь?

– Будет Воронуха жеребая, Афанасий, будет! – заверил конюха бригадир.

– Дай-то Бог! – Жучков истово троекратно перекрестился.

Растянувшись в реденькую цепочку, по тайге шли люди. У каждого за спиной висел на лямках мешок с нехитрым скарбом и мукой для питания. Было сыро и прохладно. Как часто бывает в Нарыме, после солнечных теплых дней, при которых уже начали распускаться бело-кипенные кисти черемухи, наступило ненастье. С низко опустившегося темно-серого неба сыпал мелкий холодный дождь вперемешку со жгуче-колючей снежной крупой. Нетронутая тайга, с ее валежником и выворотнями, с густым молодым подростом, встала на пути спецпереселенцев. Осклизлые в мокрети корни, свившись клубками, словно змеи расползлись по земле, прикрывшись пластами ягеля цвета темного серебра. Люди скользили на предательских корнях, падали, чертыхались, поминая мать, черта, коменданта…

От надоедливого дождя промокали телогрейки по швам, тяжелые капли, копившиеся на отворотах шапок, стекали за шиворот.

Иван Кужелев приостановился на короткое время, снял шапку, резко стряхнул ее и вытер мокрую шею ладошкой.

– Ну и погодка, язви ее! Врагу не пожелаешь…

– Погода как обычная погода. На черемуху похолодало, – рассудительно и миролюбиво проговорил Жамов.

– Не могла она раньше или позже зацвести! – недовольным голосом пробурчал Иван и надел шапку.

– Да-а, тебя вот не спросили! – усмехнулся Жамов.

Впереди всех неторопливо шла Агафья. В легкой оленьей куртке с капюшоном, в таких же легких из оленьей замши штанах и торбасах, она, казалось, не замечала сырости. В такт шагам покачивался ствол ружья, висевшего на плече у хозяйки. Агафья не шла, а плыла по захламленной коряжистой тайге. Иван невольно залюбовался ловкими движениями молодой тунгуски. Оторвав от нее взгляд, он окликнул Талинина, который шел вслед за проводницей:

– Слышь, комендант! Может, передохнем малость, костер разведем да обсохнем маленько; промокли насквозь!

Талинин остановился. Обернувшись на голос, он оглядел людей, мокрых и усталых. Сам он тоже здорово промок, несмотря на плащ-палатку военного образца, которая укрывала его почти до самой земли. Талинин окликнул тунгуску:

– Агафья, может, и правда передохнем маленько?!

Проводница оглянулась на ходу, задержав на мгновение взгляд на Иване Кужелеве, и отрицательно покачала головой:

– Нет, паря, тут совсем плохо! Шибко сыро! Скоро ручей будет; там суше, там и передохнем!

Мимолетный, но внимательный взгляд тунгуски ожег Ивана.

Он смешался и нарочито бодрым голосом проговорил:

– Раз недалеко, значит, дойдем!

Судорожно дернувшись, цепочка людей снова двинулась в путь. Наконец лес поредел. Агафья остановилась, сняла с плеча ружье и повесила его на сучок ближайшего дерева. Перед ней, в невысоком кочкарнике, на котором сквозь бурую прошлогоднюю траву уже пробивалась свежая зелень, темнела холодная вода таежного ручья.

Через некоторое время на таежной опушке горело несколько костров. На вешалах, сооруженных на скорую руку, на вбитых в землю палках и кустах висели портянки, рубахи и телогрейки. Люди жались к живительному теплу, идущему от жарко горевших костров. Погода тоже сжалилась над путниками. Ветер, наконец, разорвал сплошную пелену низко ползущих облаков. Дождь кончился. Показались голубые разводья высокого неба. Мария Глушакова, единственная женщина среди бригадников, нехотя отошла от костра и смущенно проговорила:

– Пойду, мужики, прогуляюсь!

– Сходи, сходи! – Николай Зеверов повернулся к женщине, глаза его озорно блеснули: – Только, смотри, далеко не отходи, а то кашеварить будет некому. Не ровен час, медведь утащит!

– Нужна я ему! – фыркнула Мария, удаляясь от костра. Скрывшись за молодым подлеском, Мария прошла немного вверх по ручью. В осиннике, растущем по таежной опушке, все чаще стала попадаться молодая зелень. Сначала отдельные кустики растений жались к корням деревьев, потом стали попадаться небольшие полянки, пока они не слились в сплошное изумрудное море. Глушакова с интересом рассматривала сплошной ковер диковинной травы.

– Че это такое? – гадала женщина. – Ландыши? Да нет, вроде не ландыши! – Нагнувшись, она сорвала несколько былинок. Попробовала на вкус толстый стебель багрово-сиреневого цвета и нежную мякоть листьев, отдаленно похожую на лук.

– Дак это, наверное, и есть колба, про которую зимой говорил Лаврентий! – догадалась Мария. Управившись со своими делами, она набрала целую охапку незнакомой травы. Прижимая ее к груди, она пошла назад к костру.

– Лаврентий, это колба, че ли? Ты про нее зимой рассказывал? – спросила Мария, подавая пучок травы Жамову.

– Она самая!

– Ее много, шибко много по ручью и в другом – тоже! – проговорила тунгуска. – Шибко хорошая трава!

– Еще один ручей будет? – спросил Талинин у проводницы.

– Будет! – односложно ответила Агафья и успокоила: – За ним сразу гарь начинается!

– До второго ручья далеко? – в свою очередь спросил Иван Кужелев.

Агафья удивленно посмотрела на него; на лице у нее застыл немой вопрос, мол как так, паря! Ты же был зимой здесь. Поньжа совсем рядом, где мы с тобой шли.

Иван понял немой вопрос Агафьи и неопределенно пожал плечами. Зимой все было по-другому, сейчас он совсем не узнавал эти места.

Тунгуска отвела взгляд от Ивана и буднично проговорила:

– Нет, не шибко далеко! Щас гриву пройдем, потом поньжу, и будет ручей!

– Ни хрена… еще киселя хлебать и хлебать! – пробурчал недовольным голосом Ивашов Степан.

Талинин отодвинулся от костра и сухо скомандовал:

– Кончай перекур, а то засветло не успеем дойти до места!

Люди зашевелились, стали разбирать подсохшие вещи.

Жамов быстро обулся, встал и, взяв топор, позвал с собой несколько бригадников.

– Надо дерево завалить, переход через ручей изладить! Я тут присмотрел… – Он показал на излучину ручья, недалеко от костров, где на мысу росла одинокая осина. Помахивая топором, Жамов направился к дереву. За ним пошли Кужелев, Ивашов и Николай Зеверов.

Лаврентий обошел кругом осину, похлопывая ее ладонью по загрубелой коре, примерился и всадил топор в податливую древесину. Подошедший следом Иван стал рубить с противоположной стороны. Махая топорами, они неторопливо перебрасывались словами:

– Че ли, гать тележную придется делать? – вопросительно проговорил Иван.

Лаврентий на короткое время приостановился.

– Думаю, не надо. Тут мелко; кочкарник срубим – и на телегах вброд. Летом еще суше будет!