Chernovodie - Reshetko

Лаврентий Жамов одиноко стоял на берегу, слушая несмолкаемый птичий гам и глухой рокот волн, набегавших на берег. Поеживаясь от сырого холодного ветра, он плотнее запахнул полы телогрейки.

«Вот и дожили до весны! – подумал Жамов, глядя на свинцовые воды Васюгана. – Через месяц и годовщина поселку будет!»

И вслух закончил свою мысль:

– Бежит время, ястри те!

Сзади, со стороны поселка, послышались легкие шаги. Лаврентий оглянулся. Выбирая места посуше на сырой тропе, осторожно шла Танька. Приблизившись к отцу, она с интересом спросила:

– Тятя, а ты че тут делашь?

– Не видишь… дрова рублю! – улыбнулся Жамов.

– Ну-у, тя-тя!

– Да так, Танька, ничего не делаю… Вот думаю стою…

– О чем думаешь? – не переставала расспрашивать отца девчонка.

– Ох и банный лист ты, Танька! – рассмеялся Лаврентий и легонько прижал к себе дочь; и уже медленно, с расстановкой заговорил: – Разве нам с тобой, дочь, не о чем думать? Вот я и думаю, как нам жить дальше! Уж больно жизнь наша походит сейчас на того бедолагу, которого захватила ночь и непогода в тайге. Остановился он и не знает, че делать, сыро кругом, темень наступает… Вот и мечется бедолага, выбирая место для ночлега, собирая сушняк для костра, пока совсем не стемнело. Но стоит только разгореться костру – и место уже не узнать – можно и обогреться, и отдохнуть, и ночь спокойно около огня провести. И нам надо, Танька, быстрее свой костерок разводить…

Он прижимал к себе родного маленького человека, который позволял ему высказать свои сокровенные мысли. Тут и не нужна была толпа: она могла и не понять, чего доброго, и осмеять, да и разуверить в собственных силах. Нет, тут нужна сокровенная беседа с самим собой или с таким маленьким родным человеком, который без оглядки верит тебе и, сам не сознавая того, невольно вливает силы, придает уверенности.

– А тут Нюролька еще… Гарь корчевать надо, язви ее… – продолжал задумчиво говорить Лаврентий.

Танька, захваченная внутренней отрешенностью отца, все плотнее прижималась к нему:

– Тя-ть! – заговорила девчонка. – Зачем на Нюрольке лес корчевать?

– Зачем, говоришь! – усмехнулся Лаврентий. – Вот и я думаю, зачем?! Может надо, а может и не надо. Хоть и говорят, дочка: «Жизнь прожить – не поле перейти!» – я с этим не совсем согласный; че ее усложнять зазря… Ведь не так много и надо человеку, чтобы жить. Жизнь, дочка, это свой дом, где можно отдохнуть, а не обчий барак; это поле, на котором колосится рожь, это мычание скотины в пригоне, плач и смех маленьких детей, брюзжание стариков. Теперь скажи мне, какая у нас будет жизнь, если полей не будет!

Девчонка не раздумывая сразу же ответила:

– Кособокая!

Лаврентий весело рассмеялся:

– Молодец, дочка, лучше и не скажешь… кособокая! – И задумчиво закончил: – Хоть так, хоть этак – все одно кособокая! Вот и выходит, что надо идти на Нюрольку, корчевать гарь и дома строить…

– Тять, и мы тоже!.. – Танька подняла голову.

– Кто это мы?! – с напускной строгостью спросил отец.

– Ну… я, Федька, Ванька! – неуверенно заговорила девчонка и понизила голос, предугадывая ответ отца.

– Нет, Танюшка, останетесь здесь. Тут тоже работы невпроворот!

Девчонка, по своему обыкновению, хотела возразить отцу, но потом передумала и тяжело вздохнула:

– Знаешь, тятя, как хочется в другое место; тут так надоело…

Лаврентий осторожно отстранил от себя дочь и слегка подтолкнул ее:

– Бежи, Танька, в барак. Сыро здесь, продует!.. – И с напускной строгостью: – Дайте хоть в воскресенье побыть одному!

Он проследил взглядом, как дочь, шлепая сапогами по грязной тропинке, скрылась за кустами тальника, и повернулся к реке.

Свинцово-тяжелые волны, непрерывной чередой набегавшие на берег, глухо шумели, опадая на прибрежной отмели, откатывались назад и снова наваливались на илистый берег. Вот так и мысли у Лаврентия менялись непрерывной чередой: то жизнь в поселке, то беспокойные думы о лошадях, то опять Нюролька…

… Вспомнилось апрельское собрание, когда участковый комендант незадолго до ледохода пришел в их поселок. Да и собрания, по сути, не было. Собрались они на улице, около барака. Благо день был теплый и солнечный. Никто их ни о чем не спрашивал, ни за что они не голосовали; прочитали им, как баранам, бумажку… Говорил один Талинин. В руках он держал листки бумаги, сшитые в углу суровой ниткой. Помахав листками перед собой, он продолжал говорить:

– Видите, у меня в руках инструкция, ее прислали из области. Все спецпереселенцы, которые инвалиды и старики, будут записаны в промартели, чтоб, значит, хлеб даром не ели, а остальные – в неуставной колхоз.

– Давай пиши, начальник, куда хошь! – послышался голос из толпы. – Нам все одно: что круглое таскать, что плоское катать, – лишь бы пайку хлеба давали!

Талинин, не обращая внимания на реплику из толпы, продолжал говорить:

– Еще у нас намечается одно большое дело. В центральном поселке, Белая церковь, к осени нужно построить школу. Это значит, от каждого поселка нужно направить по несколько плотников на строительство школы.

– Корчевать лес грамоты большой не надо, и так сойдет! – послышался из толпы насмешливый голос.

Лаврентий узнал по голосу Степана Ивашова. Отыскав его глазами в толпе, Жамов убежденно проговорил:

– Нам-то, Степка, все одно, знаем мы грамоту или нет, лес корчевать можно, а вот ребятишкам школа нужна! Да и тебе еще не помешает. Учеба, брат, карман не тянет!

– Ну-у, ты, дядя Лаврентий, разговорился! Дай начальству слово сказать! – прервал со смешком бригадира Николай Зеверов.

– Дак я чо! – смутился Жамов. – Пущай говорит. – И посмотрел на молодого подтянутого коменданта.

Талинин аккуратно сложил инструкцию и сунул ее в полевую сумку. Затем, прислушиваясь к репликам, доносящимся из толпы, нашел глазами Жамова и снова заговорил, теперь уже как-то неуверенно, словно советуясь с жителями поселка:

– Я недавно разговаривал с местными охотниками. Тут недалеко от поселка, километров двадцать или поближе, старая гарь есть. Может, ее попробуем раскорчевать?! – Он кончил говорить, пытливо оглядывая жителей поселка.

Спецпереселенцы молчали. Только Иван Кужелев быстро переглянулся с тестем и удивленно присвистнул. Лаврентий тоже удивился. Он на протяжении всего собрания все мучился, не зная, как подступиться с разговором к коменданту об этом деле. А тут – на тебе, Талинин первый начал разговор о гари. У Лаврентия свалился камень с души. Только осталось легкое чувство досады, словно он замахнулся, а ударить – не дали. И в то же время с большим облегчением подумал: «Слава те господи, хошь не я теперь зачинщик. А ну как не пойдет че-нибудь в этом деле? Шутка ли… и начальство, да и бригадники – и все на меня! Я подбил, я – крайний!» – Все эти рассуждения быстролетно пролетели в жамовской голове, а тем временем Талинин продолжал говорить:

– Около вашего поселка для полей места нет!

– Да уж, выбрано местечко! – угрюмо пробасил Федот Ивашов.

– Не я его выбирал. Без меня умные нашлись! – не сдержался Талинин. – И от хлебопоставок никто не освободит! Так что…

– Ты лучше скажи, начальник, как насчет картошки? – перебивая коменданта, звонким голосом прокричала Акулина Щетинина. – А то ить время подходит. Опеть в зиму без картошки уйдем. Чем ребятишек кормить будем?.. Баландой из прогорклой муки!

– Дай доскажу, не встревай с картошкой! – раздраженно осадил женщину комендант.

Акулина замолчала.

– Вот я и говорю, от хлебопоставок вас никто не освободит! Значит, нужно корчевать под поля. Здесь места нет; будем корчевать гарь, – все увереннее и увереннее говорил комендант. Затем поискал глазами Акулину, продолжил: – Насчет картошки могу сказать: весной по полой воде придет баржа с картошкой на семена. Будем распределять по всем поселкам; в первую очередь тем, кто выполняет норму и не нарушает режима!..

Лаврентий глянул на Сухова. Тот стоял поодаль от коменданта, в правой руке у него подрагивала неизменная плеть.

«Привезут картошку, опеть изгаляться начнешь!» – с неприязнью подумал Жамов. Очнувшись от дум, он зябко повел плечами и тихо проговорил:

– Однако, холодно! – И, оглядывая безбрежное васюганское половодье: – Ну и водищи, мать ее за ногу!

Лаврентий осторожно шагал по раскисшей тропе, выбирая места посуше. В затхлый и вонючий барак идти совсем не хотелось.

Он миновал бараки и направился к скотному двору, стоящему на краю поселка.

«Пойду, проведаю хозяйство Жучкова, – подумал Лаврентий. – Ожил маленько мужик!»

Сдвинув жердь, прикрывающую ворота, Жамов оказался внутри загона и не торопясь огляделся. В углу загона еще оставалась копешка сена, не съеденная лошадьми. Лаврентий с удовлетворением хмыкнул:

– Теперь, пожалуй, дотянем до новины. Вот-вот молодая зелень пойдет.