Одинокий волк - Джоди Линн Пиколт

Она на мгновение задумывается.

– Я получу деньги по его полису страхования жизни! – торжествующе заявляет она.

– Если он будет жив, тебе ничего не заплатят, – замечаю я. – И это приводит меня к другому вопросу: ты заявляешь, что Эдвард пытался убить вашего отца.

– Потому что так и было. Он выключил аппарат искусственного дыхания.

– Но ведь в таком случае ваш отец умер бы естественной смертью.

Кара качает головой:

– Мой брат пытается убить отца, а я пытаюсь сохранить ему жизнь.

Я смотрю на нее, заранее прося прощения:

– Но разве не правда, что если бы не твое отсутствие здравомыслия, то ваш отец вообще не оказался бы в таком положении?

Я вижу, как глаза Кары удивленно округляются от осознания того, что человек, которому она доверяла, только что вонзил ей нож в спину. Я думаю о еде, которую готовил для нее, о наших разговорах за последние шесть лет. Я узнал имя ее первой влюбленности раньше, чем Джорджи; на моем плече она плакала, когда этот парень начал встречаться с ее лучшей подругой.

Судья говорит Каре, что она может покинуть свидетельское место. Ее верхняя губа дрожит. Я бросаюсь к ней, чтобы обнять или подбодрить словами, но вдруг понимаю, что не могу. В зале суда она противная сторона, враг.

Джорджи заключает дочь в объятия и холодно смотрит на меня поверх головы Кары. Но она должна была знать, что дело может дойти до такого, когда просила меня представлять Эдварда. Что Кара – и не по своей вине – может потерять не одного отца, а сразу двух.

Люк

Когда я работал с биологами-абенаки, изучавшими миграцию диких стай в коридоре реки Святого Лаврентия, я слышал, как старейшина племени устроил разнос двум маленьким мальчикам, потому что их поймали за расписыванием ругательствами задней стены соседского сарая. Кипя от возмущения, старик спросил, почему они это сделали, зная, что так поступать нельзя. Один мальчик ответил: «Дедушка, иногда нам хочется быть хорошими. Но иногда нам хочется быть плохими».

Старейшина сказал, что ему придется подумать над ответом. Он не стал применять силу, жестокость и даже дисциплину. Он обращался с десятилетними детьми как с маленькими взрослыми и вместе с ними пытался разобраться в проблеме и добраться до причины плохого поведения. В тот же вечер после обеда он снова позвал мальчиков к себе.

– Я нашел ответ, – сказал он. – У каждого из вас внутри живут два волка – хороший и плохой, – и они ведут постоянную борьбу. Если выигрывает плохой волк, вы ведете себя плохо. Если побеждает хороший волк, вы ведете себя хорошо.

Мальчики переглянулись.

– Дедушка, – сказал один, – а что надо сделать, чтобы побеждал добрый волк?

Старик перевел взгляд с одного мальчика на другого:

– Победит тот волк, которого ты больше кормишь.

Пожив с волками, я часто вспоминал этот разговор. Когда волки едят тушу, каждому отведено свое место. Шевеля ушами, альфа подскажет, куда встать – она опустит одно ухо плашмя, а другое прижмет назад, – или будет вращать ушами, как закрылками самолета, чтобы направить каждого члена стаи на его место. От младшего члена стаи все равно ожидается, что он будет защищать свою еду, рыча и стоя над ней. Доминирование вовсе не подразумевает, что надо отнимать еду, которую он заслужил; доминирование представляет собой возможность стоять рядом, контролируя расстояние, и не обращать внимания на демонстрацию собственнических инстинктов.

Конечно же, альфа могла забрать еду у любого члена стаи. Но зачем? Ей нужны эти волки низкого ранга, а если морить их голодом, они не смогут защищать семью.

При всем уважении к старейшине племени абенаки, кажется, он упустил небольшую иронию, когда преподавал мальчикам урок. Хороший волк никогда не позволит плохому волку голодать. Он может проверить готовность защищать еду, но ради стаи позаботится о том, чтобы плохой волк выжил.

Кара

Когда судья объявляет двухчасовой перерыв на ланч, чтобы поесть и сходить к мессе, я вскакиваю и пулей вылетаю из зала суда, потому что еще немного – и кого-нибудь стукну. В конце концов, далеко не каждый день тебя радуют новостями, что отец изменял матери, и не каждый день отчим прилюдно разделывает тебя в пух и прах. Не разбирая дороги, я бегу вверх по лестнице, спиной чувствуя погоню, и дергаю за все дверные ручки подряд, пока одна не поддается.

В комнате я усаживаюсь на стол для совещаний и подтягиваю к груди колени.

Хуже всего то, что Джо сказал правду. Если бы не я, отец не лежал бы сейчас на больничной койке. Он бы просто никуда в тот вечер не поехал. В каком-то другом, лучшем мире он по-прежнему ухаживает за попавшими в неволю волками вместе с жизнерадостной, послушной дочерью.

Дверная ручка поворачивается, и неожиданно передо мной возникает Эдвард.

– Если ты хотела спрятаться, – говорит он, – надо запирать дверь. Учись у меня.

– Ты последний человек, которого я хочу сейчас видеть.

– Ну, тебя все ищут. Мама думает, что ты опять перевозбудилась и сбежала. Джо чувствует себя отвратительно, но он лишь делал свою работу. А твой адвокат… Черт, я даже не знаю! Может, она пошла готовить козий сыр или что-то в этом роде.

Против воли у меня вырывается смех, как газированные пузырьки эмоции.

– Прекрати, – прошу я.

– Что прекратить?

– Мне проще, когда я могу ненавидеть тебя, – признаю я.

– Тебе не за что меня ненавидеть, – говорит Эдвард. – Мы на одной стороне, Кара. Мы оба хотим выполнить желание отца. Только у каждого из нас свое представление о том, чего он хотел бы.

– Почему ты не можешь подождать пару месяцев? И тогда, если ничего не изменится, ты все равно сделаешь, что хочешь. А вот в другую сторону это не работает. Если ты сейчас отключишь его от системы жизнеобеспечения, мы уже никогда не узнаем, мог ли он поправиться.

Эдвард запрыгивает на стол рядом со мной:

– За месяц ничего не изменится.

Я могу перечислить столько всего, что поменяется через месяц. С меня снимут повязку. Я вернусь в школу. Может быть, я даже привыкну к тому, что Эдвард вернулся в Бересфорд.

Я понимаю, что сейчас мы ведем разговор, от которого Эдвард отказался перед тем, как отключил аппарат. Так что это тоже изменилось.

Я поднимаю на него взгляд:

– Мне жаль, что тебя арестовали и посадили в тюрьму.

В ответ он ухмыляется:

– Неправда.

Я пинаю его ногу, раскачивающуюся в такт с моей:

– Ну… может быть, самую малость.

Когда я