Одинокий волк - Джоди Линн Пиколт
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Наверное, такой и должна быть семья. Карусель, снова и снова возвращающаяся в одно место.
– Эдвард, – говорю я, – можешь меня подвезти?
Если мама и Джо удивляются, узнав, что к отцу меня отвезет Эдвард, то хорошо это скрывают. Ехать всего пятнадцать минут, но поездка кажется намного длиннее. Невзрачная прокатная машина совсем не похожа на старую развалюху Эдварда, а у меня за спиной нет рюкзака, но мы слаженно заняли те же места, как и в детстве, когда брат возил меня в школу. Я переключаю радио, пока не нахожу франко-канадскую волну. Хотя Эдвард шесть лет изучал французский в школе, обычно он развлекался, притворяясь, что переводит для меня скандальные новости о золотой рыбке, найденной в общественном питьевом фонтанчике, или о домашнем осле по кличке Мистер Лефо, которого случайно избрали в городскую комиссию. Я жду, что брат снова начнет переводить, но он только хмурится и переключает на классический рок.
У больницы Эдвард подъезжает к парадному входу.
– А ты разве не пойдешь? – спрашиваю я.
Он качает головой:
– Зайду попозже.
Забавно. Все годы, пока Эдвард отсутствовал, я никогда не чувствовала себя одинокой. Но теперь, после его возвращения, когда я смотрю на отъезжающую машину, меня охватывает грусть.
Медсестры в отделении интенсивной терапии здороваются со мной и расспрашивают, не болит ли плечо. Они сообщают, что мой отец хорошо себя вел, но я не проникаюсь шуткой, поэтому натянуто улыбаюсь и иду в палату.
Он лежит в той же позе, что и при прошлом моем посещении: руки уложены поверх тонкого одеяла, голова запрокинута на подушку.
Здесь отвратительные подушки. Я знаю по собственному опыту. Они слишком пухлые и завернуты в пластиковые наволочки, отчего кожа головы сильно потеет.
Я подхожу к отцу и осторожно поправляю подушку, чтобы шея не выгибалась под таким странным углом.
– Так лучше, правда? – спрашиваю я и присаживаюсь в изножье кровати.
Позади него странная, футуристического вида мешанина из машин и компьютерных мониторов, как будто отец снимается в научно-фантастическом фильме. «Вот было бы здорово!» – думаю я. Если бы он мог общаться, заставляя маленькие зеленые линии на экране подпрыгивать. Крутиться и писать по буквам мое имя.
Пару секунд я на всякий случай внимательно присматриваюсь к мониторам.
В палату входит медсестра. Ее зовут Рита, и у нее есть канарейка по имени Джастин Бибер. На больничном бейдже у нее фотография птицы.
– Здравствуй, Кара, – говорит она. – Как поживаешь? – Потом похлопывает отца по плечу. – А как поживает мой личный Фабио?
Она называет его так из-за прически, вернее, того, что от нее осталось, где волосы не обрили. Наверное, настоящий Фабио – герой с обложки любовного романа, хотя я никогда их не читала. Я знаю его только как парня из рекламы маргарина, которому в другой рекламе врезалась в лицо птица на аттракционе в Диснейленде.
Пока Рита подвешивает новую капельницу, я смотрю на руку отца, лежащую на одеяле, и пытаюсь представить, как она касается женщины, чье лицо уже не могу вызвать из памяти. Я представляю, как он везет ее в клинику на аборт. Она бы сидела на моем обычном месте.
Я наклоняюсь вперед, словно собираясь поцеловать в щеку, но на самом деле пригибаюсь к его уху, чтобы Рита не слышала.
– Пап, – шепчу я, – давай договоримся: я прощу тебя, если ты простишь меня.
И тут он открывает глаза.
– Боже мой! – кричу я.
Встревоженная Рита опускает взгляд на отца. Она тянется к интеркому за кроватью и вызывает сестринский пост.
– Нам нужен невролог, – говорит она.
– Папочка!
Я встаю с кровати и обхожу изножье, чтобы сесть поближе к нему. Взгляд отца скользит влево, когда я иду в этом направлении.
– Вы же это видели, да? – спрашиваю я Риту. – Как он следил за мной взглядом? – Я обхватываю руками его щеки. – Ты меня слышишь?
Его глаза не отрываются от моих. Я успела забыть, какого голубого они цвета, такого яркого и ясного, что смотреть в них больно, как на небо утром после снегопада.
– Я борюсь за тебя, – говорю я. – Я не сдамся, если ты не сдашься.
Голова отца свешивается набок, глаза закрываются.
– Папа! – кричу я. – Папочка!
Я плачу и трясу его, но он не отвечает. Даже после прихода доктора Сент-Клэра и всех проведенных им тестов отец не реагирует.
Но на пятнадцать секунд – пятнадцать восхитительных секунд! – он ожил.
Когда я сбегаю вниз, на десять минут позже запланированной встречи, мать уже расхаживает по больничному вестибюлю.
– Ты опоздаешь в суд, – говорит она, но я бросаюсь в ее объятия.
– Он проснулся, – говорю я. – Он проснулся и посмотрел на меня!
Мама не сразу меня понимает.
– Что? Только что?
Она хватает меня за руку и бежит к лифту.
Я останавливаю ее:
– Он совсем ненадолго очнулся. Но в палате была медсестра, и она все видела. Он смотрел прямо на меня, и его взгляд следовал за мной, когда я обошла кровать, и я видела, он пытается мне что-то сказать… – Я замолкаю, крепко обнимая ее за шею. – Я же говорила!
Мама достает из кармана мобильный и набирает номер:
– Расскажи Цирконии.
Вот почему я влетаю в зал суда с опозданием на двадцать минут, как раз когда судья Лапьер говорит:
– Мисс Нотч, насколько я понимаю, вы хотите что-то сказать.
– Да, Ваша честь. Я хочу снова вызвать своего клиента и нового свидетеля. Появились новые доказательства. Я считаю, что суд должен их выслушать.
Поднимается Джо.
– Вы завершили изложение своих доводов, – возражает он.
– Судья, мы решаем вопрос жизни или смерти человека. Несколько минут назад обстоятельства изменились, иначе я бы предупредила о них заранее.
– Разрешаю, – говорит судья.
И я снова поднимаюсь на свидетельское место.
– Кара, куда ты ездила во время перерыва на ланч? – спрашивает Циркония.
– Навестить отца в больнице.
– Что случилось, когда ты вошла в его палату?
