Одинокий волк - Джоди Линн Пиколт
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
И хотя говорю под присягой чистую правду, я чувствую себя виноватой за это признание, ведь мама тоже в зале суда. Думаю, дети всегда ближе к одному родителю, чем к другому. Мы можем любить обоих, но есть тот, кто тебе больше подходит. Я смотрю на то место, где сидела мама, но ее там нет. Неужели она все еще в уборной? Может, ей плохо и мне пора волноваться… Но голос Цирконии возвращает меня в зал суда.
– Что ты можешь сказать об отношениях твоего отца с Эдвардом?
– У него не было отношений с Эдвардом. Эдвард нас бросил.
Но, произнося эти слова, я смотрю на брата. Можно ли злиться на кого-то, если он совершил глупость, но при этом был совершенно уверен, что поступает правильно?
– А как насчет твоих отношений с Эдвардом? – спрашивает Циркония.
Мне всегда говорили, что я похожа на мать, а Эдвард – вылитая копия отца. Но теперь я понимаю, что это не совсем так. У нас с Эдвардом одинаковый цвет глаз. Они странного орехового цвета, отличного от глаз матери и отца.
– Я его почти не помню, – бормочу я.
– Какие травмы ты получила в день аварии?
– У меня вывих и перелом плеча. Доктор говорит, что головка плечевого сустава раздроблена. А еще у меня был ушиб ребер и сотрясение мозга.
– Как тебя лечили?
– Мне сделали операцию, – отвечаю я. – В руку вставили металлический стержень, и плечо удерживается на месте резиновой лентой и чем-то вроде проволочной сетки. – Я смотрю на побледневшее лицо судьи. – Честное слово!
– Ты принимала какие-нибудь лекарства?
– Обезболивающие. В основном морфин.
– Как долго ты пробыла в больнице?
– Шесть дней. После операции у меня развилась инфекция, которую нужно было лечить.
Циркония хмурится:
– Похоже, у тебя была серьезная травма.
– Хуже всего, что я правша. Ну… во всяком случае, была правшой.
– Ты слышала, как твой брат давал показания о разговоре, который у вас произошел до того, как он принял решение прекратить жизнеобеспечение вашего отца. Когда это было?
– На пятую ночь в больнице. Мне было очень больно, и медсестры дали лекарство, чтобы помочь уснуть.
– И все же брат пытался поговорить с тобой о таком серьезном вопросе, как жизнь или смерть вашего отца?
– Ко мне в палату приходили врачи, чтобы рассказать о прогнозе для отца. Если честно, я расстроилась. Я не могла слушать, как они говорят, что отец никогда не выздоровеет. У меня не было сил, чтобы спорить с ними. Одна медсестра выгнала всех из палаты, потому что я разволновалась и она боялась, что швы разойдутся.
Циркония переводит взгляд на Эдварда:
– И именно в эту минуту твой брат решил поговорить по душам?
– Да. Я сказала, что больше не могу. Я имела в виду, что не могу слушать, как врачи говорят о моем отце, будто он уже мертв. Но Эдвард, очевидно, подумал, что я не могу принять решение об уходе за отцом.
– Протестую! – произносит Джо. – Надуманное заявление.
– Протест принимается, – говорит судья.
– После этого ты еще говорила с братом?
– Да, – отвечаю я. – Когда он собирался убить отца.
– Не могла бы ты описать этот момент суду?
Мне очень не хочется, но через секунду я снова оказываюсь в больнице и слышу, как больничный адвокат говорит, что Эдвард соврал о моем согласии. Я бегу босиком по лестнице в палату отца в отделении реанимации. Там тесно от скопления людей, как на вечеринке, куда меня не пригласили. «Он все врет!» – кричу я, и голос пульсирует так глубоко внутри, что кажется первобытным, чужим.
Когда адвокат отменяет процедуру, наступает момент облегчения, и из глаз текут слезы. Запоздалая реакция на понимание, что чудом избежал смерти.
В последний раз я чувствовала ее, когда наш грузовик врезался в дерево, прежде чем…
Прежде…
– Казалось, что Эдвард меня даже не слышит, – тихо говорю я. – Он оттолкнул с дороги медсестру, наклонился и выдернул аппарат искусственной вентиляции легких из розетки.
Судья смотрит на меня, призывая продолжать.
– Кто-то снова включил аппарат. Санитар держал Эдварда, пока не пришла охрана и не забрала его.
– Кара, как себя чувствует твой отец после такого происшествия?
Я качаю головой:
– К счастью, его состояние не изменилось. Без кислорода мозг мог умереть.
– То есть ты понятия не имела, что твой брат принял одностороннее решение?
– Нет. Он не спрашивал моего мнения.
– Оно совпадает с твоими желаниями?
– Нет! Я знаю, что, если дать отцу еще немного времени, ему станет лучше.
– Кара, ты слышала, что сказал доктор Сент-Клэр. Учитывая тяжесть полученных травм, он считает, что у твоего отца очень мало шансов на выздоровление, – напоминает Циркония.
– Я также слышала, как он сказал, что не может быть на сто процентов уверен в своем прогнозе, – отвечаю я. – Я держусь за этот крошечный процент, потому что все остальные его игнорируют.
Циркония наклоняет голову:
– Тебе известно мнение отца по поводу подобной ситуации? Чего бы он хотел?
Я смотрю на Эдварда, желая наконец сказать ему все то, что он не позволял мне высказать, пока не выдернул вилку из розетки.
– Мой отец всегда говорил, что у волков, если твоя семья прожила день, несмотря на все трудности в виде погоды, голода и хищников, и пережила ночь, это уже можно отпраздновать. Я помню, как он не спал всю ночь, кормя волчонка «Эсбилаком» из бутылочки. Я видела, как он согревал дрожащего новорожденного под собственной рубашкой. Я ездила с ним в метель к ветеринару, чтобы попытаться спасти детеныша, который не мог дышать. Хотя в дикой природе любой этот волчонок умер бы в результате естественного отбора, отец не мог остаться равнодушным. Он все время повторял мне, что единственный дар, которым нельзя разбрасываться, – это жизнь.
– Тогда почему он заплатил за аборт своей девушки?
Я резко поворачиваюсь на голос Эдварда. Он вскочил и стоит с покрасневшим лицом, задыхаясь от собственных слов.
– Теперь ты занимаешься его счетами. Но раньше их разбирал я. Вот так я и узнал.
Джо дергает Эдварда за руку.
– Заткнись! – выдавливает он сквозь зубы.
– Понимаешь, это был не разовый секс с другой женщиной, хотя именно так он мне и сказал. К тому моменту уже прошло
