Однорогая жирафа (сборник) - Виктор Сапарин

Наконец он уступил.

Много раз менялись мы местами в лодке. Пробовал грести и Голубенцов, но у него ничего не получалось; сразу видно было, что он гребет впервые в жизни, и, отказавшись от своих попыток, он обосновался на руле.

Берег приближался с раздражающей неторопливостью, ветер все усиливался. Солнце описало в небе огромную дугу, очень мало снизившись к горизонту. Отправляясь купаться, никто из нас не захватил часов, а определять время по этому незаходящему солнцу мы не умели.

Наконец мы почувствовали, что лодка идет быстрее, да и грести стало легче.

— Прилив, — констатировал Голубенцов.

— Сколько же прошло времени?

— Часов шесть, не меньше, — сообщил юноша. — Приливы и отливы сменяются четыре раза в сутки.

Когда мы подплывали к горам, закрывающим бухту (издали они напоминали свернувшихся огромных кошек), прилив был уже в полной силе. Между опущенными в воду мордами кошек виднелись пенные струи, похожие на усы.

Перспектива лезть снова в эту каменную пасть показалось мне не такой уж соблазнительной.

Я стал оглядывать берег. Не разумнее ли причалить где-нибудь в удобном месте и идти к поселку пешком?

Прежде чем я успел поделиться с товарищами своими соображениями, Голубенцов, сидевший на руле, никого не спрашивая, направил вдруг лодку прямо в водоворот между скалами. Он как-то торопливо попросил меня сесть на корму, сунул мне в руки руль, а сам стал во весь рост между мной и Смирновым и, скрестив руки, с восхищением смотрел на водяной ад, в который ринулась наша лодка.

Вода билась в теснине, брызги летели от мокрых скал, нас сразу вымочило, точно мы попали под душ. Картина прилива заметно отличалась от того, что мы испытали при отливе. Мне показалось, что стихия разыгралась еще сильнее. Отплевываясь от соленой воды, я не спускал глаз со скал, стараясь лавировать между ними. Геннадий Степанович с лицом, сделавшимся сразу серьезным, орудовал веслами.

Один Голубенцов ничего не делал. Бледный, с лицом возбужденным и странным, стоял он в шлюпке, широко расставив ноги и пристально вглядываясь в бушующий поток. Опять мне показалось, что губы его что-то шептали.

— Да, вот это сила, — сказал он, когда лодка очутилась уже в бухте, и все опасности остались позади. — Силища-то! — повторил он с явным удовольствием. — Нарочно не придумаешь!

Ворвавшись в бухту, туго переплетенные струи течения расходились веером. Я взял курс к мосткам, куда, завидев нас, уже бежали люди.

Смирнов греб с особым шиком, решив на виду у такого количества зрителей не посрамить команды нашей шлюпки. Лодка подлетела к мосткам, и я ловко развернул ее в самый последний момент, не дав коснуться носом деревянной балки.

— А вы, я вижу, отчаянный народ, — сказал начальник радиомаяка, вынимая по этому случаю трубку изо рта.

Показав мундштуком на Двух Кошек, он добавил, покачивая головой:

— Мы никогда не плаваем через Чертовы ворота в отлив. Вы, можно сказать, побили рекорд. И, главное, назад — тем же ходом… Мы вам и кричали и махали…

Он с таким уважением поглядывал на нас, в его представлении — отчаянных смельчаков, что у меня не хватило духу сказать всю правду. Ведь, честно говоря, мы очутились в открытом море против нашей воли. Обратный же путь через Чертовы ворота был проделан, собственно, по инициативе Голубенцова. Это он направил лодку в проход и поставил нас перед совершившимся фактом.

Зайдя за своими товарищами, чтобы позвать их обедать, я застал Смирнова за осмотром ружья (он собирался поохотиться, если погода позволит), а Голубенцова — за письменным столом. С весьма сосредоточенным видом «юноша» заносил что-то в толстую тетрадь.

«Ну, так и есть, — подумал я, — поэму сочиняет.»

Вот чем, значит, вызывалось его странно-восторженное состояние там, в Чертовых воротах!

За обедом Голубенцов был разговорчив вопреки своему обыкновению. Он рассказывал про приливы и отливы.

— На земном шаре, — поведал он между прочим, — есть места, где приливная волна достигает двадцати одного метра — это высота шестиэтажного дома. Правда, такие районы представляют исключение. Средняя величина приливной волны около двух метров. Но у нас есть места, на Кольском полуострове, например, где высота прилива доходит до восьми метров, а в Охотском море, в некоторых бухтах — и до двенадцати. В устьях рек и узких бухтах прилив бывает особенно силен. Вот почему здесь, в бухте Капризной, разница в уровнях воды во время прилива и отлива так велика. Она, наверное, не меньше десяти метров.

Начальник метеостанции подтвердил это заключение. Он добавил при этом, что высота прилива меняется в разное время.

— Интересно бы иметь точные данные, — сказал Голубенцов. — Очень важно также знать глубину и площадь зеркала бухты и скорость течения воды в Чертовых воротах в прилив и в отлив. Я пробовал прикинуть эту скорость — примерно, конечно — и кое-что подсчитать, но, знаете, когда секунды считаешь наугад, а расстояние измеряешь на глаз, точных результатов не получишь.

Мне стало неловко. Человек, которого я подозревал в малодушии, оказывается, в то время, как мы со Смирновым все силы и помыслы направляли на то, чтобы спасти лодку, то есть, в конечном счете, заботились о собственном спасении, вел научные наблюдения. Кто же в конце концов из нас троих проявил больше мужества?

Когда я поделился этими своими соображениями с товарищами, Голубенцов с удивлением посмотрел на меня. Мысли о мужестве и трусости ему, по-видимому, просто не приходили в голову, и сейчас он не сразу понял, о чем идет речь.

— Важно было бы, — сказал Голубенцов, — почаще измерять высоту прилива.

Он просил работников метеостанции сообщать результаты своих наблюдений над изменением уровня воды в бухте по адресу, который он им дал.

Погода тем временем все ухудшалась. И когда она стала совсем плохой, метеоролог объявил нам, чтобы мы готовились к отлету. Циклон, захвативший своим крылом бухту Капризную, проходил мимо.

Еще дули сильные порывы ветра, когда мы шагали к аэродрому, где, закрепленный тросами и мокрый от дождя, стоял наш самолет. Развернув тяжелую машину против ветра, пилот не без труда оторвал ее от разбухшего поля. Провожаемые приветственными взмахами рук зимовщиков Капризной, мы взлетели в воздух. В пути действительно была великолепная солнечная погода.

Через несколько часов я расстался со своими спутниками. Наши дальнейшие маршруты расходились.

С тех пор я раза два или три встречался с Геннадием Степановичем Смирновым, большей частью случайно.