Меня не проведешь - Марина Серова

— Последнее-то время у него вдруг завелись бабки, — сказал Виктор. — Причем много. Мальчонка повеселел вначале, начал пыль в глаза пускать. Откуда они косяком-то пошли, он молчал. Якобы он алмазы в какой-то фирме отделывал. А потом… Вдруг начал он метаться. Это когда он Алину встретил опять. Потому что вроде как ему стало стыдно. Алина-то деньги эти ненавидит. Он от нее, правда, скрывал. Опять рисовать начал. Лицо просветлело. С Машей помирился. Потом и от Елены наконец ушел. Вот тут и начался кошмар… Ему все время казалось, что его преследуют. Он все время собирался мне что-то сказать, но боялся. Прерывал себя на полуслове, махнув рукой.

— А почему ему это казалось? — рискнула спросить я, когда Виктор замолчал.

— Не знаю, — пожал он плечами, — может быть, долгов наделал. Или вмешался в какой-то криминал. Люди сейчас, Танюша, на все готовы. — Он устало вздохнул, вытер кисти и, повернувшись, спросил: — Чаю-то хотите?

Мне было уже пора. К сожалению, то, что он мне рассказал, помогло мне совсем немного.

На прощание он вдруг посмотрел на меня и сказал:

— Вообще, Танюша, чтобы здесь что-то понять, надо попробовать понять его самого. А чтобы понять художника, надо увидеть его работы. Думаю, там многое поможет вам найти дорожку к ответу.

Я кивнула. Тогда я восприняла его совет как предложение понять душу Михаила, еще не подозревая, что работы его могут подсказать мне ответы не только на эти вопросы.

Выйдя из мастерских, я остановилась. Мне было необходимо немного подумать. Поэтому я решила дать себе маленький отдых. Отсюда совсем недалеко до моего дома, и я очень скоро оказалась в обволакивающей любви домашних стен.

К сожалению, если мое тело покоилось в объятиях мягкого дивана, вполне отдавшись его спокойному уюту, мой мозг продолжал пребывать в лихорадочном поиске решения головоломки, предложенной мне. Все, что я имела на сегодняшний день, увы, можно было смело обрисовать словом «мало!», и мне хотелось вслед за древнегреческим киником воскликнуть: «Я знаю лишь то, что ничего не знаю». Впрочем, совсем «ничего» было преувеличением.

Во-первых, в моей драме уже присутствовали несколько героев, любой из которых (за исключением троих) мог стать роковым для Михаила.

Методом исключения я убрала из числа возможных злодеев Алину, Машу и Виктора — им смерть Михаила была не нужна, они его любили, — равно как исключалась и дочь Михаила Алиса (кстати, интересно, не хотел ли он назвать ее Алиной?).

Оставались Чернецов и Елена. Эти двое вполне могли избавиться от него, если бы… Если бы не рафинированная интеллигентность господина Чернецова и не самовлюбленная лень мадам Поляновой. Вряд ли сия «красавица» подняла свой необъятный зад с мягких кресел ночью даже с такой святой целью, как избавиться от любимого супруга. Да она не относилась и к типу женщин, умеющих водить машину. Елена была из породы, распространенной в наших российских широтах, — дамочек, любящих поговорить о карьере, которой они якобы лишились из-за того, что вышли замуж, забывая, что когда-то ради этого замужества они рыли носом землю и готовы были заложить дьяволу душу. Но шевельнуть конечностями — это упаси Господи! Если только не в дорогой ресторан, отведать акулий суп, или на барахолку (так как этот тип женщин привык одеваться там еще в социалистические времена), дабы купить что-нибудь к новому сезону. Так что как бы мне ни хотелось сделать глубоко несимпатичную мне Елену автором сего криминального деяния — увы. Она не проходила по параметрам.

Значит, существовал некто третий, с кем бедный мой Полянов был связан своей не очень честной деятельностью. Стоп. Не на этом ли стоит остановить мне свой рассеянный взор? Чем мог заниматься Михаил? Огранкой алмазов? Этим он занимался легально, об этом знали все. Бояться ему было нечего. И чем же еще этаким может заняться ювелир, чего потом его честная душа устыдится?

Господи, Таня, какая же ты временами бываешь недальновидно туповатая. Я подпрыгнула. Рука моя сама потянулась к телефону. Набрав номер своего друга Андрея, следователя УВД, я, даже не удосужившись быть вежливой, выпалила без вступительного «Здрасьте»:

— Андрюшенька, золото мое, что может подделывать ювелир?

Андрей остался совершенно невозмутимым, поскольку к моим подобным звонкам успел привыкнуть:

— Господи, Таня, да сейчас, если надо, маму родную подделают из усатого мужчины. Про деньги я вообще помолчу — у меня такое ощущение, что весь наш народ по утрам дружно садится за компьютеры и на цветных принтерах печатает деньги, с коими после отправляется на базары и в магазины. А ювелиры… Спроси у Генки. Он тебе все объяснит. Я, например, знаю, что в Индии из бутылочного стекла изумруды делают — поэтому там наши бутылки из-под шампанского очень в цене. У меня жена босса такой «изумруд» из Индии привезла.

— А как же эксперты? Ты же можешь проверить?

— Ну, конечно, можешь. Только проверят-то единицы, а покупают миллионы. Поставь себя на место «нового русского» — ты пойдешь проверять украшение, которое купила для помпы? Какой-нибудь местной гетере?

— Я как-то не могу представить себя «новой русской», — печально сказал я, — мне это трудно. «Новые русские» дамы не мечутся, подобно мне, в поисках преступников. Они мечутся в поисках радостей. Если бы я могла хоть с год пожить в условиях «новой русской», я бы, может, психику свою расшатанную в порядок привела.

— Ни фига, — обнадежил меня мой друг, — еще бы больше расшатала. Так что тебе просто надо отдохнуть на честно заработанный гонорар, среди таких же работоголиков, как и ты. Поскольку если у тебя мозги не заняты какой-нибудь проблемой, то засыхаешь на корню.

— Ладно, — согласилась я, он, как всегда, был прав, — значит, ты думаешь, что Генка может помочь?

— Попробуй, — вздохнул он, — хотя, по-хорошему, мне кажется, ты опять лезешь в жуткие дебри.

Я промолчала. Не буду говорить ему, что в прошлую «нехорошую безобразную историю» меня втянул именно он. Так что теперь я могу и сама куда-нибудь вляпаться.

— Понимаешь, Таня, там, где ювелиры, — либо золото, либо камни, то есть огромные деньги. А где деньги — там всякая мафия. Охота тебе связываться-то?

— С мафией я уже тоже контактировала, — сообщила я безмятежно, — опыт работы у меня с ними есть.

Он вздохнул, понимая, что меня не перевоспитаешь. Такой вот я уродилась. Мы попрощались. Он остался со своими грабежами, разбойными нападениями и бытовыми преступлениями, а я рванула навстречу жизни, полной романтики и приключений. А именно — в сторону личной мастерской лучшего ювелира города Тарасова, да и не только, лауреата международных выставок Геннадия Багрова, который, к слову сказать, только что вернулся из Парижа со своей персональной выставки. И что я не вышла за него замуж, когда он об этом просил? Жила бы сейчас… Но так как последние четыре года он больше руку и сердце не предлагал, а сама я воспитана в добрых викторианских традициях, когда делать это самой считалось верхом неприличия, пришлось оставить его в качестве друга, что вполне меня устраивало, и не мечтать о большем.

Так уж мы, честные девушки, устроены — сначала откажем приличному жениху, а лет через пятьдесят пожалеем от души.

Мой звонок его обрадовал, и уже через час мы мирно распивали в его суперсовременной мастерской безалкогольное вино, и я любовалась тем, как он делает потрясающие вещи из простого стекла. Генка был стекольным маньяком. Он стремился доказать всему миру, что из стекла можно создать более совершенные вещи, чем из дорогих камней. Он шел на всевозможные ухищрения, и ему это удавалось. В данный момент у меня в руках был кулон, в котором каким-то непостижимым для меня образом Генка умудрился создать трехмерное пространство, в глубине которого почти незаметная приоткрытая дверь позволяла увидеть невесомую и хрупкую женскую фигурку. Все это мистическое великолепие сопровождалось игрой бликов на безукоризненных гранях стекла.

Я даже спрашивать не стала, что это, прекрасно понимая, что мне ответят.

Я просто улыбалась, потому что этот кулон дарил ощущение покоя и света. Такого эффекта я достигала только с помощью долгого и планомерного ухода от реальности, дабы немного привести в порядок чувства и ринуться в жизнь с новыми силами. У кого-то для этих целей служат медитации, но мне ближе был другой способ — молитва.

— Как это называется? — спросила я, выходя из состояния отрешенности.

— «Молитва», — ответил он. — Вообще художник называет свое творение обычно так, как он чувствует. Знаешь, Танечка, можно написать диссертацию о парапсихологических свойствах творчества. Иногда ты что-то создаешь и удивляешься, что это сбывается. А это просто ты интуитивно ухватил нить будущих событий и придал своему творению черты того, что случится. Эту девушку я потом встретил, и она стала моим ангелом-хранителем. Моей Молитвой. Но сначала она появилась вот здесь. Каким образом я придал этому силуэту ее черты? Бог знает…