kniжka (сборник) - Женя Новиков

Пару слов о ней. О КНИЖКЕ, КОНЕЧНО ЖЕ! Выполнена в тонах а ля шоколад, крем-брюле, беж, что очень приятно и радует глаз. Лист небольшой (сейчас померяю, где там моя линейка?), 137*86 мм (рабочее поле). А всего листов… много ещё листов! И скреплены они широкими металлическими кольцами, парами колец, всего одиннадцать пар. Да, ещё тут везде верблюдики такие нарисованы (sorry – напечатаны), очень мило.

Так неужели же этот рассказ (первый) будет про записную книжку?!

Виталий Чемгин постоянно жаловался на плохую память, на «дырявую», как он говорил, свою голову. У него было девять записных книжек для разных жизненных случаев. И он нигде не работал. Это в двадцать шесть-то с половиной лет! Сидел на шее у родителей, у мамы и папы. Папу звали Семён Аркадьевич, а маму звали Вероника Фёдоровна. Но это – всё. Это всё, что, не то, чтобы мне про них было известно, а просто всё, что я про них расскажу здесь. Ибо не о них эта история, которая похлеще будет потока щей между тарелкой, ложкой и ртом голодного (действительно – голодного!) человека, бомжа, например, вот этого, который за мной наблюдает из угла этого подвала, который он (бомж), видимо, считает своим. Но и не о бомже пойдёт речь Хотя… Вот, если взять ту зелёную в жёлтую полоску записную книжку Виталия, то ведь там записки исключительно (исключительно!) о людях без крова над головой (и действительно, и мнимо, т. е. – о тех, кто выдаёт себя за бездомных) и о мерах, предпринимаемых государством по искоренению всякого рода бродяжничества. Вот, читаем: «15 января 2007 года. Не забыть подать по три рубля Гавриле Палычу и Настасье». И тут же: «Хлеб (столичный) в заводской столовой подорожал на сорок копеек. Один (половинчатый) кусок стоит теперь не рубль двадцать, как прежде, а уже – руб шесят. Вот так.»

Зачем безработному следить за ценами на куски столичного в заводских столовых? Да ещё в записнушке, посвящённой бомжам, такие записи делать? Ведь им (бомжам) ещё менее, чем ему (безработному, а значит пропуска никак иметь соответствующего не могущего) ходу в эти столовые не было.

Непонятно.

Исхожесть

Я смотрю на телефонЖаль, программки не купилЯ свои очки сносилЧуть ли не до дырМне поможет Мойдодыр?Мне поможет МойдодырМне поможет Мойдодыр!И окна дыра…

Чудовище

Чудовище моё, скажи ты мне,Как осень прожила,Что видела вчера во снеИ почему – бела?Я знаю, я и сам огромных змейЧерез плечо бросалИ становился только злей,Хотя и уставалЧудовище моё, ты мне скажи,Когда сидишь одна —На дом, где стёкла-витражиТы смотришь из окна?

***

Это – не киви!Это – картошка!!Да подожди, пусть остынет немножко,Её едят вилкой, а вовсе – не ложкой!Что ж ты!

Луна (акростих)

Ликуя, вознесясь над вешним лесом,У края неба ты взошла,Ночь всё сокрыла тёмным занавесомА власть – тебе передала

Ruby Road

Рубероид – это, кажется, такая мягкая чёрная дрянь с блестючками, кровельный материал. А мог бы быть, мог бы так называться какой-нибудь вид из мира одухотворённого, ну, есть ведь гуманоиды, есть андроиды там. Андроид, кстати, забавен тем, что он по сути – робот, но с человеческим мозгом. Кажется, так. Или я их путаю с киборгами?

Моя дорога – красная. Я иду по ней от дома к дому и сшибаю с крыш черепицу. Мы не оставим вас без крова. Мы застелим всё рубероидом.

Гардероб

Твои лучшие вуалиУронил я в сок печали —Грустный трепет или шорохПоглотил сетчатый ворох.А вчера пролил на свитерСчастья сладкий растворитель,Превратив молчанье в стон,Растворился в счастье он.Нет друзей и нет знакомых,Не выходим мы из дома.Виноват нектар надежды —Мы остались без одежды

Спасаясь от смеха«грыз-грыз!» – ты смеёшься,Я – плачу от смеха

«шлёп-шлёп!» – мы бежим,Спасаясь от смеха

«бум-бум!» – ты дерёшься,Спасаясь от смеха

«грыз-грыз!» – мы бежим,Но уже не до смеха

***

Череп Вытошнило Мозгом,С Неба Выпала Луна,Посмотри На Это Чудо —Мозг Ненужный Ест Она

Истамбулстихает паровозный гулвокзальные звонкимы углубились в Истамбули бродим вдоль рекитвоих касаюсь я волостебя я глажу не всерьёзи в голове моей вопрос:«ты помнишь, мы стояли средь берёз?ты помнишь, мы сиделивозле виноградных лоз?»

забудь, теперь, забудькак мы теперь от дома далекисбежали, чтобы стать, но так же не близкии вот мы бродим вдоль чужой рекине спать, так руку положить на грудьи в путь и снова в путь!

Блин горелый

Цыплёнок съел свою скорлупу – изнутри – он был голоден. Это было в январе, на улице холод и слякоть. Конечно ему захотелось обратно – досадно, ведь он САМ съел свою скорлупу. Он думал: «Скорлупа во мне, я съел её – я могу воспроизвести её». Но не тут то было, насколько мне известно, ему не поверили. Он увидел слишком много, прежде, чем раскаялся – как завернуть всё назад? Только сама Наивность соскрябывает сметану с холодных блинов, когда она будет жарить их вновь, чтобы они не прилипали к сковородке. Цыплёнок замёрз в грязной луже перед моим крыльцом. И ведь так и с тем, что я хочу объяснить тебе. Как может жить в одном часть другого, если тот даже не дал представления о ней, если эта его часть умирала в нём при попытке передать её! Я надеялся, что ты поймёшь меня без слов, теперь же даже они лишь рушат последние надежды на понимание.

Супергрустно

Когда мне супегрустно – я сижу у окна на диване, сижу на полу, я вбираюсь в предметы тяжёлым свинцом.

Когда мне совсем супергрустно – я стою и я рвусь и всё то, что во мне – отпустить бы всё это наружу.

И мне уже так супергрустно, что уж дальше никак, говорю я: «всё сдохло», горько плача, не знаю, что сделать, чтоб остаться на день ещё.

И мне супергрустно до смерти и я в сотый раз умираю – я не знаю, как жить мертвецом!!!

Грусть

Когда-нибудь, наверное, случится всё сразу и можно будет одним усилием мысли (ха!) стать лысым, а следующим – снова обрасти шевелюрой, например. А вот грусть будет всё равно приходить без спросу и хоть ты держи её за подол, за шарф, хоть гони – метлой, новой стрижкой, билетом в кино, уйдёт, когда захочет, так же, без спросу.

В деревне

Наводит порчу на цветущие цветы,Которые, как мы с тобой, как детиСтарушка. Свет из кухни синим светит.В деревне нашей все перевелись коты.Покрылись плесенью все старые и свежие газеты,Перегорел единственный фонарь…Нет – не чума, а смерть сама, сюда, по всем приметам,Ступает в чёрном и с косой, как встарь…

регги

(to Bob Marley)

гроб в марле, ночью на морском пескея по ночам танцую только реггия без ботинок двигаюсь в тоскехоть мог бы оставаться в страстном бегемеж дальних маяков лишь иногдана тёмной глади искры две промчатсямне ноги из песка не взять тогдаи хочется на месте оставатьсяи так проходят ночи напролётпесок и звёзды – на воде и в небегроб в марле – как погибший самолётчто из тех мест, где я ни разу не был

Город

Лёгкие килты полутенейЛежат на ночных домахК вечеру в городе станет темней,Как и в других городахПыльная свежесть улиц в светуПолем застит глаза,Днём облака к площадям уведут,Ночью – назад, в небесаТёмные волны полны игрыВ голове – продолжения звёзд,По рекам идут золотые бугрыИ ракетой уходит мост

***

Ну что тут?А – СТИХИ!Я вам прочту построчноПро ясеневые иглыНа белой землеЧто по зимеОбещают хорошую погодуНе погибшие всходыВесенние водыМать-и-мачеховые хороводыКакие возможны ещё доводы?По антенному проводуБез особого поводаКак в советские годыКартинка с серпом и молотомУже полчасаИ наполнился топотомПодъезд и нет местГде весенние хлопотыНе овладели спешащим народом

***

Устало небо, надышавшись звёзд с луною,Закрыв глаза, пролило мелкий дождьИду домой, от счастья тихо воюВ глазах темно, пути не разберёшьА где-то сон стекает потолочныйВ глаза,Дорожный повторив разлом картин,Трубе журчащей подпевает водосточной…

***

Там в облаке исчезла серым линияКриваяИ края задрожали вверх и внизНад сумерками иНад ней иссера-синейВторая,Солнца отраженье – суперприз!Не знаю, что так просто, линия простаяНо так хочу увидеть этих линий стаюВо мне разбилась б, может быть, тогда плотинаБыть может, кончился б бессмысленный каприз

=R y J=