Любовь Лафайета - Екатерина Владимировна Глаголева
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Чопорный, стылый, унылый в своей роскоши Версаль всё еще оставался затхлым царством стариков, и молодой двор, точно магнитом, тянуло в Париж. Эти вылазки делались инкогнито, и игра с переодеваниями, налёт тайны и нарушения запретов ещё усиливали веселье, горяча кровь. Вот и сегодня, привычно поднявшись по скрипучей лестнице на второй этаж таверны «Деревянный меч» на улице Ломбардов, Лафайет застал там младшего брата короля в окружении своих «рыцарей».
Его шумно приветствовали, а хозяин немедленно принёс и откупорил ещё две бутылки бургундского. Вся компания, бывшая уже под хмельком, решила изобразить господ из парламента, устроив шутовское заседание: граф д’Артуа был председателем, прочие разобрали роли адвокатов и советников, а Лафайет, сразу влившись в игру, вызвался стать генеральным прокурором.
Семнадцатилетний Карл д’Артуа — изящный, весёлый и прямодушный — совсем недавно побывал на заседании Парижского парламента и теперь, под видом игры, хотел излить свою досаду. Два месяца назад король, уступив главному министру Морепа, восстановил парламенты, заменённые ранее высшими советами. Если советники назначались правительством и получали жалованье из казны, то члены парламента свои должности покупали, уплачивая при этом «налог на присягу», который поступал в кассу Ордена Святого Духа. Старик Морепа видел в этом залог определённой независимости в отношении короля, которому господа из парламента могли делать замечания. Народ, считавший их своими защитниками, встретил новость бурным ликованием, однако Большая палата быстро оказалась под колпаком у принцев крови во главе с Конти, намеревавшихся диктовать свою волю Людовику XVI.
Сторонники реформ не сдавались и подали новый проект, который и предстояло рассмотреть на том самом заседании 30 января. Неожиданно для всех слово взял девятнадцатилетний граф Прованский и заговорил умно и бойко. Вкратце изложив содержание проекта из десяти статей, он высказался против двух из них: о должностных преступлениях и о замене парламента Высшим советом, разоблачая их тайный смысл, который якобы противоречил интересам короля. Артуа прекрасно понимал, в чём тут дело: Прованс с детских лет считался самым умным, образованным и изворотливым, то есть гораздо лучше подходившим на роль короля, чем дофин. Сохранить парламенты было для него шансом получить реальную власть, раз уж в номинальной ему было отказано по прихоти природы.
К моменту его блестящей речи заседание продолжалось уже пятый час в большом холодном зале. Пока брат разливался соловьём, Артуа встал со своего места и подошёл прямо к камину. Он грел у огня озябшие руки и бока, перешучиваясь с советниками по поводу того, что неплохо бы размять ноги, а то от долгого сидения и в голове наступает застой. Внезапно в зале наступила ледяная, звенящая тишина. Прованс оборвал свою речь и сверлил брата гневным взглядом, его нежные молочные щёки покрылись красными пятнами. Все взоры обратились на Артуа, и тогда Месье не хуже королевского гувернёра прочитал брату нотацию о том, как надлежит себя вести в присутствии уважаемых магистратов, в священном месте, да ещё в такой важный момент, когда речь идет о высших интересах государства! Не выказав ни малейшего раскаяния, Карл вернулся на своё место и приготовился слушать дальше. Но на повестке дня стояло ещё сто пятьдесят вопросов, каждый из них требовал подробного обсуждения, и чтобы не слишком утомлять заскучавших принцев и вельмож, председатель быстренько завершил заседание. Под бурные рукоплескания приняли постановление, наспех состряпанное принцем Конти вместе с председателем и генеральным прокурором.
И вот теперь хохочущая молодёжь исполнила этот фарс на бис. Пародируя текст эдикта о парламентах, Лафайет с пафосом говорил, что суть свободы в том, чтобы каждый держался своего места, а уж он своё не отдаст никому! Взрывы смеха порой заглушали звуки скрипок и волынок, доносившиеся из большой залы на первом этаже; вино лилось рекой. Когда разудалая компания собралась расходиться, большинство уже нетвёрдо переставляли ноги. Сегюру нужно было торопиться в Версаль, чтобы не опоздать к церемонии отхода короля ко сну.
— Скажи Ноайлю, сколько я выпил! — прокричал ему вслед Лафайет заплетающимся языком.
Заботливая Адриенна прислала за ним карету. Жильбер повалился на сиденье и велел везти себя домой.
* * *
— Сударь! Проснитесь, сударь! — Лакей осторожно потряс Сегюра за плечо.
Часы на мраморной подставке пробили полночь. Свет от огонька свечи пробивался сквозь неплотно сомкнутые веки.
— Ну что там ещё? — сонно пробурчал Филипп, отворачиваясь от света.
— Здесь господин де Лафайет. Он говорит, что у него к вам срочное дело.
Дверь распахнулась, вошёл Лафайет с канделябром в руке. Слуга поспешно удалился, оставив их одних, а Сегюр сел на постели и потёр руками лицо.
Жильбер выглядел серьёзным и сосредоточенным. Выждав некоторое время, он сообщил своему другу, что явился в столь неурочный час, потому что дело не терпит отлагательств, к тому же говорить о нём он предпочитает без посредников, — короче, он вызывает его на дуэль.
— С ума ты сошёл? — Сегюр уставился на него в изумлении. — Драться? С тобой? Из-за чего?
Жильбер уверил его, что по-прежнему остаётся ему другом и глубоко уважает его как честного и достойного человека, но раз они оказались соперниками в любви, один из них должен отказаться от своих притязаний, а поскольку добровольно этого не сделает никто, предоставим решение судьбе.
Филипп встал с постели и надел шлафрок, брошенный на спинке кресла. Он по-прежнему не понимал, о чём толкует Лафайет, и лишь когда тот с видимым усилием выдавил из себя имя — Аглая, — в голове его стало проясняться.
— Ты влюблён в графиню фон Гунольштейн?
Лафайет отвернулся, но Сегюр успел заметить, что он покраснел.
— И ты считаешь меня своим соперником? — рассмеялся Филипп. — Милый мой, это просто смешно!
С обиженным видом мальчика, которого считают недостаточно взрослым, Жильбер принялся ему доказывать, что ничего смешного тут нет, дуэль необходима: только так он сможет доказать ей…
