Любовь Лафайета - Екатерина Владимировна Глаголева
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Герцогу же такая рассеянная жизнь была вполне по вкусу, поскольку, как он любил повторять, на свете нет ничего важнее пустяков. Пока не пришла пора возвращаться в Версаль, он ездил с визитами, укрепляя старые связи, и появлялся на балах и в гостиных, чтобы завести новые. Его охотно принимали у Жюли де Леспинас, где собирались литераторы, у госпожи Жофрен — в день, отведённый для учёных, и у герцогини де Граммон, где говорили о политике. Помимо этого, д’Айен усердно навещал свою младшую сестру — графиню де Тессе, которая разделяла его вольнодумные взгляды. Графине недавно исполнилось тридцать три года; она сочетала независимость суждений с безупречностью манер, и её обаяние было основой её привлекательности. Вечера на улице Варенн в Сен-Жерменском предместье отличались возвышенной простотой, изящной рассудительностью, учтивой критикой. Здесь говорили об истории и политике древних и новых времён, пересказывали придворные анекдоты, обсуждали литературные и театральные новинки, переходя от серьёзного к занимательному, а от приятного к полезному.
Едва герцог в костюме цвета увядших листьев и напудренном парике появился в гостиной, сверкая алмазными пряжками на туфлях и благоухая жасмином, как дамы обступили его и потребовали немедленно признаться, какого он мнения о «Севильском цирюльнике» господина де Бомарше, представленном третьего дня в «Комеди-Франсез». Д’Айен сказал, что мадемуазель Долиньи весьма недурна в роли Розины, она сохранила стройную фигуру и умело стирает с лица печать лет при помощи грима, а вот Белькуру подобные ухищрения не помогли: пятидесятилетний Альмавива выглядит едва ли привлекательнее Бартоло. Зато Превиль-Фигаро, со своей естественной игрой, был, как всегда, хорош.
— Да нет же, какого вы мнения о пьесе? — спросила маркиза де Сегюр, не позволяя герцогу ускользнуть.
— Я думаю, что господин де Бомарше завидует своему Фигаро и хотел бы быть таким, как он, однако вывел себя в виде Базиля.
— Базиля?
— Помилуйте, все его рассуждения о клевете подсказаны жизненным опытом; а то вот ещё неплохая фраза из начала четвёртого акта: «Обладать всякого рода благами — это ещё не всё. Получать наслаждение от обладания ими — вот в чём настоящее счастье». С этим, кстати, я совершенно согласен.
— Одна знатная англичанка, которая находится сейчас в Париже и просила меня руководить ею в светской жизни, наотрез отказалась пойти в театр, когда услыхала название пьесы, — сообщила госпожа де Тессе, обмахиваясь веером. — «Севильский цирюльник»! В пьесе, конечно же, должны быть слуги, чтобы помогать своим господам, но отдавать им главную роль — это уже возмутительно! Если на сцене начнут представлять «Парижского портного» или «Лондонского сапожника», приличная публика перестанет ходить в театры.
И графиня приняла высокомерный вид, изображая чопорную англичанку.
— «Вечно вы браните наш бедный век», — ответил ей в тон старший брат цитатой из пьесы.
— «Прошу простить мою дерзость, — тотчас подхватила госпожа де Тессе, — но что он дал нам такого, за что мы могли бы его восхвалять? Всякого рода глупости: вольномыслие, всемирное тяготение…»
— «Электричество, веротерпимость, оспопрививание, хину…», — продолжил перечислять герцог, пока не запнулся в свою очередь.
— «Энциклопедию и драматические произведения», — закончила одна из дам, и все рассмеялись.
— И всё же я не удивлюсь, если у господина де Бомарше возникнут неприятности из-за его пьесы, — сказала маркиза де Сегюр. — Его высоким покровителям могут не понравиться слова о том, что немного найдётся господ, достойных стать слугами.
— Беда в том, что любой слуга считает себя достойным стать господином.
На этих словах д’Айен галантно раскланялся с дамами и пошёл вглубь гостиной, то и дело приветствуя знакомых.
Филипп де Сегюр беседовал с аббатом Делилем — вернее, почтительно ему внимал. Переводчик «Георгик» Вергилия был в большой моде, особенно после своего недавнего избрания во Французскую академию. Вольтер расхваливал его на все лады, Лагарп возмутился, что сей исключительный талант диктует школярам тексты для перевода на латынь, и тридцатишестилетнему аббату, чья молодость была так досадна маршалу де Ришелье, отдали кафедру латинской поэзии в Коллеж де Франс. Теперь он кочевал по литературным салонам, декламировал свои вирши у госпожи Жофрен и снисходительно давал советы начинающим литераторам. Филиппа он поучал тому, как завладеть вниманием слушателя.
Герцог непринуждённо вмешался в разговор, сказал обычные комплименты Делилю и увлёк Сегюра в дальний угол, мягко придерживая за локоть. Им надо было поговорить наедине — насколько это возможно.
— Я очень рад вашей дружбе с господином де Лафайетом, — сказал д’Айен, переходя прямо к сути, — и надеюсь, что вы сумеете повлиять на него своим авторитетом старшего товарища.
Сегюр удивлённо вскинул брови.
— Видите ли, мой дорогой, мне кажется, что у моего зятя… слишком холодный темперамент. Просто не верится, что в краю овернских вулканов мог уродиться столь сдержанный человек, руководствующийся в своих поступках не чувствами, а исключительно рассудком.
Филипп растерянно пробормотал, что не видит в этом ничего недостойного, более того, многим юношам следовало бы брать пример с господина де Лафайета. Д’Айен скорчил гримаску.
— Мой юный друг, одежды добродетели к лицу лишь тем, кто уже не в силах грешить. Не подумайте, что я вам стану проповедовать порок, о нет! Но чтобы восторжествовать над своими слабостями, прежде нужно им поддаться. Что за доблесть победить противника, с которым не столкнулся лицом к лицу? Вы со мной согласны?
Сегюр поспешно согласился, не вполне понимая, куда клонит собеседник. Герцог продолжал:
— Вы молоды, вам кажется, что вся жизнь у вас впереди. Но время летит быстрее, чем вы думаете, и очень скоро настанет момент, когда о юности придётся говорить в прошедшем времени, семнадцатилетние девы станут считать вас стариком, и вам только и останется, что хранить верность своей супруге, есть на ужин варёную куропатку и разбавлять вино водой. Весь парадокс в том, что, если господин де Лафайет услышит подобное от вас, а не от меня, он задумается, а не станет возмущаться. Так что Саrре diem[3], как говорит наш друг Гораций!
На этих словах, потрепав Сегюра по плечу, герцог мгновенно растворился в толпе, оставив юношу в полнейшем недоумении.
* * *
Жильбера захватил водоворот парижской жизни. Нужно было делать и отдавать визиты, слушать в Опере «Ифигению в Авлиде» маэстро Глюка, бывшую у всех на устах, посещать с тестем-химиком лекции естествоиспытателя Жюсьё и сеансы физических опытов, на которые пошли из любопытства госпожа
