Симфонии двора (сборник) - Александр Новиков

Два хоббия всего:

Одно было – гармонь.

Второе, бля – не тронь.

И с этих хоббий двух

Ходил в деревне слух,

Что был у Вани член

Ишшо ниже колен.

Ваня, Ваня,

ну чего к тебе все бабы пристают?

Ваня, Ваня,

покажи им, пусть попляшут, попоют.

Но вот пришла пора —

Армейская муштра.

Пришла пора, как пить —

В солдатики иттить.

Но медосмотр когда

Взглянул ему туда:

– С такою штукой, брат,

Какой с тебя солдат!

Ваня, Ваня,

ну чего к тебе все бабы пристают?

Ваня, Ваня,

покажи им, пусть попляшут, попоют.

И только медсестра,

Красива, не стара,

К поломанной судьбе

Взяла его к себе.

И было, всем в пример,

У них размер в размер.

У них теперь семья.

Такое дело, бля.

2001 год

ВЕНЯ-КОРЕШОК

Играла музыка в саду,

Купались лебеди в пруду,

Улыбки таяли в духах ночной прохлады,

И авто-мото-ямщики

Щипали таксой кошельки,

Пиратов НЭПа доставляя до парадных.

В тот вечер Веня-корешок

Ростовщикам раздал должок

И с умным видом на рулетке делал

ставки —

Он полусонному крупье

В казенном аглицком тряпье

Кричал: «Добавьте по полсотни

для затравки!»

Роняли люстры тусклый свет,

Последний банковский билет

Растаял в Вениных руках пустой

ледышкой,

Как вдруг вошел какой-то тип,

И Веню дернул нервный тик,

И контингент в момент замаялся

отдышкой.

Тот тип был – Лева Михельсон,

Он грел под мышкой «Смит-Вессон»

И мог пулять свинцом слонового

колибра,

Он по природе был артист,

Но играл ни в рамс, ни в вист,

И не лежал душой вообще к азартным

играм.

Он бодро молвил: «Господа!

Прошу вас, слушайте сюда,

Кто будет прятать деньги в туфли

и кальсоны —

Я это с детства не люблю,

Всем оставляю по рублю», —

И почесал за ухом дулом «Смит-Вессона».

Предупредительный крупье

Согнулся в миг: «Прошу, месье.

Прошу учесть, что даже рупь мне будет

лишку —

Я от души готов помочь,

И очень жаль, что время – ночь,

А то бы снял для вас еще свою

сберкнижку».

Тут все почувствовали вдруг,

Что деньги – это злой недуг,

И только Веня рухнул шумно, как

с лабаза,

А заодно смахнул под стол

Десятка два купюр по сто

И напихал за обе щеки до отказа.

За пять минут – каков нахал! —

Всем Лева ручкой помахал

И дверь открыл одним рывком филейной

части.

Как сон растаял нервный стресс,

И нездоровый интерес

Все стали шумно проявлять к набитой

пасти.

У Вени свет в глазах поблек.

– Разинь пошире кошелек! —

Три пары рук сошлись, и вправду стало

шире.

Сорвался крик на тонкий микс,

Как ветром сдуло пару фикс,

И «портмонет» до самых гланд

опустошили.

Поднялся крик, пошел дележ,

Сверкнул над Веней чей-то нож,

И он почувствовал: не время делать

ставки —

Какое дело до грошей,

Когда улыбка – до ушей.

И Веня понял: хорошо, не спрятал

в плавки!

1985 год

ВЕРСТАЧНАЯ ЛИРИКА

С утра вскочу, скривлюсь в зевке

И – марш бегом в столярную!

Успеть сточить на верстаке

Одну строку коварную.

Никак не взять ее пером —

Вечор пришлось помучаться.

Но нынче – дудки! – топором

Хвачу, авось – получится.

А там – в тисы и под резец

По-новому заточенный,

Поскольку – длинный образец,

А нужен – укороченный.

Один резец, потом другой —

Какая стружка пышная!

Гвоздей в нее, загнуть дугой.

Ну, как? Есть что-то лишнее?

Давай стамеску, долото —

Долбить её, сучкастую.

Зачем – перо? Перо – не то!

Оно лишь мажет пастою.

А тут, гляди: запил, овал,

Резьба, заточка с фаскою…

«Гаврила хлебы продавал…» —

Пойду жене похвастаю.

Принес, а баба мне в ответ,

Проклятая изменница:

– И так топить поленьев нет,

Неси, дурак, в поленницу.

1988 год

ВОРОВАТЬ – НЕ НАЖИВАТЬ

Ну когда же все от жизни заберу я —

Все ворую, да ворую, да ворую.

Ах, воровать – не наживать,

Поворуешь и опять

Завтра снова, завтра снова начинать.

Ну когда сердечной раной заживу я?

Украду тогда с небес звезду живую.

Ах, воровать – не наживать,

Поворуешь и опять

Завтра снова, завтра снова начинать.

А той звезде моих карманов было мало —

У меня она еще покой украла.

Ей воровать – не наживать,

Поворует и опять

Завтра снова, завтра снова начинать.

Чем кручиниться, ходить с печальным

взором,

Порешил я жизнь прожить фартовым

вором.

Ах, воровать – не наживать,

Поворуешь и опять

Завтра снова, завтра снова начинать.

А в последний день, что в жизни даст

Господь мне,

Украду ль я свою душу в преисподне?

Ах, воровать – не наживать,

Поворуешь и опять

Завтра снова, завтра снова начинать.

2000 год

ВОРОВКА

В то лето с неба выпала

Большая благодать,

И было мне легко и так приятно.

У ней была причесочка —

«Век воли не видать»,

А юбочка – «роди меня обратно».

А я под «ноль» остриженный, пока,

Военным лазаретом.

А что у ней с наколочкой рука —

Не спрашивал об этом.

Кружили мы, как голуби,

Над крышами судьбы,

И маялись собой от сладкой лени.

Гудели наши головы

От истовой гульбы,

А души – вплоть до белого каленья.

И вот, однажды, спьяну в кабаке

Какой-то сука в ботах

Узрел у ней наколку на руке

И прошептал ей что-то.

И будто кровь отхлынула

В момент с ее лица,

И вниз глаза упали черной птицей.

Я взял его за шиворот

И вынес до крыльца,

И бил, чтоб было проще объясниться.

И вот, когда на нем иссякла спесь,

Мне стало бить неловко,

И я спросил: «Кто она есть?»,

И он сказал: «Воровка».

Тем словом, гад, нарочно он

Мне душу искромсал.

И сердце – как гадюка покусала.

Я бил его за то,

Что он всю правду рассказал,

Но не сказал про то, что – завязала.

И вот, когда вернулся я назад

С лихой и горькой миной,

Лежал один платок ее в слезах,

А в нем: «Прощай, любимый».

А этот сука в ботах

Был, конечно же, ментом,

Из тех, кто нахаляву в месте злачном.

Он срисовал, как с фото,

И нагрянули потом,

И щелкнули браслетами так смачно.

И, окликая прошлое мое,

В этапе женском каждом

Я все искал красивую ее

Среди тюремных граждан.

2004 год

ГАЛЕРКА, ША!

Ах, было время, эта жизнь была – первач,

Мануфактуры запускали под кумач,

А скрипачей уже шугали трубачи.

И Клыч имел тогда наган и хромачи.

А на довесок была слабость у Клыча:

Ходить в кабак и двигать речи сгоряча.

Он полобоймы для вниманья изводил

И агитацию народа проводил.

– Галерка, ша! Я публике скажу,

Кто в этой жизни красный, а кто

белый!

Кого господь для дальшей жизни

сделал,

А кто отжил. Я кончу – покажу.

Внимала влет на дуло глядя сотня глаз,

Что в этой жизни – «элемент», а что есть —

«класс».

Что в этой жизни – «галифе», а что есть —

«фрак».

Что есть – «ладонь», что – «пятерня»,

а что – «кулак».

– Прошу меня за комиссара не принять,

Что мог коммуну на анархию сменять.

Я вас не стану «карло-марксой» заражать,

Что новый мир вам собирается рожать!

Галерка, ша! Я публике скажу,

Что есть для вас – «труба», а что

есть – «скрипка».

А кто в струментах грамотный

не шибко,

Иди сюда, по нотам разложу!

На этом месте он всегда давил крючок.

Но вдруг с мадам одной Клычок поймал

торчок.

Сказал он: «Граждане, лежать бы вам в гробу,

Но ради дамы отменяю я пальбу».

Она сомлела и растаяла, легка.

А по утрянке в коридоре Губчека

Открылась дверь, Клыча пихнули на порог,

И дама спела: «Проходите, демагог».

– Галерка, ша! Я публике скажу,

Где бабий флирт, а где патруль-облава.

И бог не дай, мне подмигнет шалава,

Будь фраер я, на месте уложу!

1988 год

ГЕЙ-ПАРАД

Из журналов несказанного гламура

«Фотошопом» подведены до прекрас

То ли люди, то ли куклы, то ли мурла

Глянцевито зыркают на нас.

Продаются – кто за рупь, а кто —

за сто,

Популярные никто.

А потому что удивительное – рядом,

Потому, что телевизор – как окно,

Потому что шоу-бизнес с гей-парадом

И с гламуром заодно.

Перестало время сыпать оплеухи,

Поменяло поцелуи на плевки,

И кикиморно-стареющие шлюхи

Пишут книги наперегонки.

Продаются – кто за рупь, а кто —

за сто,

Популярные никто.

А потому что удивительное – рядом.

Потому что этот шлюшный книжный

ряд —

Что-то вроде кругового хит-парада —

Алфавита гей-парад.

Перед – в зад. Живот – в плечо.

Как сельди в бочках.

Сотворяют неземные чудеса —

Пришивают к макияжным оболочкам

Буратиньи голоса и словеса.

Продаются – кто за рупь, а кто —

за сто,

Популярные никто.

А потому что удивительное – рядом,