Alter Ego. Другое я - Дмитрий Сенницкий

Мы на каждом шагу сталкиваемся с напоминаниями, но мы все такие же расточители, ждущие своего времени. Но наше время для нас не наступит. И даже не можем мы умереть вовремя, поскольку вовремя мы не живем. Мы можем только благополучно обманывать себя, рассчитывая на духовные дивиденды, и заржаветь в земле. Там, где всегда темно, там глаза ни к чему. Да, люди как слепые рыбы в подземных озерах – так мы пытаемся нащупать легкое течение к свободе. Но свобода больше не любит нас, она пятится от нас. Теперь мы просим своих ненавязчивых богов дать нам шанс и отдали бы все золото мира, чтобы вернуть просыпанное нами время и все изменить. Смотря сейчас на свою пролетевшую жизнь, мы понимаем, что ничего уже не вернуть и ничего не исправить. И мы сдохнем, оставляя о себе лишь иллюзию вечной памяти и скорби. Requiem aeternam.

Гвозди

Мертвые к живым не ходят.

Человек, как известно, единственное существо, сознательно хоронящее себе подобных. Животные этого не делают, потому как они не способны осознавать ни себя, ни скоротечности времени, а значит, не могут осмыслить неотвратимость смерти. Ни одна обрядность не знает такого разнообразия традиций, как всем неприятные похороны. Более того, видимо, это единственный современный обряд, который до сих пор не утратил своего сакрального смысла. Ведь смерть слишком серьезна, чтобы подходить к ней безвкусно.

– Не знаю с чего начать, но точно знаю, не сначала. – Как-то на выдохе произнес Денис, словно позабыл о чем он говорил.

– Я понимаю, что вам заново приходится проживать то болезненное для вас время. – Врезался Мирский. – Постарайтесь успокоиться.

– Я спокоен. – Проваливаясь в прошлое, опираясь на обгоревшие обрывки памяти. Прошлое не мертво, ведь оно даже не прошлое, его уже нет, но это еще не самое страшное, его и не было. – Мы достигли пункта назначения. Обычное и необременяющее место, место пристанища мертвых, чистое место будущего воскрешения. Цвета там всегда монотонные, белые днем, черные ночью, обычные краски для обычных людей с таким же обычным, черно-белым мышлением, как у всех. Цвет отвлекает, исчезает смысл внутренней красоты, когда закрываешь глаза, все становится единственным – и глаза, и цвет, и погода. В целом, недостаток красок не портил панорамы, а даже придавал осеннему пейзажу некоторую удаленную строгость. Отощавшие кусты хрустели от беглого ветра, серые воробьи летали низко, попадая в хаотичную карусель кленового листопада, тополиных почек, мха и взвинченной пыли. Истоптанная земля, ведущая к запущенным оградам, пропитанная слезами тужащих провожателей теперь встречает нового дезертира из мира живых и страждущих. Земля оставалась пустой и неподвижной, но все вокруг находилось в ритме движения, беспорядочном, броуновском хаосе.

Все стояли и смотрели в последний раз на ее бледное лицо, отражая, как принято в таких случаях, искренние соболезнования. По правде сказать, я там мало кого помнил, потому что мои родственники были слишком заняты собой, они забыли обо мне, о моей матери, они все забыли друг о друге. И нет между нами преград, и не разделяют нас огромные пустыни, океаны и непролазные тропики, мы рядом и все же так далеки. Мы бросаем и забываем, но не отрешаемся.

Наступило долгожданное время прощаться с телом, с самым дорогим мне и пускай только мне. Все корчили проникновенные гримасы, чутко и сердечно слушали, переживали и выражали глубочайший пиетет. У меня выдавливались слезы, как прорезающиеся зубки ребенка, я еле сдерживал себя, сдавливало грудь, что не хотелось дышать, мне было мерзко дышать и противно. Но не будем об этом, вернемся к кульминации, ради чего все собрались. Все ждут, ждут с нетерпеньем.

Каждый удар отдавался у меня в висках жестким скрежетом, он бил, бил в тамбуры, точно в такт, дикая музыка, девятый удар, сотрясение, заключительный удар и все, крышка закрыта. Все когда-нибудь закрывается и забивается. И сразу отступило, в театре трагедии затихло и водворилось временное облегчение. Теперь мне хотелось уйти, куда угодно, только подальше от этого шабаша глухих молотков.

Вы никогда не задумывались, зачем это? Я имею в виду все это фиглярство, всю эту нарядную гиль. Чтобы не порывать ход, чтобы состричь все потомственные хвосты, чтобы всем было жутко, чтобы после одной смерти было еще несколько от траурного веселья? Ваши гвозди это страх ваш, страх перед возможным возвращением покойника, предотвращающие его попытки покинуть могилу? А можно как-то контейнировать свои страхи по-другому, без отретушированных образов заснеженных поколений, без пережиточных традиций? Археологи объясняют, что зачастую умерших связывали и посыпали тело красной охрой, ассоциировавшейся с кровью и огнем, иногда их клали в горящий очаг и кремировали, но чаще скончавшихся зарывали в ямы, при этом накладывая на их голову, грудь и ноги камни. Отголоски этих древних представлений мы можем наблюдать и по сей день, их символизируют еловые ветви на последнем пути, которые будут колоть пятки, чтобы усопший не возвратился, и вынос тела вперед ногами, чтобы не смог найти обратную дорогу, и гвозди, забитые в гроб, чтобы не выбрался. И больше перекрытий из широких плит, для верности надо все заложить плитами, это у нас должно получиться.

Acedia

Это чужое.

Стало нехорошо, я решил уединиться и попытаться ослабить петлю, которая так обжигающе стискивало мне горло. Кровь была слишком густа, нужно было заставить мое сердце разогнать спящие сгустки по безжизненным сосудам. Я побрел вниз и наткнулся на Олега у обветшалого дерева. Мы шли бесцельно, шли по прошитым корнями тропам, молча, осматривая достопримечательности. Мое молчание было отражением его бессловесности. Но мне уже нельзя было терпеть, терпеть до рези в поджелудочной железе, как звучно, как нудно она подползает к ушам.

– Почему, почему моя жизнь превращается в кошмар? – Бегство без движения, депрессия зловещая, коварная леность, камень, каменный голос. – Я так больше не могу.

– Тогда не упускай возможности и просто убей себя. Не знаю, чего еще посоветовать, прости, сам знаешь, словами всего не скажешь.

– Что? – Я не ожидал от него такой поддержки.

– Краткое известие слабее пронимает. А что ты хотел от меня услышать, чтобы я тебя успокаивал? Говорил, что все у тебя образуется, что все будет хорошо. Зачем мне врать. Я же не знаю, будет у тебя все хорошо или нет. Ты думаешь, что это все само собой прекратится, только так не будет. Ничего не закончится, пока ты сам этого не захочешь. У тебя есть пистолет?

– Конечно, нет.

– Я бы дал тебе разок попользоваться, но я с собой тоже не прихватил. – Древний самурай прищурился.

– Не надо мне было начинать этот разговор, тебе это ни к чему выслушивать. – У меня был такой голос, будто я поперхнулся рыбьей костью. – Я хочу уйти, зря я вообще сюда пришел.

– Хотел бы уйти, ушел бы. Гордец, ты думаешь, что один такой, такой самый несчастный, только с одним тобой такое происходит, ни у кого же кроме тебя родственники еще не умирали. Или ты думал, что этого никогда не произойдет? Ты, скорее всего, еще не в курсе, тогда я просто обязан раскрыть тебе тайну – люди время от времени умирают. Давай, продолжай в том же духе и доведи себя до безумства. Можно на зиму впасть в анабиотическую спячку и храпеть из-под одеяла или накачаться второсортным спиртом и удавиться от собственной бесполезности, много чего еще можно. Возьми себя в руки и продолжай жить дальше! – Встряхнул он меня. – И вообще, хватит кривляться, говори естественно, а то страх прям берет, когда ты так говоришь, слышал бы ты сейчас свой голос.

Уныние.

Олег медленно начал отходить, покидая границы некрополя. Я побрел по его следам, ступая по козьей стежке, удаляясь в лес, ближе к живым.

– Ты идешь!? – крикнул мне Олег не оборачиваясь. – Смотри под ноги, здесь везде какие-то колючки и лягушата повсюду скачут.

Я пригляделся и увидел целую кучу маленьких лягушек, они прыгали везде, путаясь в траве, неуклюже перелезали через упавшие ветки, и настороженно шагая, я старался их не раздавить.

– Да их здесь тьма-тьмущая. – Отпрыгнул я в сторону от затаившейся в густом хвоще жабы, похожей на сказочный темно-зеленый крыжовник.

– Иди за мной, по моим следам, возможно, жертв будет меньше. – Он остановился и повернулся ко мне. – Ты будешь ходить по стопам моим и трижды отречешься от меня, истинно говорю тебе.

– Почему ты так решил, не пойму я?

– Почему? Это уже не имеет значения, я это знаю, а значит, так есть. Ища ответ, всматриваясь вглубь самого вопроса, спроси себя, не что ты ищешь, а почему ты ищешь? Слушай меня и никому не говори, что слышал.

Олег уводил меня, он уводил меня от переживаний, от моих переживаний, для него, по его словам, все переживания важны, и избегать их то же самое, что избегать саму жизнь.

– Я тебе очень обязан, Олег, не знаю, как бы я один справился.