Alter Ego. Другое я - Дмитрий Сенницкий

– Вы жили вместе?

– Да, в своем доме, дом был хоть старый, но там очень хорошо, газовое отопление, колодец и много кустов облепихи. – Непродолжительная тишина, трудные воспоминания, потерявшиеся в закоулках памяти. – Дома я не находил себе места, какая-то сила тянула меня назад. Увидел я ее только ночью в реанимационном отделении. В больницу маму доставили с ножевым ранением прямо из нашего магазина. В ее организме обнаружили огромную дозу снотворных и обезболивающих препаратов, как сказал врач, она вряд ли что-то чувствовала в тот момент и едва ориентировалась, потому дозировка люминала была очень большая. Я всегда думал…

Еще утомленнее звучала его интонация, еще ниже.

– Я думал, что люди склонны к преувеличениям и все обстоит намного проще. Теперь я так не думаю, я точно знаю, что дальше бывает только хуже. Я был Алисой в стране чудес, все мне казалось меньше, чем есть на самом деле, даже сам себе казался я карликом. С приходом темноты я закрывал глаза, закрывал уши и исчезал. И вот я впервые в жизни столкнулся с реальностью. Сомнения и слабость уже тогда сопревали меня, уже тогда моя кровь была отравлена неверием, и априори случайный обломок – я.

Хирург, проводивший операцию, объяснил мне, что лезвие прошло рядом с сердцем и пробило легкое. Воздух с кровью выкачали из плевральной полости, но внутреннее кровотечение возобновилось, легкое невозможно было расправить, пришлось осуществить торакотомию и вырезать поврежденную часть. В данный момент положение стабилизировалось, но было потеряно много крови, слишком много. Теперь она лежала в коме и ничего уже не могла сделать, вообще ничего, и я ничего не мог.

Я просидел с ней всю ночь, она так и не приходила в сознание. Я проклинал человека, который сделал такое, казнил себя, что не был рядом и не предотвратил. Я молил Бога, чтобы она только осталась жива. Упиваясь болью нескончаемой чашей вины, я плавился в бурлящей кислоте, я кричал, кричал от отчаянья, раздирая горло до крови, до кровохарканья, но меня никто не слышал, мой голос проваливался в пропасть, утопая в глубине бессилия.

Опять спад и снова подъем на убывание, и утихшая ненадолго тоска вновь появляется и распирает грудь с еще большей силой, ты проходишь через спираль бесконечно виток за витком по адской пружине времени, то сжимая, то разжимая ее, пока она не врастет тебе в лицо и не станет частью тебя.

Под утро я уже засыпал, от усталости мои веки наливались плотной ртутью, не в силах сдержать груз, я погрузился в объятья сна. Солнце медленно выходило из потемок, становясь все ярче и теплее, море ванильного света наплывало на землю, отражаясь в камнях и деревьях, пахло сыростью и грибами, роса чистая, прозрачная переливалась в лучах рассвета. Очнувшись, я увидел, как мама смотрит сквозь редкие ресницы на последний в ее жизни рассвет, последний громкий вздох. Скупая слеза вытекла из ее глаза, прокатилась по щеке и впиталась в кожу. Без нее мир стал пустым и ненужным. Она всегда боялась конца света, а умерла с его началом.

Вторая встреча

Requiescat in pace.

Мои рефлексы угасли, воля атрофировалась, сердце мое от меня отказалось, я опоздал, я уничтожен. Меня оторвали от груди, я не защищен, я еще не готов, верните назад, верните мне время!

Я проснулся, все оставалось как прежде. Устав от дикой клоунады моего разума, я попытался успокоиться и найти ответ на уже назревший исконно-русский вопрос: что, черт возьми, мне теперь делать? Один вопрос и ни одного ответа. И тут сквозь паутину мыслей проникло мельхиоровое озарение, мне вспомнилось о недавнем знакомстве с Олегом и его роде деятельности. Я бросился искать телефонный номер, но звонить не торопился, а скорее, не решался. Я старался больше не думать ни о чем, но я думал, я думал и топил затертые телефонные кнопки. Олег сразу взял трубку и с безмятежностью индийской коровы засыпающим голосом ответил: «Кто-то из великих, а именно Генрих Гейне, говорил, что острить, звонить и занимать деньги нужно внезапно». И вопреки всем моим ожиданиям, он без излишних рассуждений предложил встретиться. Все оказалось как-то просто, а как еще могло быть? Гейне, вероятно, умел внезапно острить и занимать деньги, но чтобы звонить по телефону, ему надо было хотя бы дожить до этого удивительного изобретения.

Так я во второй раз повстречал Олега. Мое несчастье он расценивал иначе – как для меня это чащоба злая и мрачная, так для него это работа, напоенная чернорясным комизмом и помещичьим подхалимажем. Ведь люди, которые обращаются к нему за помощью, прежде всего являются его заказчиками, они источник его доходов, проще говоря, он не чувствовал того, что чувствовал я. А пока люди умирают, а умирают люди почему-то всегда, он будет при деле. Смерть и деньги – всегда рядом.

Тем временем Олег был занят организацией предстоящей церемонии. Меня поражала его манера общаться, влиять на людей, все у него чересчур складно выходило. И нити в моей душе начали соединяться, и все, что мерещилось мне мрачным и безнадежным, все медленно растворялось. Он всегда знал, что ему делать, он знал все, только знал он как-то по-своему, с какой-то преломленной башни наблюдал он за жизнью. Я бы не сказал, что его выводы были лишены здравого смысла, но они носили слегка выраженный, извращенный характер. То, что вы привыкли видеть обычным, и ваши предки, и предки ваших предков видели обычным, – он это видел под другим ракурсом. Углы его зрения многообразно менялись, но, смотря в зеркало, он видел только зеркало. Олег разрушал привычные истины на твоих глазах, разбивал их и высмеивал. И все его рассуждения были наполнены чувством идейной бессмысленности и искаженной правды. Он был неожиданным и непривычным, он противоречил исходным посылкам и общепринятому традиционному взгляду, он вызывал одновременно несколько противоположных чувств.

– Простите, вы не сказали, где вы с ним встретились? – Александр Константинович не хотел упустить важного. А понять, что есть важное, можно лишь из неважного.

Денис не стал отвечать, а с компостированной твердостью следовал собственному сценарию.

– Олег говорил, что надо смотреть на жизнь проще.

– На жизнь? – не расслышав, переспросил Мирский.

– На жизнь и смерть.

Он был сокровищницей информации, в нем находились непознанные залежи знаний древних племен, которые вечно будут искать золотоискатели, добывая на истощавших приисках желтый песок. И никогда они не найдут, пока не поднимут свои песчаные глаза к небу. Кто видит слишком далеко неспокоен сердцем, не печалься же ни о чем заранее и не радуйся тому, чего еще нет.

– Тебе надо смотреть на жизнь проще, на жизнь и на смерть, – говорит Олег.

– Чью смерть? – уточняю я, вопрошая.

– Свою, мою, чью-то, смерть всех касается и для всех одна.

– И как мне надо на нее смотреть?

– Как в зеркало. – Словно пером по воде провел он. Как вижу то прикосновение, но не знакомо мне, чье то перо? – Знаешь, какой главный отличительный признак носорогов? Не надо сейчас делать умный вид, носороги они потому, что у них рога на носу. Воспринимай все так, как оно есть. Когда ты смотришь в зеркало, что ты видишь?

– Я вижу себя. А ты кого-то еще в нем видишь?

– Я вижу зеркало, а тебе мешает увидеть его свое отражение. Ты ничего за собой не увидишь. Кстати, ты часто лжешь?

– Я не знаю. – Я правда не знаю.

– Это хорошо. Это хорошо, что человечество начинает задумываться, но жаль, что лишь тогда по-настоящему, когда находится у последней черты. У тебя может быть перспективная работа, автомобили в гараже, приличное окружение, терпеливая невеста с респектабельной квартирой. Только вот и на топор тень дерева падает. В твоем организме врачи обнаруживают злокачественную опухоль, нещадно пожирающую плоть, как нам всем известно, такое бывает. Теперь тебе ничего не остается, кроме как попрощаться с прошлой жизнью и доживать в свежайших ощущениях. И приветствовать свою новую жизнь! Жизнь за счет лучевой терапии, гемодиализа и таблеток для животных. Слушай меня, теперь ты наверху! Ты, дошедший до предела, ибо ты уже выше, я воззову к тебе у подножия! Ты относишься к смерти спокойно, потому что уже преодолел свой психологический барьер, а значит, и саму смерть. Только храбрец поступает как храбрец, не задумываясь о последствиях, в отличие от тех, кто боится быть захваченными врасплох. Вот чего боятся они, боятся умереть сейчас, ведь столько придется оставить.

«Может, все-таки пора заканчивать эти рассуждения? Не пора». И он продолжил вкусно обсказывать.

– Все мы стоим в очереди к смерти, я же хочу попасть к ней без очереди, не оправдываясь долгом, почетом и прочей пестрой мишурой, я принимаю смерть как неизбежность. И безразличны мне прочие и каждые, и пусть думают они, что хотят, и пусть надеются на вечность и на благодатный сон, и эта надежда есть источник их великой тревоги. И не остается другого выбора, как одним помочь проснуться, а другим помочь уснуть.