Alter Ego. Другое я - Дмитрий Сенницкий

– Эка невидаль, сидят себе и сидят, тебе какая разница, может, им нравится в земле сидеть. Ничего поразительного, мы сами от них мало чем отличаемся, нор себе понаделаем, сидим в них, согнувшись, спим, едим и в них же умираем. Я что-то подобное слышал, но там про жабу было.

– А в чем разница?

– В образе жизни. Это жабы преимущественно червячками питаются и личинками, а лягушки предпочитают в своем рационе летающих в воздухе насекомых. Но репутация у них одна, не очень чистая.

– И размером они еще отличаются. – Были у меня подозрения на этот счет. – Жабы огромные такие и поэтому они не прыгают, а ползают. Тяжело им прыгать с таким весом.

– Жабы не ползают, а ходят. – Олег задумался. – А я не помню своего детства. Я знаю, что оно у меня было, но я все равно его не помню. Знаю про мать, про отца, а если подумать, то откуда я это знаю, если я их никогда не видел? Я не помню себя в прошлом, его для меня нет. А, возможно, и меня нет.

– Похоже на явный абсурд.

– Абсурдное выражение внешне не является противоречивым, но из которого все-таки может быть выведено противоречие.

– Как это стоит понимать? – Чересчур запутанно.

– Ну, скажем, в высказывании «Александр Македонский был сыном бездетных родителей» есть только утверждение, но нет отрицания и, соответственно, нет откровенного противоречия. Но ведь ясно, что из этого вытекает очевидное противоречие: некоторые родители имеют детей и вместе с тем не имеют их. Вообще, мое рождение и рождение как явление превосходит все законы природы. А твои родители еще живы?

– Только мать, у нее очень серьезная болезнь, а отец попал под машину.

– Иногда под машины не попадают, иногда под них бросаются.

– Бросаются? Зачем?

– Чтобы остаться в одиночестве. А ты единственный ребенок?

– Да… вроде.

– Ну вот и хорошо.

Из-за незаметно пришедших посетителей помещение было пропитано углекислым газом и копотью, нависший над столиками туман был не особо заметен привыкшим глазом, но прекрасно оседал на моих застоявшихся бронхах, он сдавливал грудь, выжимая из меня последние молекулы кислорода. С рождения я страдал острыми астматическими приступами, это происходит из-за спазмов гладкой мускулатуры бронхов.

– Так зачем же вы курите, если страдаете таким недугом? – выплеснул открытый упрек Мирский. – Вы же сами говорили, что ведете подобающий образ жизни?

– От болезни я чудесным образом излечился, – мягко ответил Денис, прикуривая сигарету. Он встал с кресла, подошел к окну, выпустил порцию ядовитого дыма и выкинул окурок в раскрытую фрамугу. – Я продолжу?

Теперь когда ты видишь пятно, ты уже понимаешь, что это не пролитое вино, не клюквенный сок и не кровь, это просто пятно, а расстегнутая ширинка, может быть сломанной и не ширинкой вовсе. Не надо искать смысл там, где его нет. Все это лишь следы нашего пути, пути без смысла, пути без пути.

Я достал ингалятор, сделал несколько глубоких вдохов и мне стало намного легче.

– Ты как? – озабоченно спросил Олег.

– Мне уже лучше, все нормально, – пробормотал я, с трудом проговаривая слова. – Со мной все в порядке.

– Можно сообщить всем, что с тобой все в порядке, и оказаться правым – через три минуты тебя может не стать. Один вопрос: а чтобы ты делал, если бы у тебя не было при себе ингалятора, кряхтел и катался по полу?

– Постарался бы позвать на помощь, – ответил я первое, что пришло мне на ум.

Внезапно Олег вспомнил, что у него предстоит очень важная встреча с каким-то человеком.

– Приступ можно купировать подкожными инъекциями эфедрина в сочетании с папаверином, димедролом или супрастином, – поучительно произнес он. – В следующий раз я непременно так и сделаю, ну все, мне пора.

– Знаешь, Олег, ты очень интересный человек. – Предчувствуя завершение беседы.

– Правда? – иронично сказал он. – А знаешь, что эфирные масла можжевельника благоприятно воздействуют на верхние дыхательные пути, а раньше из него делали саркофаги?

– Нет. Я не знал.

– А сейчас можжевельник используют для изготовления гробов.

– Дорого?

– Очень. Вот мой номер телефона, если что, обращайся. – Олег кинул на стол оборванный клочок бумаги с накарябанными на нем цифрами. – Мое почтение.

Он махнул жилистой рукой, развернулся и своей неповторимой походкой исчез за дверью.

Не каждый день встречаешь подобных людей. Я был в удивлении и смятении разом, чувство такое амбивалентное. Когда ты привык вытирать лицо своим любимым махровым полотенцем, а потом вдруг обнаруживаешь, что им до тебя уже вытирали ноги – мягкое удивление и сухое беспокойство, вот такое сложное двойственное переживание. Он был очень странным, и эта его потрясающая странность очень притягивала. Что-то в нем было такое, не знаю что, но такое, что просто не объяснить словами. И я увидел на своем горизонте дым.

Рассвет

Без эпиграфа.

Резкий порыв ветра распахнул приоткрытое окно. По стеклам постучали капли, чуть слышно, чуть робко и тут же принялся дождь – оживленней, настойчивей опускался к почве, в следы затекая, в раскрытую ладонь. Ветки ломались, листья вздымались, кружились, плясали, свежие и мягкие опрятно ложились на лужи и медленно утопали, почерневшие и потрепанные падали под ноги прохожим. Вот и ветер уже смолкает, со стен домов сползают прилипшие оранжевые ласточки, веет землей, влагой, влажной землей, запах рябины, резеды, прорастающей из-под каймы, а свыше, откуда-то издалека, из самого теплого окна доносится липовый цвет и сладковатый жасмин. Ветер таял в природном великолепии, исчезал, ломаясь в ромбах радужной призмы. Мы так мало замечаем и так много говорим.

– Люди однообразны, с их лицами и речами они едва мелькают в жизни и слишком привычны для запоминания, – говорил Денис, щурясь в окно. – Но есть и другие, они совсем другие, они мертво цепляются в память.

Денис рассказывал про девушку, которая ему очень нравилась. Она несколько раз в неделю работала в магазине, убирала мусор, вытирала пыль с лотков, расклеивала ценники, а когда мама уже не смогла справляться, ей пришлось торговать без выходных. Он любил смотреть на нее, как она двигается, как разговаривает с покупателями, всегда с милой улыбкой, и не важно, подметала ли она листья или за ночь наваливший у дверей снег, так радовалась она довольным взглядам и так, по-детски, опустив глаза, смущалась, и была до тонкостей прекрасна.

– Ее зовут Оксана, сколько раз я повторял ее имя, сколько раз повторял, повторял, я повторял… Я очень стеснялся к ней подойти и заговорить. Сколько раз я перед сном вспоминал ее лицо, шею, невинный и такой нежный голос и бледно-розовую от смущения кожу, завивающиеся на хрупких плечах каштановые локоны, я вспоминал, но ничего не мог сделать. Для меня этот клад был закрыт, спрятан где-то недостижимо глубоко, поэтому мои чувства накапливались во мне и только во мне. Я сотню раз проходил мимо, натыкаясь на ее взгляд, но не мог вымолвить ни слова.

Денис остановился, Александр Константинович поправил замятый край манжета.

– Вы просто боялись, что вам откажут во взаимности.

– Я люблю ее образ, я люблю ее всю и свою любовь к ней. Я способен дарить ей заботу и ласку свою, и время, я готов отдать ей все.

Мы влюбляемся почти во всех, кто проявляет к нам интерес. Морщимся, визжим от изобилия, обольщаемся, притворяемся, купаемся в вареве, взрывая кожу опечаленным сердцем.

– Жить в простом понимании того, что ты кому-то нужен и необходим. Но любовь без жертвы – лишь желание обладать.

– Я знаю, что люблю, но люди, которые по-настоящему любят, всегда заставляют друг друга страдать. Не помню точно, но кто-то сказал, что никакой, даже самый строгий закон, защищающий свободу слова, не может защитить человека, который умышленно крикнет «Пожар!» в переполненном театре и вызовет панику.

– Не совсем понимаю, какое это имеет отношение к тому, о чем мы сейчас говорим?

– Сбивание с толку, плавный уход от проблемы, забывчивость или смена орудий – это тоже способы убеждения.

– Скрыть свои мысли и запутать чужие – это ваш способ?

– Любовь, она как солнечные брызги, она как пожар, мой способ – это поджог.

В том сердце еще не было шума, оно сжималось, как резиновая клизма, и разжималось кумачовой струйкой, не было крика, пока не было, пока я не выпил раскаленной лавы.

Денис встал, подошел к умывальнику, протер свои покрасневшие глаза и освежил лицо.

– Предчувствие боли зачастую мучительнее ее самой. Мне позвонила мама, она просила приехать, в тот день был большой завоз товара, надо было выгрузить и разместить его на складе магазина. Она выглядела бодро, весело говорила и всегда смеялась, но в глазах было что-то неестественное, будто она ожидала чего-то. Ты смотришь в глаза открытые и понимаешь, что они уже давно закрылись. Я быстро все сделал и пошел в ателье забрать ее осеннее пальто с отремонтированной молнией и новенькими пуговицами на воротнике.