Сумеречное состояние - Игорь Колосов

— Понятно, — Арсений едва сдержался, чтобы не сказать что-нибудь грубое.

Он вернулся к своему месту, но Валерия так и не появилась. Его по плечу кто-то похлопал, это был Гена.

— Кого потерял? — приятель усмехнулся. — Суженую?

— Ты не видел Леру?

Гена пожал плечами, поглядывая на танцующих.

— Может, отошла куда? Например, в дамскую комнату. Расслабься. Никто твою жену не уведет. Она женщина самостоятельная. Пойду, спляшу что ли.

Минут через пять появилась Валерия. Арсений заметил, что она изменилась в лице. Неужели видела, как он любезничал с Аллой?

— Лера? Ты куда подевалась? — спросил он, судорожно придумывая, что сказать, если она сейчас что-то ему предъявит.

— В туалете была, — и в голосе тоже не было прежнего веселья.

— В чем дело?

— Голова болит. Не нужно было пить этот ликер после вина.

Арсений улыбнулся. Значит, проблема не в нем. Он обнял жену, хотел поцеловать ее, но она отстранилась, убрала его руку. На какой-то момент Арсению показалось, что Лера лжет по поводу головной боли, но он тут же нашел аргумент в свою защиту: какого черта психовать вместо того, чтобы высказаться напрямую? Он ведь не обнимался с этой секретаршей, просто стоял и беседовал. Точно также рядом с ним мог оказаться кто-то другой. Например, та толстуха, к которой он обращался на входе в фойе. Уж к ней-то Валерия ревновать бы не стала.

Он вновь расслабился, довольный, что на следующей неделе его ждет интрижка, и что, если даже жена видела его с Аллой, обвинить его в чем-то нельзя. Не зря же она молчит. Понимает, что ревнует ни с чего, а предположения — это слишком мало.

Настроение не упало даже, когда Валерия захотела домой, и Арсений сказал, что они, конечно же, поедут вместе. Она предлагала ему остаться, у него появился соблазн воспользоваться этим, но он решил поиграть в мужа, которому неинтересно на вечеринке без жены. Остаться было бы опасно. Да и куда он пойдет с Аллой сегодня? Разве что номер снимать в ближайшей гостинице.

Когда они уже подъезжали в такси к дому, Арсений вспомнил о ночном звонке. Оскалился в торжествующей улыбке. Правильно он сделал, что не остался дома. Все это глупость, абсурд — прислушиваться к чьим-то предостережениям. Что с ним случилось? Ничего! И он не выдержал — расхохотался.

Таксист глянул на него в зеркальце заднего вида, улыбнулся.

А вот Валерия не спросила, почему он смеется, даже не посмотрела на него.

В начале августа на пару дней похолодало, но сегодня, в четверг, было на удивление жарко. Девушки вновь оголили пупки, стало больше улыбок на лицах прохожих. Неудивительно — еще позавчера казалось, что пришла осень.

Арсений вышел на станции «ВДНХ» вместе с потоком спешащего люда. Внизу вообще нечем было дышать, и вечер в сравнении с микроклиматом подземки показался не таким душным.

По работе он ездил в одну контору на станции «Рижская». Обычно Арсений двигался прямо — к подземному переходу, чтобы преодолеть проспект Мира и пойти вдоль него до самой Малахитовой. Сегодня он повернул налево, в сторону ВДНХ — решил купить Валерии какую-нибудь заводную игрушку, собачку или кролика, их рядом с метро продавали уличные торговцы. Он перекинул снятый пиджак через правую руку, портфель держал в левой, галстук вообще снял, чтобы расстегнуть рубашку до груди.

Пока он находился в метро, смаковал время, проведенное с Аллой вчера и позавчера. Ему понравилось. Не то, чтобы она была так хороша, Валерия подходила ему в постели гораздо больше, но Арсений по-настоящему развеялся, и теперь ощущал почти что умиротворение. И… нарастающую любовь к жене.

Возможно, здесь играло некую роль чувство вины, а, может, ему просто нужна была подобная разрядка после стольких семейных ссор в последнее время. В любом случае он с радостью возвращался сегодня домой, чего не было очень давно.

Алла предлагала встретиться и сегодня, но Арсений отказался. Хватит для начала. Если вообще будет продолжение. Сегодня он придет с работы вовремя, сегодня ему не понадобятся отговорки, не понадобится предупреждать Гену, что Арсений «был в этот вечер с ним». И еще сегодня он придет к жене с подарком. Приятной, пусть и недорогой безделушкой.

Он уже наметил собачку, прыгающую и лающую одновременно, когда отрегулированное течение его мыслей оказалось нарушено молодым парнем-калекой, которого Арсений заметил, еще подойдя к толпе, но которого одновременно не видел, как не видел любого другого прохожего.

Подросток был на костылях и тоже пялился на игрушки. Уродливое лицо, от которого любой встречный поскорее отводит взгляд, дешевая застиранная одежда из старых спортивных штанов и футболки, жиденькая козлиная бороденка, слюнявые губы. И голени ног, выгнутые в стороны, которыми несчастный мог лишь самую малость помогать костылям, но никак не ходить.

С калекой была какая-то женщина, то ли мать или родственница, то ли сиделка, но она отвлеклась на игрушки, на минуту-другую забыв о подростке.

Когда калека что-то залепетал, Арсений не сразу понял, что тот обращается именно к нему, если это можно было назвать обращением. Оказалось, калека был еще и умственно отсталым. Кругом было шумно, многие что-то говорили своим спутникам, и лепет калеки в первую минуту почти не привлек ничьего внимания.

Арсений доставал кошелек из внутреннего кармана пиджака, поглядывая на тявкающую заводную игрушку, и тут оказалось, что торговцев заслонил собой парень на костылях.

— Сений, Сений, — бормотал он. — Ходин на вал, там китаи кусить. Ходин Сений. Биси ходин.

— Что? — Арсений растерялся.

Он подумал, что несчастный просит у него денег, из той абракадабры, что он нес, как раз и послышалось слово «кушать». Арсений посмотрел на калеку, его передернуло, он вытянул сотенную купюру, протянул несчастному.

— Возьми, — пробормотал он.

Калека не обратил внимания на протянутую купюру.

— Там ристан на вал, ходин Сений, — продолжал он, пытаясь приблизиться к Арсению вплотную. — Биси ходин. Он там ходин на вал, ты Биси, а то боля станит…

Арсений попятился, держа невостребованную подачку и не зная, то ли предложить больше, то ли всунуть несчастному в карман, то ли вообще убрать деньги назад. На них уже обращали внимание люди. А калека пытался подойти к Арсению вплотную, пытался, несмотря на собственную немощь и на то, что Арсений пятился прочь.

— Коленька! — послышался женский крик.

Сквозь толпу к ним спешила женщина, та самая, что находилась с калекой, но выпустила его из вида. Калека все бубнил ту же бессмыслицу, пытаясь добраться до Арсения.

— Это к тебе, — пробормотал Арсений, не в силах выдержать взгляд калеки. — Тебя зовут.

— Коленька! Я здесь!

Женщина подбежала к несчастному, обняла его, приговаривая, что она рядом с ним, она рядом, и бояться нечего, что все хорошо, но подросток не желал угомониться. Женщина вдруг не удержала его, когда он споткнулся, и они вдвоем повалились на землю.

Арсений рефлекторно подался к ним, чтобы помочь. Одновременно с ним к упавшим подались еще трое. Все вместе они помогли женщине встать, подняли калеку, подали ему костыли.

И Арсений на секунду заглянул подростку в глаза с расстояния одного шага.

Там не было мути слабоумного; теперь на него смотрели ясные глаза, в которых стояла боль, и может поэтому нелегко оказалось заметить это странное, необъяснимое здравомыслие.

Но это тут же прошло. Арсений вздрогнул, попятившись, а женщина благодарила тех, кто помог ей подняться, благодарила за помощь ее сыну. Теперь это был обычный калека-слабоумный, он по-прежнему нес какую-то бессмыслицу, протягивая руки к Арсению.

Перед тем, как несчастного с его матерью заслонили прохожие, Арсению показалось, что подросток стал вырываться и захныкал, словно упустил что-то важное, вновь повалился на землю.

Арсений не стал выяснять, что будет дальше, он спешил прочь, подавленный, почти испуганный — от прежнего настроения ничего не осталось. Уже на подходе к дому он вспомнил, что так и не купил игрушку Валерии, и ему стало еще хуже. Не желая мириться со своим состоянием, грозившим перейти в подавленность на весь вечер, Арсений вернулся к ближайшему крупному магазину и купил цветы — белые хризантемы.

Лишь тогда нечто как будто отпустило его.

Мужчина с длинными волосами в сером замызганном плаще покосился в сторону последнего подъезда приземистого четырехэтажного дома и решил присесть, дать ногам отдых. Ноги крутило, особенно голени, как во время непогоды, хотя было очень тепло.

Мужчина присел, вытянул ноги, закрыл на минуту глаза, подставил лицо солнцу. Беспокойство слегка отпустило. Было приятно сидеть вот так, ничего не делая, никуда не спеша, греясь на солнечных лучах, и слушать детский гомон. Перед домом гуляли стайки детей, и, наверное, именно это обстоятельство вызвало желание присесть на крыльце подъезда.