Вельяминовы. Начало пути. Книга 1 - Нелли Шульман

— Конечно. Нас Бог соединил, кто нас разлучить может?

— А я бы, Петька, — Марфа прильнула к нему, и ему стало так тепло, как никогда еще в жизни не было, — я бы за тобой босиком на край света пошла.

Он целовал ее маленькие, жесткие от монастырской работы руки, и они долго молчали, просто слушая дыхание друг друга.

— Поехали, — сказал Ермак, увидев, как дружинники поджигают чумы. — Покуражились и будет.

Кони шли мимо умирающей, с разбитой головой, старухи, мимо собак, вылизывающих кровь с разрубленного лица обнаженной женщины, мимо детей, плачущих рядом с горящими трупами. Совсем молоденькая остячка на сносях, избитая в синеву, плюнула им вслед и что-то прокричала. Один из дружинников хлестнул ее кнутом по лицу, и она упала на землю.

Поднявшись наверх, Петр обернулся. Над лесом стояло зарево огня, стойбище застилал сизый, тяжелый дым. Ветер нес в лицо запах пепла и смерти. Конь коротко заржал, перебирая копытами, оставляя на серой каменной осыпи багровые следы, будто цветы распустились на склоне.

— Да что ж мы еле тащимся! — Ермак было пришпорил коня, но Петр резко схватил его поводья.

— Тут конь твой и сажени не проскачет, ноги переломает.

Ермак тяжело вздохнул.

— Невмоготу мне, хочется в Чердынь побыстрее, сам знаешь почему.

— Да ты влюбился, что ли?

Ермак приостановился, будто вслушиваясь в себя. Кивнул с радостным удивлением.

— По всему выходит, что так. Вот еду и думаю, как она там, голубка моя, все ли хорошо, дитя здорово ли? Вроде и не мое оно, а все одно беспокойно.

— Моя жена тоже красивая была. — Петя вдруг почувствовал, что не может больше нести в себе свое горе.

— Ты женат был? Не знал. — Атаман помрачнел.

— Я молодым повенчался, восемнадцати лет. Родами она преставилась, и дитя тоже, — Петя посмотрел на черные скалы, темный еловый лес на склонах гор и вздохнул. — Ну я и ушел на Низ, а потом сюда попал.

Атаман неловко потрепал его по плечу.

— Встретишь еще ту, что тебе по сердцу будет. Я вон до четвертого десятка дожил, думал, до конца дней буду срамными девками пробавляться, а пропал, как есть пропал. Увидишь ее, сразу поймешь почему.

— Да уж и не знаю, ежели воевать, семьей зачем обзаводиться?

— Смотри, вот я воин, денно и нощно жизнью рискую, и куда я возвращаюсь? Видел же, как я живу, бабской руки нет, все неуютно, холодно, а что за дом, коли пусто в нем? А сейчас привезу бабу с дитем, следующим летом она мне еще одного принесет, вот и будет семья, тепло будет. А дитя у нее смешное, как я утром уезжал… — Ермак осекся, побагровел от смущения, понимая, что сказал лишнее.

Петя молча усмехнулся.

— Ну да, бес попутал, — сердито сказал атаман. — Тебя бы тоже попутал, там такая баба, что мертвый встанет. Ничего, мы сейчас венцом это дело покроем. Дак я не досказал, дитя ейное мне на колени залезло, смеется лепечет «Тятя, тятя!». — Жесткое лицо атамана тронуло подобие улыбки.

— Дак оно и есть, — сказал Петя, — дитя несмышленое, малое, родителя не помнит, ты ему и станешь отцом.

— А все равно, Петр, — помолчав, подмигнул ему Ермак, — не дело это, без бабы-то. Пока встретишь кого, что мучиться-то?

— Да не люблю я девок кабацких, — поморщился Петя.

Той зимой, что ходил он с обозами, дорожные его спутники часто зазывали его покутить да погулять — денег охране купцы не жалели, а кабаков по дороге хватало. Он пил, чтобы заглушить душевную боль, но ни разу, даже уплывал он в беспамятство, не соблазнился он местными красотками, хотя многие были не прочь и просто так провести ночь и пригожим юношей. Пока жива была Марфа, а Петр знал, что она жива, не мог он заставить себя коснуться другой женщины.

Ермак задумался, подивившись Петиным словам. Лицо его неожиданно прояснилось.

— Тогда, как будем в Соли Вычегодской, надо тебе вдову какую чистую найти, хоша и постарше. Все облегчение тебе выйдет. — Ермак посмотрел на запад. — Ох, быстрее бы эти горы треклятые миновать, как спускаться будем, веселей дело пойдет. И вот еще что, Петр, неча всей дружиной в Чердынь тащиться, я сам в город заверну, и нагоню вас потом, с милкой своей. — Ермак рассмеялся, повертел головой. — Погоди-ка, — привстал он в стременах. — Что это там блестит?

— Мне бы только до Казани добраться, мил человек, — умильно сказала Марфа. — У меня и поклажи нет никакой, дитя только да сума заплечная.

Кормщик подергал себя за бороду — настырная бабенка, как прицепилась с утра, так и не отставала.

— Да мне и посадить-то тебя негде, — недовольно сказал он. — Разве что сверху, а вдруг дождь пойдет?

— Дак мы укроемся! — горячо сказала она. — Я сама ярославская, сюда с мужем приехала, а как помер он, что мне тут сидеть, я лучше к семье своей вернусь.

— Ладно, — сдался кормщик. — Завтра на рассвете уходим, ждать тебя не буду, если что!

Марфа протянула ему серебро.

— Храни тебя Господь, что вдову и сироту призрел, по доброте твоей воздастся тебе.

Ермак вернулся в колонну. «Глянь-ка». На раскрытой ладони посверкивал пурпурный камень.

— Там в скале их гнездо целое. Как раз голубке моей на перстенек получится, а то негоже венчаться ее вести без подарка. А ты, Петр, приходи к нам, как в Соль Вычегодскую приедем, моя женка такие щи варит, язык проглотишь.

— Да вот я думал, атаман, дальше податься, — замялся Петя. — С дружиной хорошо, конечно, но меня на Север тянет, к морю Белому, посмотреть, какое оно.

— Красивое, — вдруг зачарованно проговорил Ермак. — Стоишь на берегу, и ровно нет у него ни конца, ни края, как мы на Сибирь вона сейчас глядели. Жаль мне тебя отпускать, но ежели решил, надо ехать. А то давай так, сейчас новых людей наберем, обучи их, а после Успения и отправляйся, а? Согласен?

Воронцов вздохнул и подумал, что серебро в кармане будет совсем не лишним — как бы ему не хотелось побыстрей убраться из этой страны.

— Согласен. Только ты уж не обессудь, ежели кто из новых дружинников жаловаться на меня побежит, ты ведь знаешь, каков я в учении-то.

Марфа спустилась с крыльца, сладко потянулась. Где, как не тут, подумала она, вспомнив темные глаза атамана. На Москве таких не встретишь. Она прекрасно понимала, что толкнуло ее в объятия лихого атамана. Чуть ослабла натянутая струна, что держала ее со времени бегства на восток, захотелось прильнуть к сильному мужскому плечу, почувствовать себя слабой. И хоть той ночью у нее чуть тянуло сердце при мысли о том, как было бы хорошо повенчаться, уехать в глушь, рожать да кормить, и мужа обихаживать, однако не для того она рождена была Марфой Вельяминовой. Тот единственный, за кем она бы пошла босиком на край земли, лежал в земле сырой, а все иные — тут Марфа коротко вздохнула, — для сего не годились.

Так тому и быть. Она засунула под топор сложенную грамотцу.

На горами всходило солнце. Марфа подхватила на руки Федосью и вышла со двора.

— Куда? — Зеленоглазая девочка с любопытством посмотрела на мать.

— На Москву, Фенюшка. Домой.

Маленькая Феодосия радостно захлопала в ладоши. «Домой, домой!».

Атаман, издали увидев широко открытые ворота, нахмурился, почуяв недоброе.

— Марфуша! — крикнул он, заезжая на двор. — Встречай!

В избе было пусто, будто и не жил здесь никто никогда. Утренний ветерок трепал льняную занавеску. Лавка была аккуратно приставлена к столу, печь — холодна, с очепа не свешивалась перевязь. Ермак вышел на крыльцо и огляделся. Животина была сведена прочь, поленница — сложена, на ней лежит топор, а из-под него торчит записка. Атаман развернул ее и, сведя брови, долго смотрел на одно-единственное слово, что было там написано.

Он достал из кармана самоцвет, бережно свернул записку, положил в карман.

— Найду. Землю переверну, а найду тебя.

Эпилог

Москва, август 1568 года

— Не подаем, — сварливо сказал слуга, чуть приоткрывая тяжелые, в три роста человеческих, ворота городской усадьбы Вельяминовых. — Вона, в церковь иди. — Он кивнул на купола монастыря Воздвижения Креста Господня.

Баба с дитем чуть сдвинула назад платок со лба. Дворовый, ахнув, упал на колени.

— Марфа Федоровна! Христом-Богом молю, обознался, помилуйте!

— Ульяна здесь?

— Здесь, здесь, как не быть!

— В крестовую пусть придет.

Марфа сидела в большом отцовском кресле, держа на коленях Федосью, когда в горницу, низко поклонившись, вошла Ульяна.

— Боярышня! — она припала губами к руке Марфы.

— Брат мой где?

— В Александровой Слободе Матвей Федорович, с государем.

— Вот и хорошо. — Это дочь моя, Воронцова Феодосия Петровна, отец ее, — Марфа тряхнула косами, перекрестилась, — преставился, упокой Господи душу его. Пошли кого в монастырь Крестовоздвиженский, пусть год поминают мужа моего покойного. Денег я выдам.