Вельяминовы. Начало пути. Книга 1 - Нелли Шульман
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Так мы что тут, надолго? — Петя еще не понимал серьезности случившегося.
— Вот бестолковый, говорю ж, до мая. Пошли, надо дерево собирать для очага, кости морозить дураков нет.
Кормщик научил его бить тюленей. Дело это долгое и кропотливое, надо часами сидеть у края полыньи, почти не двигаясь, а потом сделать одно, но точное движение костяным гарпуном. Тюлений жир на вкус был ровно падаль, мясо отдавало солью, но Василий велел есть их сырыми. Иначе, стращал он Петю, сначала пальцами зубы изо рта доставать будешь, потом из глаз и носа кровь пойдет, распухнешь весь и сгниешь заживо. Воронцов поежился, и зажав нос, потянул к себе чашку с жиром.
Оленя они убили, загнав в ловушку, и перерезав ему горло, неторопливо, по очереди, пили свежую, дымящуюся кровь.
— Эх, — закинул руки за голову Василий, наблюдая за тем, как жарится подвешенная над очагом оленина, — нам бы еще медведей парочку, и мяса тогда на всю зиму хватит, и даже дальше.
— Даже дальше я тут сидеть не собираюсь, — хмуро сказал Петя, аккуратно выгибая заготовку для лука. — Сейчас сухожилия просушатся, и посмотрим, что у вас тут за медведи такие.
Лук со стрелами получился отменный. Глядя, как Воронцов легко на лету снимает птиц, кормщик с облегчением улыбнулся: «Дождемся снега, поставим приманки, может, и придут к нам гости».
Добивая мечом первого медведя, Воронцов чуть не потерял руку, если бы Василий вовремя не оттолкнул его, зверь располосовал бы ему когтями плечо до самой кости.
«Чуть задел, повезло, — приговаривал он, прикладывая тряпки к обильно кровоточащей ране. — Зато потом бабам рассказывать будешь, они тебе сразу дадут, наши поморские, — уж до чего избалованные, у нас каждый мужик — охотник, да и то, скажешь им: «медведя убил», — дак у них сразу глаз плывет».
Петя еще раз посмотрел на горизонт и решительно встал — надо было идти вниз, проверять, какова лодья на воде.
Ночью он проснулся от боли, дергало не только пальцы, но и всю кисть, отдавая в локоть.
Воронцов вздохнул и подумал, что с отмороженной рукой он вряд ли далеко уйдет под парусом. Оставалось только одно средство.
Петр вспомнил, что ему рассказывал брат, и тщательно проверил, не забыл ли чего. Свеча горела, рядом лежал клинок и грубая игла, — в сундуке их было несколько, — с высушенным сухожилием вместо нитки. Он достал деревянную плашку.
«Надо будет потом еще недели две подождать, привыкнуть. А потом уже сниматься на запад. Как раз начало мая будет. Ну, это, конечно, если я сразу не помру». Он вдруг усмехнулся и подумал, что не отказался бы от водки. Вспомнилось, что Степану Никита Григорьевич покойный целый стакан налил, когда глаз ему зашивали. Последний раз он пил водку прошлой осенью, и не уверен был, что выпьет еще когда-нибудь.
— Когда приеду в Лондон, куплю ящик белого бордо и напьюсь. Один, — громко сказал Воронцов-младший. — И Степана не позову, пусть пиво свое хлещет. Вот так.
Голос звучал бодро. Петя храбро улыбнулся сам себе, и, сжав зубами деревяшку, поднес кинжал к пламени свечи. Когда лезвие достаточно нагрелось, он мгновенным движением отрезал себе оба отмороженных, гноящихся пальца, и, успев приложить раскаленный кинжал к ране, потерял сознание.
Петя, насвистывая, спустился к заливу и посмотрел на лодью. Деревянные полозья были смазаны тюленьим жиром, парус — аккуратно скатан, дыра в днище — бережно заделана.
В памяти всплыл давешний разговор с Василием.
— Ну, с Божьей помощью и нашим умением до снега успели починить. В апреле ее на воде попробуем, ну и снимемся, ежели никто не придет сюда.
— Как идти к норвегам-то? — спросил Петя, собирая обломки дерева.
— А, — махнул рукой кормщик, — сначала, как солнце заходит, а потом — на юг. Матка[27] есть, с пути не собьемся.
Петя достал перевязанной левой рукой из кармана компас. На запад, значит, предстоит двигаться. Он размотал тряпки и посмотрел на то, что осталось от руки. Выглядело довольно уродливо, но заживало хорошо. Оставшиеся пальцы двигались, боли особой не было, и сама кисть выглядела здоровой.
Он поднял глаза и увидел на горизонте парус.
— Подходим к Бергену, — сказал капитан норвежского судна и не понял, заплакал или рассмеялся при этих словах человек, снятый ими с зимовки на Свальбарде. Хотя нет, такие не плачут. Когда у Лофотенских островов их нагнал жестокий шторм, он несколько часов удерживал искалеченной рукой канат, тем самым позволив капитану положить корабль в дрейф, не растеряв оснастки. — Пойдете с нами? Вы хороший моряк.
Человек отрицательно покачал головой.
— Благодарю вас, мне надо домой.
Петя спрыгнул на землю и раскинул руки, чувствуя тепло солнца на своем лице. Кричали чайки, в гавани ветер полоскал паруса кораблей, за его спиной красивым полукружием выстроились разноцветные дома Немецкой Верфи. Воронцов запоздало спохватился, что у него нет ничего, кроме меча и кинжала. А вот и неправда, есть голова на плечах, это главное, рассмеялся он про себя, выживем. Он еще раз взглянул на море, и нырнул в путаницу торговых улиц.
Глава конторы Ганзейского союза в Бергене недоверчиво посмотрел на бородатого синеглазого оборванца с рукой, обмотанной тряпками.
— Один процент в день, — сказал оборванец на безупречном немецком. — На два месяца. Я бы на вашем месте не сомневался.
Купец быстро посчитал в уме.
— Я бы тоже не сомневался, если бы у вас было хотя бы одно доказательство того, кто вы такой.
— Моя подпись, — вздохнул синеглазый, — стоит дорого. Я вам сейчас выдам именной вексель, или на предъявителя, как вам больше нравится, и через два месяца вы сможете получить по нему деньги там, где вам удобней — от Лондона до Флоренции. В Лондоне милости прошу в гости, я вас угощу таким вином, которое сюда не возят.
Торговец покраснел.
— Если бы у вас был залог…
— Я зимовал во льдах, — гневно ответил оборванец. — У меня остались кинжал и меч, но я скорее дам себе отрубить оставшиеся пальцы, — он поднял левую руку, — чем расстанусь с оружием, а больше у меня ничего сейчас нет.
— А если за эти два месяца с вами еще что-нибудь случится?
— Вам тем более выплатят деньги, — проситель вздохнул. — Не было еще такого, чтобы «Клюге и Кроу», — или их наследники, — не обеспечивали свои векселя.
— Возьмите-ка перо и бумагу, — попросил торговец.
— Проверять меня будете? — Оборванец потянул к себе чернильницу. Герр Мартин в конце жизни утратил остроту зрения, поэтому всю торговую переписку вел Петя. Ганзейские шифры он знал назубок.
— Ну как? — Ехидно поинтересовался синеглазый, дождавшись, пока купец закончит сверять написанное.
— Вы сказали пятьсот? — тот стал открывать кассу.
— Я сказал тысяча.
Осмотрев Петину левую руку, хирург недоверчиво присвистнул.
— Сами шили?
— Пришлось, — коротко ответил Петя, рассматривая разложенные на столе инструменты.
— Зажило хорошо, только шов уж очень грубый. Я мог бы поправить.
Когда он очнулся, кровь из обрубков уже не хлестала, а сочилась. Петя еще раз нагрел кинжал, — боль была такой, что перехватывало дыхание, — и снова приложил его к ране.
В этот раз он просто уронил голову на стол, и завыл, матерясь по-черному.
Отдышавшись, он взял иглу, прокалил ее на огне и стал шить.
— Только придется потерпеть, — сказал хирург, надевая фартук. — Опиума у меня нет, да я и против его применения. Как говорил Габриеле Фаллопио,[28] «слишком мало — и он бесполезен, слишком много — и он убивает».
— А если попробовать этот, как его, oleum dulci vitrioli[29], про который писал Валериус Кордус[30]?
— Экий вы образованный юноша. Парацельс применял эфир только на цыплятах. Хотите стать первым человеком, который испытает его на себе?
— Ну хоть спирт — то есть у вас? — мрачно спросил Петя.
Хирург до верху наполнил стакан прозрачной жидкостью. Воронцов выпил единым махом и положил левую руку на стол.
Кафедральный собор возвышался серой громадой колокольни. Воронцов подумал, что правильно поступил, не помянув Марфу на московской земле. Сколько он ни заходил в православные церкви в Соли Вычегодской, ни в одной из них он не чувствовал себя дома.
Только здесь, в привычной ему с детства простоте, он, наконец, смог помолиться за ее душу.
— Как звали твою жену, сын мой?
— Марта.
Слова священника отзывались гулким эхом под сводами собора. Петя знал их наизусть, еще со времен городского училища в Колывани.
Марфа, услышав, что идет Иисус, пошла навстречу Ему; Мария же сидела дома.
Тогда Марфа сказала Иисусу: Господи! если бы Ты был здесь, не умер бы брат мой.