Мозес - Константин Маркович Поповский

– Кажется, я потерял нить, – Амос щелкнул пальцами и наморщил лоб, закрывая глаза. – Сейчас… Я хотел сказать… Ага! – вспомнил он. – Я хотел сказать, что в один прекрасный день человек вдруг понимает, что все, что он до сих пор делал – не стоит и выеденного яйца. И тогда все вокруг него просто валится в тартарары… Вы понимаете?.. Тебе не приходится даже брать в руки молот, чтобы разломать всю ту дрянь, которую ты называл раньше миром, потому что она просто расползается теперь сама по себе, как песочная крепость под дождем.

– Не очень-то она и расползается, между прочим, – подал голос Олаф.

– Можешь не сомневаться, – сказал Амос и сел на свое место.

– Хорошо, – доктор дал шуму, наконец, стихнуть. – Я надеюсь, мы еще подумаем над словами Амоса, или, вернее, над словами Амоса и Мозеса. А сейчас послушаем других. Кто-нибудь еще желает высказаться по нашей теме?.. Пожалуйста, господин Иезекииль. Порадуйте нас своим мнением.

– Я хочу сказать о том, какие иногда попадаются среди людей свиньи, – Иезекииль поднялся со своего стула, оставаясь стоять на месте. Длинная седая борода его была загнута и покоилась на плече. – Например, этот самый Круз Билингва, сэр, о котором все знают, – продолжал он, нацелившись указательным пальцем прямо на доктора. – Тот, который поет «Я встретил Какавеку у черничного ручья». Он поет про это уже тридцать лет, и до сих пор находятся идиоты, которые ходят его слушать. Это до чего надо дойти, скажите на милость, господин доктор, чтобы тридцать лет петь одно и то же?

– Господи, ну при чем здесь Круз Билингва? – громко сказал Олаф.

– При том. Тридцать лет он поет эту глупость, и тридцать лет находятся дураки, которые ходят на его концерты.

– А может они ходят потому, что он хорошо поет, – вмешалась Хильда. – Откуда вы знаете? Мне, например, нравится его мягкий и приятный голос.

– И парик, который он носит с двадцати лет, – ввернул Олаф.

– Ой, только не надо про голос, – скривившись, Амос сделал вид, что его сейчас стошнит. – Слышали мы голоса и получше.

– Ну, а может быть действительно в этом все дело? – сказал доктор. – Хотя мне кажется, что мы говорили о чем-то другом. Поправьте меня, господа, если я ошибаюсь.

– Мы говорили о Какавеке, – напомнил Олаф.

– Удивительно, но мне тоже так показалось, – улыбнулся доктор.

– Минуточку, – Иезекииль сделал вид, что не слышит доктора. – Про кого это вы сказали, что он хорошо поет? – повернулся он к Хильде. – Это, по-вашему, Круз Билингва, что ли, хорошо поет? Да у него во рту всегда каша вместо слов.

– Вот и я говорю, – сказал Амос.

– Если дерьмо посыпать сахаром, оно от этого не перестанет быть дерьмом, уж можете мне поверить, – продолжал Иезекииль. – Просто все дело в том, что в мире не убавилось идиотов, которые до сих пор ничего не понимают в музыке, вот и все.

– Я бы сказал, что их даже прибавилось, – поддержал друга Амос.

– Поосторожней на поворотах, – сказала Хильда.

– Тише, господа, тише, – вновь вмешался доктор Аппель. – Иезекииль, вам что, действительно не нравится Круз Билингва?

По лицу Иезекииля скользнуло выражение некоторого превосходства.

– Надеюсь, это не преступление, – сказал он, меряя доктора строгим взглядом.

– Разумеется, нет. Я просто хотел узнать, что именно вам не нравится в Крузе.

– Все, – отрезал Иезекииль. – Тем более, – продолжал он, опускаясь на стул, – как вы сами говорили, каждый из нас имеет право на собственное мнение. Или вы уже взяли свои слова обратно, господин доктор?

– Я готов повторять это столько раз, сколько понадобится для того, чтобы вы как следует поняли, – ответил доктор, прижав ладонь к сердцу. – Но вот что я хотел бы добавить и это, мне кажется, довольно важно. – При слове «важно» Хильда и Олаф быстро открыли свои тетрадки и приготовились записывать. – Конечно, мы все имеем право на собственное мнение, – продолжал доктор, подходя к краю сцены и останавливаясь на верхней ступеньке лесенки, – каждый из нас имеет право его иметь, отстаивать и высказывать. Однако при этом не следует забывать, что в мире существует множество вещей, чья ценность, так сказать, уже апробирована многими и многими поколениями до нас. Например, те или иные произведения искусства. У нас с вами просто не хватило бы сил, если бы мы захотели дать объективную оценку тому, что уже было до нас. Тем более что этого и не надо, потому что чаще всего время сохраняет все самое замечательное и нам остается только с благодарностью принимать все то, что оно для нас сохранило. Тициан, Джотто, Эйфелева башня, собор святого Петра…

– Круз Билингва, – Амос негромко захихикал.

– Между прочим, когда я был маленьким мальчиком, – сказал доктор, – мама водила меня на концерты Круза. Он приезжал к нам на гастроли, и это всегда было для меня огромным праздником, который я помнил потом много лет… Конечно, вы можете сказать, что у меня нет вкуса, но тогда вам придется обвинить в отсутствии вкуса и те миллионы зрителей и слушателей, которые боготворили Круза столько лет… Вы что-то хотите сказать, Иезекииль?

– Пожалуй, да, – Иезекииль несколько смутился. – Хотя я с вами по-прежнему не согласен, господин доктор, потому что, по моему мнению, в данном случае количество никогда не перерастает в качество, но, тем не менее, наверное, я хотел бы извиниться перед вами за то, что косвенно назвал вас идиотом.

– Пустяки, – сказал доктор. – Вы ведь не знали, верно?

– Я мог бы догадаться, – ответил Иезекииль. Это прозвучало несколько двусмысленно, на что, правда, никто не обратил внимания, тем более что в тот самый момент с последнего ряда раздался голос Маркуши Че Гевары:

– И как это, все-таки, прикажите понимать, доктор?

– Да? – доктор поднял голову и вопросительно посмотрел на высокую фигуру Че в зеленой майке, на которой был нарисован портрет Фиделя Кастро. При каждом движении Че лицо Кастро менялось, оно то хмурилось, то, наоборот, улыбалось или, сморщившись, подмигивало и закатывало глаза, что всегда доставляло находящимся рядом большое удовольствие. – Хотите что-то сказать, Че?

– Послушать вас, – продолжал Че, делая несколько шагов в сторону кафедры, – получается, что мы все должны ходить вокруг этого вашего прошлого на цыпочках и сдувать с него пыль только потому, что какие-то там зажравшиеся кровососы решили – чем древнее какое-нибудь там барахло, тем оно дороже стоит!

– Мне кажется, что я этого не говорил.

– Вы говорили, что все уже решено. А это значит, что тем самым вы призываете нас к конформизму.

– Боже упаси, – возразил доктор Аппель. – С чего бы я стал призывать вас к конформизму, Че?

– Что значит, с чего? – сердито проворчал Че и Фидель на его майке подмигнул доктору, словно предупреждая, чтобы он следил за своим языком. – Если вы