Мозес - Константин Маркович Поповский

ли что, задержав дыхание, нам следует признаться самим себе, что этот Машиах вообще не в состоянии когда-либо прийти, ибо Всемогущий занят вовсе не экономикой и военной мощью, а вот этим, одиноко бредущим по жизни человеком, радующимся, печалующимся, любящим, проклинающим и сомневающимся. А значит, нам следует дать самим себе отчет в том, что каков наш внутренний выбор, таков и тот Машиах, которого мы заслужили, и если он до сих пор еще не пришел, то это значит, что наш собственный выбор сделан не в его пользу, сколько бы мы не твердили об обратном».

Что же это значит, сэр?

Что же это значит, Мозес?

Не то ли, милый, что все дело, в конце концов, заключается только в том, что тебе давно следовало бы признать – только ты сам несешь ответственность и за самого себя, и за этот никчемный мир, куда тебя занесло против всех правил, в надежде, что ты все-таки попытаешься сделать то, что должен. Начав с того, что тебе следовало бы поискать в своем сердце тепло, сострадание и милосердие, – эту уносящуюся в Небо лестницу Иакова, а не клянчить у Небес то, что они явно не желали тебе дать.

«В конце концов, – сказал рабби, стараясь перекричать этот шум, который, по мере того, как он говорил, становился все громче и громче, – в конце концов, Небеса не предлагают нам ничего нового, когда хотят, чтобы мы открыли свои сердца навстречу другим! Потому что, сострадая, жертвуя и любя, ты сам становишься Машиахом, – тем, кто входит в этот мир, неся божественный свет надежды, истины и любви!»

Наверное, те, кто были на этой чертовой презентации, запомнили, какой шум поднялся в зале после этих слов. Ничуть не менее громкий, чем раздавшийся после того, как в знак протеста рабби С. и рабби Ш. демонстративно покинули зал, выкрикивая по пути к двери слова, которые, к сожалению, трудно было разобрать из-за шума.

«А ведь все что я сказал, Давид, это то, что они прекрасно знали и без меня, а именно то, что Бог простит неведение и заблуждения, но никогда не простит лукавства, хитрости и самодовольства»

«Кажется, там было еще что-то такое? Что-то сказанное по поводу Обетованной земли», – спросил Давид.

По поводу Обетованной земли, сэр.

Что-то вроде той неслыханной точки зрения, будто Моше и его народ служили Святому не от чистого сердца, а за награду, не находя в этом ничего предосудительного и не догадываясь, что эта обещанная Святым Земля была только одной из многих ловушек, которые так мастерски умел ставить Всемогущий. На этот раз Он превзошел самого себя, подсунув Израилю обещание о Земле, чтобы посмотреть, как тот поведет себя перед лицом этого испытания, а, впрочем, зная наперед, что ни о каком Машиахе не может быть и речи, поскольку тот мог прийти, только будучи свободным от груза всех вещей и привязанностей. Особенно от таких, как эта Обетованная земля или этот великолепный Храм, которые висели на нем, как висят стопудовые гири, мешая сделать хоть полшага и превращая Время в бессмысленную трату человеческих сил, надежд и жизней.

«В конце концов, – сказал рабби, – все, что я сказал, могло легко уместиться в нескольких словах, вот как эти, – давайте попробуем измениться к лучшему».

Непонятно было только, кто возражал против этого, Мозес? Возможно, это был тот самый молодой человек, чье появление в глубине сцены за шумом, криками и свистом некоторое время оставалось незамеченным.

Просто молодой человек с красным пластмассовым ведром в руках.

Тем самым ведром, Мозес, которое спустя мгновение было опрокинуто над головой рабби Ицхака.

Раз! – и готово!

Что-то вроде домашнего Ниагарского водопада или крестильной купели, которые обрушились на рабби Ицхака, заставив его охнуть от неожиданности и даже присесть, что было, конечно, немного смешно, – а особенно это самое «уф-ф-ф», которое, конечно же, сразу забылось, потому что внимание всех присутствующих было занято этой одинокой фигурой на сцене с расползающимися темными пятнами на сюртуке и капающей с полей мокрой шляпы весенней капелью.

Совершивший эту водную процедуру молодой человек бежал под шум и аплодисменты зала.

Красное ведро откатилось в сторону, сигнализируя своим цветом об опасности всем, кому было до этого дело.

Зал на мгновение охнул, но затем пришел в себя.

Надо полагать, сэр, надо полагать, Мозес, что оказавшись в такой ситуации, любой здравомыслящий человек постарается поскорее покинуть несчастливое для него поле боя, ретируясь в надежде сохранить остатки достоинства и понимая, что сейчас для него наступило отнюдь не лучшее время. Возможно, сказанное касалось бы всех, кто попал в такую ситуацию. Всех, но только не рабби Ицхака, который, отряхнувшись, словно птица, попробовал было еще раз решительно взять в руки микрофон, чтобы довести все сказанное им до конца, исполняя, тем самым, заповедь, гласившую, что если ты можешь чем-то помочь своему ближнему, то делай это незамедлительно и быстро, ибо никто из нас не знает, когда Всемогущему придет в голову призвать тебя к себе.

Впрочем, никто из присутствующих, конечно, не собирался давать рабби Ицхаку возможность закончить выступление. Микрофон был отобран, а сам рабби препровожден в одну из комнат, дабы он мог привести себя в надлежащий порядок.

«А теперь скажи, мой милый, что ты думаешь по этому поводу?» – спросил рабби Ицхак, давая Давиду возможность высказаться о случившемся со стороны, что иногда позволяло ухватить какие-нибудь важные детали, которые было трудно различить вблизи.

«Если хотите честно, – сказал Давид, все еще не зная, как уместить в словах то, что он собирался сейчас сказать. – Если хотите услышать, что я думаю по этому поводу, то я могу вам сказать, что в последнее время меня почему-то не оставляет ощущение, что при всем уважении и к тому, и к другому, между вами и Всевышним стоит Талмуд и 613 мицвот. И, возможно, не только они».

Разумеется, сказанное не нуждалось ни в каких объяснениях, да они, пожалуй, были невозможны.

В конце концов, это ведь тоже были только слова, сэр.

Всего только слова, Мозес.

59. Филипп Какавека. Фрагмент 199

Сократ: Скажи-ка, чужестранец, верно ли то, о чем рассказал мне Калликл и ты действительно покидаешь нас с первым же отплывающим кораблем?

Чужестранец: Это так, Сократ.

Сократ: По правде сказать, рассказ Калликла поверг меня в изумление. Я даже не решаюсь повторить то, что я услышал от него относительно причин твоего поспешного отъезда. Но я не могу и промолчать, чужестранец…

Чужестранец: Говори смелее, Сократ.

Сократ: Говори!.. Легко сказать!.. Скажи-ка, правда ли, как сказал Калликл, тебя преследует некая благородная особа, чье имя, без сомнения, повергнет в трепет любого смертного?

Чужестранец: Истинная правда, Сократ. Да ведь Калликл, наверное, назвал тебе ее имя?

Сократ: Назвал, любезный. Но не назовешь ли ты