Хранилище - Бентли Литтл

Друзья вернулись в магазин.

— Вот что мне всегда не нравилось в связи религии с политикой, — заметил Бен. — Священники говорят прихожанам, за кого голосовать, какие законы поддерживать, потому что этого хочет Бог. — Он покачал головой. — Человеческое тщеславие. Неужели это никого не настораживает? Неужели священники сами верят в то, что могут читать мысли Бога? Их утверждение о том, что они знают, как проголосовал бы на выборах Господь, сравнимо с утверждением о том, будто амебе известно, какую я себе собираюсь купить машину.

— Значит, «кесарю — кесарево», да?

Швырнув скомканную листовку в мусорную корзину, Стрит скрылся за дверью и вернулся с тремя банками пива. Бросив одну Биллу, другую Бену, он открыл свою.

— В рабочее время? — с укором произнес Билл.

— О какой работе ты говоришь? — пожал плечами Стрит.

Бен никак не хотел остановиться.

— Больше всего меня в этих религиозных козлах бесит то, что они всегда утверждают, будто выступают против вмешательства государства, и это действительно так, когда дело касается экономики. Однако они обеими руками «за», когда государство начинает регулировать нашу частную жизнь, наше поведение в собственной спальне, то, какие фильмы нам смотреть, какие книги читать.

Стрит отпил большой глоток.

— Мне хотят объяснить, куда я могу совать свой член, а куда не могу.

— Потому что своими собственными членами эти козлы пользоваться не могут, — заметил Бен. — Им это не дают те коровы, на которых они женаты.

Билл рассмеялся. Через мгновение к нему присоединились и Бен со Стритом.

Никто из них не был примерным прихожанином. Когда-то давно Стрит ходил по воскресеньям в церковь, еще когда был женат, однако это осталось в далеком прошлом. Бен считал себя агностиком и ни разу не был в церкви с тех пор, как окончил католическую школу. С Богом у него были «личные» отношения. То есть свои религиозные верования он держал в себе и не нуждался в какой-либо поддержке и одобрении со стороны официальной церкви. Ему всегда казалась подозрительной вера тех, кто ходил в церковь каждое воскресенье. Как правильно выразился один его однокурсник по колледжу, если Слово дошло до человека, оно уже останется с ним навсегда. И нет никакого смысла подкреплять его раз в семь дней, если только человек не настолько туп, что за неделю начисто все забывает и ему приходится заново напоминать основы его веры.

Стрит покачал головой.

— И все же использовать детей плохо. Раз уж церковь решила вмешаться, пусть прибегает к помощи взрослых. А детей нужно оставить в покое.

— Аминь, — подытожил Бен.

— Так что же мы будем делать? — Подойдя к двери, Билл указал сквозь стекло на пестрые объявления, расцветившие центр города. — Вы прекрасно понимаете, черт возьми, что жители Джунипера, бóльшая их часть, не поддерживают введение комендантского часа. Взрослые люди не хотят, чтобы с ними обращались как с несмышлеными детьми. А как же бары? Рестораны? Видеосалоны? В городе много заведений, чья деятельность зависит от тех, кто вечером выходит из дома.

— Нужно составить обращение, — предложил Стрит. — Мы должны начать сбор подписей за отмену комендантского часа.

— Мысль неплохая, — согласился Бен. — Люди нас поддержат. И это станет началом, первой трещиной в доспехах врага, которой можно будет воспользоваться. Полагаю, мы соберем порядочно подписей.

— Если только люди не побоятся подписываться под подобным обращением, — заметил Стрит.

— Да, если только не побоятся, — вынужден был признать Бен.

Допив пиво, Стрит улыбнулся и направился за стойку.

— Ребята, начинайте шевелить мозгами. А я принесу бумагу и ручки.

Час спустя Билл уже был в парке, с ручкой и обращением в руке.

Они с Беном быстро набросали текст, после чего Билл сбегал домой, набрал обращение на компьютере и распечатал его, сделав много копий. Джинни была в саду, воевала с гусеницами, поедающими рассаду помидоров; Билл показал ей обращение и оставил несколько экземпляров.

— На тот случай, если к тебе заглянет кто-нибудь из подруг, — объяснил Билл.

Еще несколько экземпляров он забросил в магазин электроники. Стрит пообещал раздать обращение всем, кого встретит на Главной улице. Бен поклялся отправиться в логово врага и оставаться на стоянке перед «Хранилищем» до тех пор, пока его «не выгонят пинками».

А сам Билл пришел в парк.

Там было довольно много народу.

Подростки на бейсбольной площадке. Несколько стариков. Мамаши с детьми. Супружеская пара, играющая в теннис.

Первым делом Билл подошел к супругам, играющим в теннис, объяснил, что это за обращение и какие цели оно преследует. Мужчина был близок к тому, чтобы поставить свою подпись, но он побоялся подписываться первым, и жена быстро увела его прочь, перепуганная, близкая к панике.

— Это ловушка! — воскликнула она. — Не поддавайся! Тебя хотят заманить в ловушку!

Билла никто не хотел и слушать.

Единственной, кто подписал обращение, стала женщина средних лет, следившая за тем, как ее маленькая дочка качается на качелях. Она кивнула еще до того, как Билл закончил разъяснять ей смысл обращения.

— Одно такое объявление было приколото к двери нашего дома, — сказала женщина. Она заметно нервничала, то и дело оглядываясь на качели, словно убеждаясь в том, что девочка по-прежнему там.

— Мы должны положить этому конец, — сказал Билл. — И нам нужна ваша помощь.

— Комендантский час уже введен, — сказала женщина.

— Я этого еще не знал, — удивился Билл. — На самом деле про приказ я узнал только сегодня утром.

Женщина подозрительно огляделась по сторонам.

— По ночам они ходят по улицам, — шепотом произнесла она. — Я их видела.

— Кто?

— Люди в черном. «Ночные управляющие».

Люди в черном.

Билл вспомнил Энкантаду. Вспомнил Джеда Макгилла.

И снова женщина быстро оглянулась вокруг. Прежде чем Билл успел что-либо сказать, она выхватила ручку у него из руки, торопливо черкнула неразборчивую подпись и поспешно удалилась, таща за собой дочь.

— Спасибо! — крикнул ей вслед Билл.

Женщина никак не отреагировала на его благодарность, буквально бегом устремившись вместе с дочерью к своей машине.

Джед Макгилл. Билл временами гадал, действительно ли он его видел. Он так торопился поскорее уехать прочь, так отчаянно стремился не узнать правду, что даже у него в сознании не было твердой убежденности в том, что он узнал стоящую в дверях фигуру. И даже сейчас он не мог сказать, хочет ли знать правду. В этом не было абсолютно никакого смысла, все было настолько противоестественно, что не поддавалось осмыслению, и поднимаемые этим вопросы приводили его в ужас.