Набат. Агатовый перстень - Михаил Шевердин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Но сейчас Юнус вспоминал свою кабадианскую солдатчину даже с некоторым удовлетворением. Конечно, он не отказался бы свести кое-какие счеты с пузатым мирахуром, который придерживался в обращении с аскерами испытанного правила: когда бьёшь быка по рогам, у него ноги трясутся. Но всё же его, Юнуса, научили тогда и стрелять и воевать. Всё же в ту пору закалил он свою душу и тело, узнал жизнь. И, самое главное, тогдашние скитания сделали его знатоком и степи и гор. Всё это очень пригодилось сейчас. Каждый камень, каждое дерево расхваливал в здешних местах Юнус Петру Ивановичу и по-детски восторгался всем. Он чувствовал себя в Локайских горах, как у себя в своей михманхане.
Скверно было на душе у доктора. И совсем не из-за походных лишений. К ним он давно привык.
Доктора мучила его беспомощность. Небольшие запасы медикаментов и бинтов в хурджуне Алаярбека Даниарбека катастрофически уменьшались. Раненые страдали ужасно, и он, доктор, часто ничем им помочь не мог...
Вот и сейчас.
Во время перестрелки у развалин командир взвода, Мурад-медник получил не такое уж тяжёлое ранение. Прострелены мягкие ткани плеча. Необходима обычная перевязка, но для этого требуются обыкновенные бинты или хотя бы бязь. А ни того ни другого нет. Кровь не останавливалась. Толчками она выливалась из разреза раны и залила весь рукав и левую сторону груди. Мурад пробормотал что-то насчет несовершенства врачебной науки и, взяв, с дороги полную горсть сухой жаркой пыли, засыпал рану. Так он сделал ещё несколько раз, пока глиняная корочка, образовавшаяся из пыли, смешавшейся с кровью, не залепила плотно раны.
— Перевяжите теперь, — сказал он подъехавшему доктору.
— Но что вы делаете? Это же... заражение...
— Пустяки, царапина...
— А пыль, грязь! Надо промыть.
— Чем?
«Действительно, чем?» — подумал доктор. Кругом, на десятки верст, — ни капли воды.
— Э, все так делают... Скорее перевяжите. Смотрите, вон они на сопке.
После перевязки Мурад-медник подёргал руку, поморщился от боли и, показав в улыбке белые зубы, забрался на коня. Он повёл своих людей на холм, где заметил подозрительных всадников.
Пожав плечами, доктор наклонился, взял пригоршню белой, тонкой пыли и задумчиво пропустил струйками сквозь пальцы.
— Пётр Иванович, скажите, чем вы недовольны? — спросил Юнус.
— Я не берусь ни разрешать, ни запрещать бойцам употреблять пыль в качестве кровеостанавливающего, когда нет ничего другого, а особенно воды. Одно могу сказать, я не знаю ни одного случая у нас в Туркестане столбняка или гангрены после... применения пыли. Конечно, только летом и толь-ко горячей, раскалённой пыли. Механизма действия пыли мы, врачи, не зна-ем, но... и он, закатав рукав рубахи, показал на белый рубец на предплечье: — Вот... рана, которую я, медик, с высшим образованием, окончивший Мос-ковский университет, лечил сам как-то давно... дорожной пылью. И как ви-дите... жив и здоров.
Доктор не счёл нужным рассказывать, что ранение он получил в 1918 году, когда перевязывал раненых после боя под Яйпаком в Ферганской долине. Великолепно в этих тяжёлых обстоятельствах вёл себя Алаярбек Даниарбек. Конечно, он меньше всего обязан был сражаться. Нанимался к доктору он совсем не для этого. И он всегда говорил: «Мое дело дорогу показывать, пути искать, лошадей кормить и чистить, обед, ужин готовить, доктору помогать». Обычно во время перестрелок он сидел где-нибудь в лощине или в овражке и сторожил лошадей, всячески демонстрируя свое отвращение к пулям и к саблям. Доктор внимательно приглядывался к его поведению и всё ждал, а как он себя поведёт в случае серьёзной опасности, не придется ли ему тогда вспомнить о своём умении владеть оружием. И, действительно, когда раз или два нож, как говорится, дошел до горла, Алаярбек Даниарбек показал себя опытным охотником. Он отлично стрелял из винтовки и не побежал, хотя враг на этот раз подскакал буквально вплотную. Но после стычки на похвалы Файзи Алаярбек Даниарбек только покачал головой. На ставшее пепельным лицо его медленно возвращались краски. С хорошо наигранным недоумением он посмотрел на винтовку в своих руках и только спросил: «Чьё это ружье? Возьмите, а то оно горячее стало...»
Никак не желал Алаярбек Даниарбек прослыть воином и, когда ему доктор напомнил: «А ведь в изыскательной партии Пантелеймона Кондратьевича вы стреляли, и преотлично. Разучились?», он ответил, слегка смешавшись: «Стрелять? Ну, стрелять всякий умеет. Когда враг близко, ничего не остается делать, как стрелять».
Зато в хозяйственных делах Алаярбек Даниарбек проявил себя мастаком. Как-то получилось, что снабжение отряда в бешеные эти дни он целиком взял на себя. Возможно, вынудили его к тому обстоятельства. Враг напирал, не давая передышки. Питались сухими, ещё оставшимися от Самарканда лепёшками, размоченными в солёной колодезной воде. А потом и сухари кончились. Голодать Алаярбек Даниарбек не любил и начал промышлять. Но к чести его надо сказать, что промышлял он не только для себя или доктора, но и для всего отряда. Так он стал и интендантом, и каптернамусом, и фуражирам. Он творил чудеса. Для него не существовало трудностей. Он презирал опасности, стрельбу, с отчаянной смелостью, скорее даже нахальством, шнырял в кишлаках, занятых басмачами и энверовцами, и у них из-под носа умудрялся увозить продукты, угонять скот. Почти каждый вечер теперь в добровольческом отряде Файзи готовили горячую пищу.
И часто Алаярбек Даниарбек брал на себя обязанности повара. Обычные кушания наводили на него тоску. Он всегда мечтал о чём-то особенно вкусном, особенно остром, особенно изощрённом.
Наружность Алаярбека Даниарбека никак не говорила о том, что он любитель покушать. Худой, жилистый, с тёмным лицом и запавшими щеками, он вызывал жалость у круглых, плотных толстяков, любителей плова и лагмааа. «Эй, друг, ты не забыл, пообедать?» — простодушно, с оттенком иронии спрашивали они его.
— Друзья, — закричал Аллярбек Даниарбек, когда отряд после боя у старой каалы расположился на отдых, — клянусь, святое дыхание, которое вдохнул недавно в меня живой святой Исмаил в нашей благородной Бухаре, может вполне поддержать меня без пищи не три дня, а тридцать три, но зачем поститься, когда можно плотно покушать. Сегодня на ужин у нас «мам-пар». Клянусь, сегодня прославленный день в мирах!
Усталые, голодные бойцы приветствовали слова Алаярбека Даниарбека оживлёнными возгласами. Действительно, отряд три дня не выходил из боя, и у всех изрядно подтянуло животы. Кое-кто при словах Алаярбека Даниарбека сглотнул слюну в ожидании чего-то вкусного, хотя большинство из них первый раз слышало такое странное название: Мам-пар! Когда у Алаярбека Даниарбека разыгрывалось гастрономическое воображение, он призывал к себе на помощь одного из бойцов, имя которого никто не знал, но которого за неумеренную болтливость называли испокон веков несколько искажённым русским словом — Ярманка.