Рубикон - Наталья Султан-Гирей

— Но ты простишь меня... мою робость... мои бесконечные болезни...

Скрибония засмеялась, тихонечко, ласково и торжествующе.

Либон не зажигал огня. На столе стыл нетронутый ужин. Сестра опаздывала. Очень, очень важно для тестя Помпея, чтобы его легкомысленная сестрица пленила молодого императора. О юноше одни рассказывали, что он не по годам распущен и сластолюбив. Другие, наоборот, посмеивались, что император Рима в полном повиновении у своего друга и даже боится глядеть на девушек. Но, как бы то ни было, если Скрибония приберет мальчика к рукам, Антония и Лепида можно будет отстранить, с Агриппой рассорить, и тогда Секст Помпей и Скрибоний Либон станут негласными опекунами властителя мира. Меценат в своих письмах намекал...

— Почему темно? — Скрибония остановилась в дверях. — Ужин готов? Умираю, хочу есть!

Либон засветил резную лампаду. На прозрачном светильнике кружился хоровод нимф и фавнов. Их темные тела трепетали от вспышек пламени и казались охваченными томлением. Скрибоний любил эту безделушку. Она напоминала ему веселые деньки на одном из островов лазурной Эгеи.

Флотоводец Владыки Морей покосился на сестру. Скрибония ела быстро и молча. Потом, отодвинув тарелку, задумчиво поглядела на огонь.

— История Тарквиния и Лукреции повторилась, — она глубоко перевела дыхание, — но Тарквинием была я...

Либон недоумевающе пожал плечами. Манера говорить загадками раздражала. Он смутно помнил древнюю легенду о злом и гордом тиране-насильнике и прекрасной невинной деве. Наконец, уразумев циничный смысл намека, расхохотался. Его толстые упругие щеки запрыгали от смеха.

— Ой, нет! Неужели? Да расскажи!

— А что? Тебе это так интересно? — Матрона закинула ножку на ножку. — Разве ты сам никогда не развязывал пояса несчастным дурочкам?

Скрибония красочно описала свою победу. Ее брат в восторге взмахивал руками, задыхался от неудержимого хохота.

VIII

Пираты, налетая на мирные селения, сжигали рыбачьи лодки и сети, пугали рыбьи косяки, угоняли в рабство женщин и детей. И когда Марк Агриппа бросил по побережью клич, на борьбу с морскими разбойниками отозвалось немало охотников. Но брали не всех. Агриппа отбирал наиболее выносливых и отважных. Их семьям император жаловал богатые дары, а самих добровольцев увозили неведомо куда.

Горы Эпира, изогнутые, как спина рассвирепевшего дракона, вставали над морем. На них первобытной щетиной поднимались не тронутые топором леса. В них росли сосны, высокие, прямые, без малейшего изъяна. Дорог не было. Деревушки варваров-эпириотов, отрезанные друг от друга, ютились в защищенных от ветра бухточках. Туземцы питались сушеной рыбой, не зная ни хлеба, ни молока.

Зима там страшна. Холодный бора срывается ураганом с гор, ломает вековые деревья, взбаламучивает острой мелкой волной синь Адриатики, сдувает в море всадника с конем, покрывает ледяной корой лодку.

Но перед началом зимы, уже глубокой осенью, наступает несколько дней затишья и море сияет, небо становится густо-синим, а у подножия гор ореховые и буковые леса расцвечиваются многоцветным золотом осени. В один из таких дней караван галионов, широкодонных, низкосидящих, вошел в устье безымянной реки. Безлюдье, отмели, камыши...

Босоногие, загорелые и бородатые люди вкатывали галионы на сушу. Разгрузив их, подожгли.

В холодных синих сумерках запылали гигантские костры. Никто не должен знать, где рождаются лигуры императора. Когда-то Лигурия, область на западном берегу Италии, славились корабельным лесом. Ее жители, первые из латинян, овладели искусством кораблестроения. Их именем до сих пор зовут узкие, быстроходные боевые суда. За зиму воины моря построят шестьдесят лигур, вдвое больше, чем у Помпея.

Агриппа обходил свой стан. Среди отобранных воинов моря, молодых и крепких, виднелся прямой высокий старик, седой, с темно-коричневым, морщинистым, как кора старого дуба, лицом.

Наутро, опираясь на посох, старый рыбарь пошел впереди отряда, легко взбирался на кручи. Агриппа почтительно следовал за рыбачьим старшиной, за ними, вооруженные топорами и кресалами, с огнивом за поясом, тянулись рыбаки. Седовласый вождь часто останавливался, стучал посохом по стволу. Его темное лицо выражало то неудовольствие, то брезгливость, но иногда старик удовлетворенно улыбался:

— Рубите.

Умело выбранные сосны шли на мачты и обшивку. Из бука, легкого и крепкого, рождались весла. Гибкий орешник, превращаясь в искусных руках в покорные дуги, скреплял каркас.

Агриппа работал наравне со своими людьми. Рубил столетние сосны, скатывал гигантские стволы с кручи. Был приветлив со всеми, но панибратства не допускал. По вечерам беседовал со старым рыбарем.

— Ты все хочешь знать, —  старик недовольно качал головой. — Ты еще и одной четверти века не прожил, а я живу уже второе столетие. Как расскажу тебе обо всем? Гляди сам, запоминай, учись... Дерево руби, когда в нем сока нет: летом, когда луна на ущербе, а осенью, когда день убывает, —  тогда оно сухое, крепкое... А весной нельзя, оно соком наливается, слабеет, как человек от любви.

Старик, роняя голову, замолкал и впадал в дремоту, а Марк Агриппа, лежа на спине, долго еще смотрел в небо. Чтобы хоть немного разогнать тоску, он часто рассказывал мореходам о Риме и сыне Цезаря. Его слушали с интересом. В царствование Октавиана золотой век вновь наступит в Италии. Но чтобы это блаженное время наступило, нужно сражаться, биться с врагами Бамбино Дивино и Италии. Однако, чтобы войти в бой, следует научиться хорошенько владеть мечом, без промаха разить копьем, уметь обращаться с метательными машинами, изрыгающими пламя и отравленные стрелы. Беспощадные битвы ждали их в далеких морях.

Рядом с узкими, быстроходными лигурами рождались на прибрежном песке невиданные морские чудища. Их огромные остовы напоминали скелеты диковинных гигантов. Когда первый остов был обшит досками, на берегу запылали кузнечные горны. И вскоре морские великаны оделись в броню. По бортам, вплотную прилегая к корпусу корабля, легли мощные брусья с острыми железными клювами — "вороны".

Если два таких огромных корабля, стиснув вражью лигуру или даже трирему, вопьются в нее своими клювами, то по широким брусьям, как по мосткам, воины моря побегут на палубу обреченного судна, а слабое суденышко "вороны" и вовсе пробьют и перевернут.

Но прежде чем мореходы императора научились точно наводить эти страшные железные клювы на вражий корабль, не одну лигуру они затопили у берегов Эпира и не один "ворон" опрокинулся во время испытаний на плаву.

Поврежденные корабли вытаскивали, чинили, и снова учение продолжалось. Агриппа, барахтаясь в ледяной воде, вылавливал тонущих. Спасенных тут же растирали растопленным смальцем с лечебными снадобьями, поили настоем горячей мяты. К утру они все снова были на ногах.

В туманные дни, когда горы тонули в плотной пелене, на берегу устраивались примерные сражения. Разделенные на две партии корабелы постигали искусство битв. Одни смело атаковали вражьи суда, другие мужественно защищали свои лигуры. Вокруг стана вырос легион плетеных чучел. На гибкой лозе Агриппа учил моряков знаменитому удару Лукулла — одним махом разрубать противника от плеча к бедру. Рыбаки становились воинами моря.

IX

В очаге горело пламя. Узорная решетка из бронзы сияла, как золотая, а в пышной кудели, небрежно брошенной на шкуру нумидийского льва, то и дело тоненькие ниточки вспыхивали серебром.

Скрибония оттолкнула босой ножкой с подкрашенными ноготками прялку, древнюю, отполированную веками труда...

— Твоя сестрица с ума сошла! Прислала эту дрянь с пожеланиями скоротать зимний вечерок с пользой! А по-моему, единственная польза в жизни — это наслаждение!

— Не огорчайся, дорогая! — Октавиан с нежностью погладил обиженную прялку. — На ней пряла еще бабушка. Сестра на хотела оскорбить тебя. — Император расчесал шерсть старинным деревянным гребнем. — Это совсем не трудно! Смотри. — Его гибкие, ловкие пальцы быстро ссучивали упругую серебряную нить. Веретено запело. — Не выдашь меня? Посидим подольше и выполним урок. Как мама и сестра обрадуются, что ты у нас искусная рукодельница! Они так хотят видеть в тебе идеал римлянки, хозяюшки, скромницы...

— А разве я не воплощение римской скромницы? — полунагая, едва прикрытая мерцающей дымкой ломкого газа, она грациозно потянулась.

Октавиан неодобрительно поправил одеяние на своей стыдливой супруге и снова устремил глаза на прялку.

— Да ты в самом деле умеешь? — Скрибония приподнялась на локте и с любопытством следила за мерно льющейся нитью. — Вот сколько уже напрял!

— Мне нравится. — Октавиан усмехнулся. — Успокаивает. Когда я маленький был, я сидел около бабушки, она пряла, а я играл с крошечной прялочкой. От сестры Юлии осталась. Юлия, совсем молодой умерла. И Цезарь, и бабушка очень о ней тосковали, а прабабушка иногда забывала и звала меня "Юлиола, девочка моя". Я тихий был, других детей боялся. Целые дни слушал, как бабушка рассказывала, а прялка пела. До сих пор люблю их пение... Ласковое, хорошее у меня было детство...