Время надежд (Книга 1) - Игорь Русый

Казалось, немцы совсем ушли. Легкие облака неслись по небу к югу, в их стремительном полете Андрей находил тревогу, которую испытывал сам, думая, отчего наступило затишье. И присутствие Ольги, сидевшей рядом, и недописанное письмо Солодяжникова, о котором тоже он все время помнил, не давали ему сосредоточиться.

- Флот не то, что пехота, - как бы подтрунивая над Лютиковым, разглагольствовал матрос. - Нас вот шестьдесят "хейнкелей" топили. И бомбочки полутонные. Это да!.. Швартуйся к флоту, сероглазка. Между прочим, я еще холостой.

Андрей понимал, что матрос искренне, как умел, пытался отвлечь ее, но раздражало то, как он подмигивает и смотрит на ее колени, а больше то, что Ольга слушает его и даже улыбается.

- Лучше бы выбросил убитого, - сказал Андрей.

- Пусть купается, мы всяким гостям рады, - засмеялся матрос.

Лютиков все больше мрачнел и, окончательно утратив насмешливость, зачем-то разматывал единственную пулеметную ленту. Ольга иногда поглядывала на Андрея, и глаза ее в этот момент делались серьезными, а брови как-то виновато вздрагивали.

- О!.. Чуешь, лейтенант? - сказал Копылов. - Ползут где-то.

И Андрей вдруг услышал гул, скорее, ощутил этот гул, как бы рождавшийся из-под земли.

- Ольга, вы успеете к роще добежать, - сказал он. - Танки идут...

- Нет, я с вами! - быстро проговорила она.

- Отсидимся! - поддержал ее матрос. - Что дрей фишь, лейтенант?

XXVI

Тугими ударами громыхнули за кукурузным полем орудия, и бугор накрылся шапкой дыма. Лужу на дне воронки зарябило, как от сильного ветра.

- Держись за флот, сероглазка! - весело крикнул матрос. - На...

Близкий разрыв толкнул Андрея, он почувствовал, как уперлось ему в бок колено Ольги. Земля вздыбилась, рухнула сверху. Он хотел шевельнуться и не мог, земля лезла в рот, уши. Мысль, что они погребены заживо, что тут их могила, вызвала короткую болезненную судорогу тела. В долю секунды он представил, как начнется удушье и земля наверху лишь чуть шевельнется, вторя конвульсиям. Такого отчаяния, заглушившего все иные чувства и мысли, он никогда не переживал. Страшным усилием, едва не ломая суставы рук, Андрей приподнялся, сбросил давящую тяжесть.

Матрос уже стоял на четвереньках, кашляя и выплевывая песок. Лютиков бешено мотал головой. Снаряд упал почти рядом, образовав новую воронку, и желтый дым еще клубился рваным туманом.

- Ка-ак испугалась, - проговорила Ольга, жадно хватая ртом воздух. На ее нижней мокрой и припухлой губе красными пятнышками выделялись следы зубов.

- Это что, - сказал матрос. - Полутонная бы всех схоронила. А это семечки.

- Тебе мало? - выкрикнул хрипло Лютиков, дергая головой. - Так на...

Матрос ловко увернулся от кулака Лютикова и тут же повалил его, насел сверху, заламывая руки.

- Ты... ты.. - хрипел с натугой Лютиков.

- Отставить! - крикнул Андрей. - Вы что?

Матрос выпустил Лютикова, отскочил в сторону.

- Ну, дурак! - бормотал он. - Контуженный, что ли? Мою красивую физиономию испортить хотел.

Лютиков тяжело, со свистом дышал, и под гимнастеркой на спине вздрагивали костлявые лопатки.

Опавшая земля присыпала лужу на дне воронки и убитого немца. Пулемет чуть накренился, матрос начал ровнее устанавливать его. К дороге от рощи бежал полковник Хованский. Заметив пулемет и голову Андрея, он свернул, подбежал к ним и присел.

- Устроились? - осторожно снимая пенсне, проговорил Хованский. - Ваше дело, лейтенант, задержать автоматчиков. Танки артиллеристам предоставьте.

Нацепив пенсне, Хованский заметил Ольгу.

- Гм!.. Вы-то, барышня, как тут? Уходите! Тут жарко будет! Ясно, лейтенант?

И, строго глянув на Андрея, он вскочил, побежал дальше.

- Куда уходить? - сказал матрос. - Там еще жарче. Ясно ведь...

С другой стороны урочища залпами били самоходки. Роща оплывала густым дымом. А бугор точно вымер. Лишь одинокая фигура полковника Хованского мелькала в завалах.

Гул надвигался. Танки шли через кукурузное поле, и различимо уже покачивались стволы их пушек.

- Два... Пять... Девять, - считал матрос. - И все размалеванные. Зришь, лейтенант?

На каждой башне танка виднелся четкий силуэт древней изогнутой ладьи. Эти ладьи точно плыли сами по себе, распустив белые паруса в жестких волнах кукурузы. Ольга, закусив губу, тоже смотрела на них.

Пушка катившегося впереди танка плеснула лоскутом огня. Снаряд разорвался на холме, и, будто по этому сигналу, в урочище застучали автоматы.

Взглянув на Ольгу, Андрей улыбнулся, стараясь подбодрить ее.

"А уходить теперь действительно некуда, - подумал он. - Куда здесь можно уйти? И письмо матери я не успел написать".

После того что видел он за этот день, возможная собственная гибель представлялась чем-то заурядным, и мысль о ней вызывала лишь удивительную ясность сознания. Как будто перешагнул рубеж страха, того естественного страха, который присущ всякому здоровому человеку и требует внутренних усилий для борьбы с ним.

- Дай-ка я, - сказал он матросу, берясь за теплые рукоятки пулемета.

В узкой прорези щитка голубел клочок неба, зеленел массив кукурузы с плывущими над ней ладьями викингов и жерлами орудий танков. И все это казалось нереальным, не имеющим отношения к его судьбе и судьбе Ольги. Андрей неожиданно вспомнил, какой была Ольга необычайно красивой той ночью, у заросшей кустами речушки - память неведомым способом выявила, донесла то, чего он словно и не видел тогда: и дрожание ее ресниц, и стиснутые на мгновение пальцы, и тихий вздох... Эти отысканные в глубине памяти штрихи, как последний мазок кисти художника, поразили его догадкой: "Я же люблю ее... Да... И она... Да что это я?..

Зачем это сейчас?. По логике войны надо убивать, пока не убьют нас, будто не он сам, иной человек размышлял тут. - А в чем логика жизни? Быть может, в красоте? Почему же разум людей, наделенный способностью понимать красоту, как мог понимать ее и художник, рисовавший на башнях около стволов пушек эти ладьи, устремленные в неведомое, обладает такой двойственностью?"

И каким-то вторым планом до предела напряженного сознания Андрей точно заново постигал давно знакомую, простую истину, что всякий страх затемняет разум. Но эта истина сейчас обрела другое, непомерно емкое значение: страх можно внушить и целому народу, а уж тогда найдутся оправдания любой жестокости.

"Толстые научные исследования, где анализируются экономика, политика, хотя и объясняют причины войн, но мало рассказывают о самих людях. Почему одни убивают других и гибнут сами, не находя иного выхода?

А потому, что унаследованное человеком от своих далеких предков и затаившееся где-то среди миллиардов клеток мозга нельзя исследовать, проанализировать, как экономику и речи политиков. Да и сами ученые имеют такие же клетки мозга, с такими же унаследованным~и от диких предков инстинктами..."