Воронья стража - Владимир Свержин

Желающих диковинным гостям здоровья и долгих лет жизни в Лондоне сыскалось ой как немало, а потому ближе к рассвету самое здоровое, что у них было, – это беспробудный сон. Как говорят в Московии – “хоть святых выноси!”.

Наутро в мою спальню ворвался Лис с глумливым выражением на лице, которое обычно не предвещало хороших новостей:

– Капитан! Шо было, шо было! Это ж просто прелесть!

– Сделай милость, выражайся конкретнее, – поморщился я.

– Как скажешь! – примирительно развел руками д’Орбиньяк. – Щас буду конкретно выражаться! “Счастливые молодожены” ни свет ни заря отправились в маленькое свадебное путешествие.

– Не понял, ты о чем? – нахмурился я.

– Проснись, прынц! Рейли утек!

– Куда? – Я вскочил с постели, точно ужаленный.

– В туманную даль. Перед рассветом “Дерзновение” подняло якорь и начало спускаться по течению Темзы. Не выдержал! Убег!

– Вряд ли, – покачал головой я. – Здесь другое, тебе, наверное, не понять. Это чисто английская черта. То, что мы называем честной игрой.

– Честная игра, говоришь? Ё-моё, то ж я сразу не догадался? Это получается, все, шо Рейлп из сокровищницы в Тауэре выгреб, – его честный выигрыш?

– Много выгреб? – качая головой, спросил я.

– Не-а, немного. Все! – успокоил меня Лис.

– Но вороны на месте?

– Шо с ними станется! Каркали они на все это с местной колокольни!

– Вот и славно. Тогда ничего еще не потеряно!

Глава 30

Выяснить границы возможного удается, лишь перейдя их.

Ее величество королева Елизавета I, повелительница Англии, Уэльса и Ирландии, давала аудиенцию, спеша одарить наградами верных сторонников. Вне всякого сомнения, похмелье на чужом пиру было для нее испытанием весьма тяжелым, однако надо сказать, что его непреклонная в испытаниях Диана вынесла стойко. Делегация парламента, безусловно, хорошо осведомленная о произошедшем ранним утром в Тауэре, поспешила лично засвидетельствовать свою традиционную верность королеве, а заодно предложить ей кредиты в обмен на уступки. Небольшие, по мнению господ парламентариев, уступки, но фактически сводящие роль государыни к функциям модели для профиля на монетах. Впрочем, и он в эту пору был еще не в ходу.

Выслушав представителей палаты лордов, напоминавших королеве о тех временах, когда могущество монархов держалось на самовластии феодальных баронов, и посланцев палаты общин, утверждавших, что для укрепления державы следует отвести под овечьи стойбища все, какие возможно, земли, королева разразилась сорокаминутной благодарственной речью, пересыпанной цитатами из Аристотеля, Платона и любимого Сенеки. Сомневаюсь, что, кроме этих самых цитат, представители сословий вынесли из речи обожаемой государыни что-либо ценное. Но одно можно было сказать точно: сдаваться на милость денежных мешков обнищавшая королева явно не собиралась.

А спустя несколько дней по Лондону стали расползаться невнятные, но все более упорные слухи о неслыханных богатствах земель по ту сторону Атлантики, о стране, где золото валяется под ногами и дети играют в расшибалочку сапфирами и топазами. Некоторые из завсегдатаев столичных таверн даже утверждали, что видели собственными глазами карту основанного тамплиерами государства на территории не изведанного по сию пору Нового Света. Честно говоря, я не был удивлен, что впервые эту карту видели в “Дупле сороки”. К концу недели по Лондону гулял как минимум десяток “единственных” копий первоначального секретного плана. Еще один, почти законченный, я наблюдал, завернув на огонек к дядюшке Филадельфу.

Стоит ли удивляться, что спустя десять суток после благополучного воцарения законной правительницы последовало учреждение Вест-индской Обсерваторной, сиречь исследовательской или разведывательной, а также Вест-индской Торговой компаний. Держателем контрольного пакета акций в них, как водится, была королева. Однако коммерческий успех этой финансовой махинации был потрясающим. Даже Лис восхищенно качал головой, наблюдая, как раскупаются обеспеченные ветром дальних странствий акции.

По-хорошему, нам следовало уже покинуть этот мир, предоставив его самому себе. Но пока облегченно вздохнуть ни ему, ни нам не удавалось. Герои недавних событий, мы были в центре внимания светской публики, толпой валившей набиться в друзья “спасителям отечества”. Исчезновение же на глазах у ликующей толпы отнюдь не входило в институтские планы. К тому же Мишель Дюнуар, по-прежнему руководивший деятельностью европейской резидентуры, придя в себя после сообщения о бегстве Рейли, упорно настаивал на продолжении нашей командировки.

Несомненно, британский узел был скорее распутан, чем разрублен, но все же угроза испанского нашествия все еще явственно висела над Англией. К тому же пропавший Рейли, как туз из рукава, мог показаться когда угодно, и сбрасывать его со счетов было бы неосмотрительно. А потому меня вновь ожидала встреча с дорогим братом Генрихом, Лиса не менее увлекательное путешествие в Московию… В общем, на ближайшие полгода, а то и год пан Михал уже подобрал для нас весьма своеобразную программу увеселений. Оставалось ждать лишь санкции институтского руководства.

Пока что ее не было. Высоколобые разработчики, напрягая свои зашкаливавшие IQ, строили версии и реверсии развития событий, обсуждали варианты контрвекторного взаимодействия этносоциальных структур в условиях столкновения экономико-клерикальных констант. Группа этического надзора крушила их логичные построения лекциями о гуманизме и незамутненности высокой цели межмирового энергетического баланса. Мы же тем временем готовились к аудиенции у несомненно благословенной и богоданной королевы Елизаветы, наконец вполне ощутившей, что трон – это не просто изукрашенное кресло, наспех поставленное в роскошном доме, полном гобеленов и сквозняков, а стало быть, вполне готовой по-царски принять и наградить всех, кого сочла достойными.

Хэмптонкортский дворец, подаренный некогда Генриху VIII его верным сподвижником кардиналом Уолси, куда больше походил на королевскую резиденцию, чем угрюмый Тауэр, а главное, не порождал в памяти никаких мрачных ассоциаций. Дворец еще не принял привычного мне с юности вида. Таковым он стал лишь в конце XVII века. Я во все глаза смотрел по сторонам, любуясь по-осеннему желтым парком, знаменитым лабиринтом и величественным красно-белым зданием, где изящные округлые башни соседствовали с утонченными ложными стрельницами каминных труб, наводя на зрителя изысканную грусть. Грусть об ушедших временах гордых рыцарей и прелестных дам, спешащих обронить тончайший газовый шарф в узкое оконце-бойницу на радость дожидающемуся милости кавалеру.

Стражники, все как один славные британские парни, до краев наполненные пламенной непоколебимой верностью королеве-девственнице, салютовали высоким гостям, всем своим видом демонстрируя неподдельное счастье от нашего присутствия.

В приемной меня, Лиса и шевалье де Батца довольно угрюмо, но вполне учтиво приветствовал поседевший за последние месяцы Уолсингам, сухо попросивший джентльменов, то есть нас, подождать окончания предыдущей аудиенции. Не желая ни ссориться, ни вступать в пререкания с могущественным королевским секретарем, я в недоумении пожал плечами и принялся созерцать огромные полотна, по пунктам и в подробностях демонстрирующие триумф Юлия Цезаря.

Кроме лорда Уолсингама, королевских драбантов у входа в приемную залу и нас, в помещении присутствовал еще один довольно молодой человек весьма примечательной наружности. Невысокий крепыш с роскошными каштановыми в рыжину усами и голубыми пытливыми глазами, придававшими его обветренному лицу почти детскую наивность. Он бодро ходил из угла в угол, чуть подпрыгивая на ходу и насвистывая едва слышно мотивчик популярной в этом сезоне песенки “Джон придет меня поцеловать”. Казалось, ему не было ни малейшего дела ни до происходящего, ни до присутствующих, ни до священных правил места, где он имел честь находиться. Физиономия свистуна казалась мне смутно знакомой. Но как я ни силился вспомнить, где мне доводилось его видеть, все никак не выходило.

Наконец дверь королевской приемной распахнулась, и оттуда вышел некто, один вид которого недвусмысленно свидетельствовал об импульсивной вспыльчивости, а более того, о быстрой, жесткой и опасной силе.

– Ну что, Хьюго?! – бросился к нему навстречу голубоглазый крепыш.

– Не Хьюго, мой дорогой дядюшка, а сэр Хьюго Баскервиль – баронет! – гордо выпрямился новоиспеченный аристократ, расправляя пальцами тонкие усы, буквально перечеркивающие его худощавое лицо.

– Я доложу о вашем прибытии ее величеству! – на чистом французском, как и подобало бывшему посланцу в Париже, сообщил Уолсингам и прошагал мимо радующейся парочки, даже не удостоив ее взглядом.