Москва – Петушки. С комментариями Эдуарда Власова - Венедикт Ерофеев

«…Ужасный слух, по дороге в одну редакцию, был сообщен мне быстроногим репортером: „Гаршин бросился с лестницы и размозжил себе голову. Его сейчас отвезли в больницу, что на Бронницкой!“ <…>…Товарищем Лилиной было подчеркнуто, что Гаршин не мог выдержать трагедии разлада, который он носил в себе: всеми фибрами своего существования чувствовал, что есть единственный путь к удовлетворению существеннейших запросов проснувшейся души гражданина порабощенной России – революционный – и, однако, настолько был слабоволен, что не мог пойти по этому единственному пути» (И. Ясинский. «Роман моей жизни», 1926).

«Резкий голос прерывается от рыданий:

– Слышали, убился… с лестницы… в пролет…

Наша мирная беседа была внезапно нарушена трагическим известием. <…> Среди тишины раздался уверенный голос Лизы Мартыновой:

– Это возмутительная вина общества! Гаршин больной человек, его надо было энергично, заботливо лечить, не оставлять одного… Отец всегда говорил, что у нас доктора-психиатры бывают небрежны и…

Ариадна закричала:

– Какие тут теперь рассуждения о докторах? Гаршин политически не мог жить… Вы же знаете его „Красный цветок“? И потом он ходил к Лорис-Меликову, заступался за политического преступника… Вы все читали его рассказы…» (А. Алтаев. «Памятные встречи: Воспоминания о русских художниках и артистах», 1946).

25.33 C. 58. Мрак невежества все сгущается… —

Искаженная цитата из поэтического обращения Гриши Добросклонова к родине-матери: «Был гуще невежества мрак над тобой, / Удушливей сон непробудный» (Н. Некрасов. «Кому на Руси жить хорошо», ч. 2, гл. 4).

25.34 …обнищание растет абсолютно! Вы Маркса читали? Абсолютно! —

Обращение к первому тому «Капитала» (1866) Маркса, где основоположник теории коммунизма пишет об абсолютном и относительном обнищании рабочего класса при усилении его эксплуатации. Данные положения входили в обязательную школьную и вузовскую программы.

25.35 …тут уже не лафит, не клико, те еще как-то добудились Герцена! А теперь – вся мыслящая Россия, тоскуя о мужике, пьет не просыпаясь! —

До Черноусого историю XIX в. сквозь призму алкоголя рассматривал, например, Розанов: «Вся „цивилизация XIX века“ есть медленное, неодолимое и, наконец, восторжествовавшее просачивание всюду кабака» («Опавшие листья», короб 2-й).

«Мыслящая Россия» восходит к названию работы Писарева «Мыслящий пролетариат» (см. 25.25).

25.36 Бей во все колокола, по всему Лондону… —

Герцен в 1847 г. по политическим причинам покинул Россию и с 1852 г. обосновался в Лондоне, где в 1853 г. открыл Вольную русскую типографию. Одним из центральных изданий типографии стала революционная газета «Колокол» (1857–1867), подпольно ввозившаяся в Россию.

25.37 Этот круг, порочный круг бытия – он душит меня за горло! —

Очередное включение лейтмотива удушения.

25.38 …кто отчего пьет: низы, глядя вверх, или верхи, глядя вниз. —

Пародийное использование терминологии Ленина – см. 13.27.

25.39 …тайный советник Гёте, например, совсем не пил. —

Иоганн Вольфганг Гёте (1749–1832) – немецкий поэт, прозаик, драматург, мыслитель; автор трагедии «Фауст»; имел мистический для советского менталитета служебный гражданский чин тайного советника (Geheimrath), который упоминался поэтами – например, в немецком оригинале у Цветаевой:

Где Фауста нового лелеяВ другом забытом городке —Geheimrath Goethe по аллееПроходит с тросточкой в руке.

(«Германии», 1914)

Или в русском переводе у Кузмина: «В кабинет / Ко мне вошел советник тайный Гёте, / Пожал мне руку и сказал…» («Пальцы дней», 1925).

Об отношении Гёте к алкоголю много сказано в мемуарах И. Эккермана, бывшего секретарем Гёте в последние годы его жизни: «Мой [Эккермана] приход был, видимо, приятен ему [Гёте]. Он тотчас же велел принести бутылку вина, налил мне и себе тоже» (Эккерман И. Разговоры с Гёте в последние годы его жизни. М., 1981. С. 86). С возрастом, однако, Гёте постепенно переходил на минеральную воду: «Гёте был в отличнейшем расположении духа. Он велел принести бутылку вина и налил мне [Эккерману] <…> сам он пил „Мариенбадскую воду“» (Там же. С. 147).

Вообще же, к алкоголю Гёте относился весьма расчетливо, но нельзя сказать, что он был абстинентом:

«В вине, конечно, заключена сила, возбуждающая продуктивность, но здесь многое зависит от душевного состояния, от времени, даже от часа, и то, что одному приносит пользу, другому идет во вред» (Там же. С. 568).

25.40 – А если б Фридрих Шиллер поднес бы ему?.. бокал шампанского?

– Все равно бы не стал. Взял бы себя в руки – и не стал. Сказал бы: не пью ни грамма. —

Шиллер был другом Гёте, однако обладал прямо противоположным характером; и два этих различных характера в силу огромной своей значимости для развития мировой культуры часто рождают глубокомысленные научные рассуждения наподобие нижеследующих – Вячеслава Иванова:

«Друг Шиллера – Гёте – творил из полноты и поистине подобился переполненной чаше. Но его преимущественною чертой была хранительная мера, этот эстетический аспект закона самосохранения. Он боялся расплеснуть сосуд. Блюститель граней, любовник красоты граней, он инстинктивно чуждался Дионисова духа. Дифирамб и трагедия его страшили» («О Шиллере», 1905).

«Преодолеть бурю и натиск для него [Гёте] было не трудное дело: его переживания были уже преодолением, ибо с самого начала не время владело им, а он временем. Шиллер переживал движение субъективно, Гёте же – объективно. Это не значит, что он вовсе не переживал его, а только созерцал и изображал; но некоторым натурам (и должно признать, хорошо ли это или худо, что величайшие художники принадлежат к их числу) дано обращать свое переживание из душевного состояния в объект и этим сохранять некоторую независимость своего Я от его состояний; им дано как бы разделять в себе свое Я, живущее в невозмутимых глубинах, бесстрастное и безвольное, от другого, патетического Я: в то время как обычно переживание слагается из чувствующего субъекта и чувствуемой данности, объективный художник, при всей остроте и подлинности переживания, находит в себе сверхчувственный центр, откуда его собственное состояние оказывается для него предметом созерцания» («Гёте на рубеже двух столетий», 1912).

Из последнего наблюдения Иванова легко выводится Веничкино определение жизненной позиции Гёте, наблюдавшего за принятием алкоголя своими персонажами и созерцавшего их самоубийства.

25.41 C. 59. Возьмите хоть «Фауста»: кто там не пьет? все пьют. Фауст пьет и молодеет, Зибель пьет и лезет на Фауста, Мефистофель только и делает, что пьет и угощает буршей и поет им «Блоху». —

Бурш (нем. Bursch) – изначально: студент одной из студенческих корпораций в Германии; позже просто молодой человек. Существительное это встречается у Эренбурга вместе с упоминанием имен, входящих в кругозор Венички: «Изрубленные наподобие котлеток, во время периодических дуэлей, бурши, как послушные дети, положив кончики пальцев на пюпитр, постигают великолепное построение вселенной в пафосе Канта или в остроте Гегеля» («Необычайные похождения Хулио Хуренито», гл. 10).

Упоминание о пении «Блохи» заставляет обратиться не только к трагедии Гёте «Фауст», но и к ее музыкальным трансформациям (в частности, к одноименной опере Гуно) и рассматривать перечисление сцен из «Фауста» сквозь призму как литературы, так и музыки:

1) Фауст пьет и молодеет. – Имеется в виду конец Пролога оперы, когда престарелый Фауст, согласившись на предложение Мефистофеля подписать контракт об обмене своей души на вечную молодость («сделка за чашу»), принимает из рук Мефистофеля чашу с эликсиром молодости, обратившись к видению прекрасной Маргариты, выпивает содержимое чаши и превращается в молодого красавца.

2) Зибель пьет и лезет на Фауста. – В действительности в трагедии Гёте Зибель, напившись, лезет не на Фауста, а на Мефистофеля, причем не в одиночку, а вместе с другими буршами, вооруженными ножами:

– Оставьте ваши фигли-мигли,Мы ваш обман насквозь постигли!<…>Мы вам фиглярских выкрутасНе спустим в следующий раз!<…>Бей колдуна!Бей!

(«Фауст», ч. 1, «Погреб Ауэрбаха в Лейпциге»)

На Фауста, правда опять же в компании с Мефистофелем, «лезет» приятель Зибеля и брат его возлюбленной Маргариты, трезвый Валентин: в опере Гуно он сначала ударом шпаги разбивает гитару Мефистофеля, затем со шпагой в руках вызывает Фауста на дуэль за то, что тот претендует на Маргариту, и в итоге на этой дуэли бесславно погибает от руки Фауста (акт 3, карт. 3).