Русский флаг - Александр Борщаговский

Высадка была назначена на 24 августа.

В ночь черед сражением Депуант обходил палубу и матросские помещения флагманского фрегата. В кубрике, при свете тусклого фонаря, Пьер Ландорс, только что отстояв вахту, писал письмо. Молодой матрос не сразу заметил адмирала.

Адмирал положил руку на плечо Ландорса.

- Что пишешь, дружок? - спросил он.

Пьер опустил руки по швам. Обычная его веселость, спугнутая адмиралом, возвращалась медленно.

- Письмо, мой адмирал!

- Кому, дружок?

- Матери. В Нанси.

Депуант взял из рук матроса начатый лист бумаги, перо и надписал в правом верхнем углу: "Петропавловск-на-Камчатке. В канун победы. 23.VIII.1854 г.".

Пьер прочел, его лицо расплылось в добродушнейшей улыбке.

- Справедливо?

- Справедливо, мой адмирал. Только я однажды уже сделал такую надпись. Когда нами еще командовал мичман Тибурж...

Адмирал насупился, раздумывая, как лучше объяснить матросу разницу между боем 20 августа и завтрашним днем, который непременно принесет им победу.

Между тем Пьер Ландорс уже шарил в карманах в поисках неотправленного письма.

- Не нужно, - остановил его Депуант. - Напиши матери что-нибудь ободряющее.

- Я готовлю матушку к тому, чтобы она не очень удивилась, получив следующее письмо, написанное рукой моего товарища, - сказал Пьер, вполне совладав со смущением. - Пусть знает, что сын ее в раю и у него нет времени на такие пустяки, как письма в Нанси.

- Ты шутишь? Это хорошо. - Депуант потрепал Пьера по щеке. - Французы побеждают шутя, а если нужно, то и умирают с шуткой на устах!

Довольный собой, Депуант разгуливал по палубе.

Поднялся ветер. За сетками морщился пустынный залив, словно охваченный волнением перед неизбежным падением порта. Ветер принес с берега жалобный, скулящий звук, похожий не то на визжание ворота, не то на вой зверя...

"Плохо там, на берегу, - подумал адмирал. - Не хотел бы я быть на их месте".

Эскадра спала, но усиленная ночная вахта делала необходимые приготовления к высадке.

Все предвещало успех.

СЛАВНЫЙ КРАЙ

Если бы кто-нибудь заглянул в офицерские казармы вечером 23 августа, он не поверил бы, что на рейде в Авачинской губе все еще стоит неприятельская эскадра. Окна казарменных помещений были открыты, и хотя свет горел только в немногих окнах, отовсюду слышался людской говор, взрывы смеха, песни. Пела гитара под чьей-то умелой рукой.

В комнате братьев Максутовых, у самого изголовья койки Александра, колеблясь, потрескивала свеча, но углы комнаты были освещены слабо. Дмитрий с гитарой в руках сидел на подоконнике, опустив ногу на деревянную скамью. Он напевал вполголоса, пробуя струны и повторяя отдельные фразы песни:

...Долго я звонкие цепи носил,

Душно мне было в горах Акатуя...

Дмитрий не пел, а говорил нараспев, с чувством:

Старый товарищ бежать пособил:

Ожил я, волю ночуя...

- Хорошо! - заметил сидящий на скамье Пастухов.

Александр бросил на пол старый номер "Северной пчелы" и проговорил лениво:

- Новая песня... Откуда?

Дмитрий не ответил. Его мягкий, бархатистый баритон тихо вел рассказ о беглеце... Таясь от горной стражи, беглец долго шел забайкальскими дебрями, переплывал на сосновом бревне реки и стремнины, а на берегу Байкала нашел омулевую бочку и, приспособив вместо паруса рваный армяк, отважно пустился в путь... Поплыл в Россию, а мог бы погулять и тут...

Труса достанет и на судне вал,

проговорил Дмитрий, стараясь схватить ускользающую мелодию,

Смелого в бочке не тронет.

Тесно в ней было бы жить омулям.

Рыбки, утешьтесь моими словами:

Раз побывать в Акатуе бы вам

В бочку полезли бы сами!..

Александр громко зевнул. Он потянулся на постели, слышно, как хрустнули суставы.

- Неужели не нравится? - обиделся Дмитрий. - А меня волнует до чрезвычайности. Много поэзии и сильное, натуральное чувство. Скажешь строчку - и, кажется, все оживает вокруг тебя: Байкал, угрюмые горы, парус. Хоть рукой дотронься...

- Зарудный научил? - спросил Александр.

- Зарудный. Он записал ее три года назад у самородного сибирского поэта. Жаль, я запамятовал имя...

- Давыдов, - подсказал Пастухов. - Учитель Дмитрий Давыдов.

- Кажется, Давыдов.

Дмитрий помолчал и сказал задумчиво:

- Нищий учитель, которому недостало средств, чтобы приехать из Троицкосавска в Петербург, в университет, для экзамена на степень кандидата чистой математики, бедняк, - а ведь он и физик, и естествоиспытатель, и первый знаток края, и поэт! Какую песню написал!

- Она достаточно наивна и проста, - примирительно сказал Александр.

Дмитрий подумал об Александре с сожалением. Вот живет среди новых людей, ничем не интересуется, как будто все можно узнать из книг, до всего достичь одними лишь умозаключениями. В первые дни его занимал порт, своеобразие пейзажа, старинные иконы местной церкви. Но и этот минутный интерес миновал, уступив место скептическим разглагольствованиям и ядовитым шуткам.

Двадцатого после боя Александр принужденно, словно по обязанности, поздравил Дмитрия. Холодно принял он и свое назначение на Перешеечную батарею. Никаких признаков радости, никакого подъема. Он исправно посещал батарею, изучил каждую пушку, каждую орудийную платформу - и только.

Дмитрий оборвал песню и обернулся к нему:

- Трудно тебе, должно быть, Александр. Сторонишься жизни, словно люди тебе безразличные. А между тем хочешь возвышаться над всеми.

- Жажду.

- Именно жаждешь. И это совсем не смешно. Люди вокруг понимают тебя.

Александр приподнялся.

- Представь, - продолжал Дмитрий жестко, - многие жалеют тебя.

- Жалеют? - Это заставило Александра сесть на постели. - Люди меня утомляют, - сказал он зло.

- Так и должно быть, если всегда ждать от людей чего-то недоброго, жить без веры, насторожившись... Ты приди однажды к людям бесхитростно...

Открылась дверь, в комнату заглянул Арбузов.

- Люди сами пожаловали к нам, - буркнул Александр и, взяв с пола газету, недовольно поднялся.

- Рады, рады, Александр Павлович! - весело приветствовал Арбузова Дмитрий.

Возвращение Арбузова к сибирским стрелкам все офицеры приняли с чувством облегчения, - в качестве опального он слишком тяжел и несносен.

Повеселел и Арбузов. Он, естественно, не капитулировал. В письме к Завойко он ясно дал понять, что считает себя наиболее опытным офицером, и никто не решился оспаривать это. Еще бы! Попробовали бы они поспорить!

С сибирскими стрелками Арбузов говорил напрямик, по-солдатски. Он им прописал за нерешительность во время отражения десанта в Красном Яру! Так ли нужно было действовать? Следовало непременно настичь неприятеля и сбросить в море, усеяв берег трупами врагов.

- Теперь, друзья, я с вами! - воскликнул Арбузов, остановившись перед строем стрелков. - Клянусь крестом святого Георгия, который честно ношу четырнадцать лет, не осрамлю имени командира! Если же вы увидите во мне труса, то заколите штыком и на убитого плюйте!

Из-под коротких козырьков на него настороженно смотрели пристальные солдатские глаза.

- Но знайте, - продолжал Арбузов, - что и я потребую точного исполнения присяги - драться до последней капли крови!

- Умрем - не сдадимся! - ответили стрелки.

- Песельники, вперед! - вскричал Арбузов, воодушевляясь.

Вот уж третий день он в праздничном настроении...

- Господа, - промолвил он с порога, - хотите шараду? - И сразу же задекламировал, смешно двигая усами:

Где певчие поют, там первый слог бывает,

Второй не только нас, но и скотов кусает,

А целый - в деревнях крестьян всех утешает.

- А? Каково заверчено! Ну-с, потрудитесь! Повторить?

- Хоровод, - сказал Пастухов, с трудом удерживаясь от смеха.

- Отгадал! - Арбузов был раздосадован. - Отгадал, каналья... Хор и овод... Хоровод...

Арбузов засмеялся, но никто не поддержал его. Внезапно оборвав смех, он обратился к Дмитрию:

- А вы, милостивый государь, надули меня давеча!

- Что вы, Александр Павлович!

- Как же-с, вы утверждали, что не хотели калить ядра, опасаясь, как бы они при рикошетах не остыли!

- Верно.

- Оказывается, орудийная прислуга не была обучена этому искусству. Отстали мы от Европы, Дмитрий Петрович, ой, как отстали!

- Виноват, - сказал Дмитрий простосердечно.

- Я вас прощаю за то, что вы и англичан провели так искусно. Они выпустили несколько сот ядер по фальшивой цели, по тому месту, из которого вы приказали вырезать дерн для укрытия порохового погреба. Представляете себе бешенство сигнального: ядра ложатся точно в цель, одно, другое, третье - и никакого результата. Колдовство! Кстати, господа, верите ли вы в то, что английский адмирал погиб случайно?

Дмитрий высказал предположение:

- Он мог и застрелиться.

- А вы как полагаете, Александр Петрович?

- С меня довольно того, что Прайс окочурился, - ответил Александр.

- Нет! - вскричал Арбузов. - Не верю в самоубийство! С какой стати рассудительный англичанин станет стреляться в виду ничтожного Петропавловска? Его уложил картечью мичман Попов, третьего дня, когда стрелял в "Вираго". Время утишит страсти, и англичане, без сомнения, почтут память павшего воина достойным мавзолеем. Они поставят его на могиле сраженного адмирала.