Русский флаг - Александр Борщаговский

- Холодно, - пробурчал Депуант, проходя мимо Бурассэ.

- Прохладно, - подтвердил капитан "Форта". - Пленный квартирмейстер сказал, что ночью можно ожидать заморозка.

- Кстати, Бурассэ, - Депуант остановился, - пленного, у которого жена и дети, вместе с семьей свезите на берег. Я напишу записку губернатору. Помедлив, он проговорил: - Никольсон собирается устрашить русских, я поражу их благородством, размягчу фанатическое упорство. С двух концов, с двух концов, Бурассэ. Попробую слегка улыбнуться им. А? Как вы полагаете?

Депуант не расслышал слов Бурассэ. Но он и не ждал ответа.

III

21 августа 1854 года

Друг мой единственный, Алексей Григорьевич!..

Пишу Вам без надежды на скорую оказию, - не до того теперь здесь. Жизнь повернула к нам свое устрашающее лицо, и бедный Петропавловский порт переживает такое, что не могло привидеться и самой пылкой фантазии.

Может статься, что это письмо дойдет до Вас позднее, чем рапорты о происходящих сражениях, или вовсе не придет, если воинов наших и оборонительных средств окажется недостаточно против столь сильного неприятеля... Но молчать не могу.

Не знаю, что станется завтра, и страшно помыслить о новых жертвах, но думаю только одно: если англичанин и взойдет в Петропавловск, то не прежде, чем умрут все его защитники. Живым никто не дастся. Вчера еще я и думать боялась, каковы-то будут под неприятельским огнем простые мои знакомые. Но они вовсе не переменились, та же обыкновенность во всем, - и какое при этом бесстрашие и упорство!

Тем горше мне мысль, что одна я не в силах ничем им помочь.

Человеческая память презабывчива. Забудутся страдания, боль, даже кровь ближних. Но забудутся ли трусость, позор, бездействие в такой час? Не знаю, думаю, что нет, никогда не забудутся!

Город пока не загорелся, хоть он из дерева и крыши его крыты травой. Отец говорит, что ревностное исполнение местными жителями поста и молитвы спасают население, неприятель тщетно борется с промыслом божьим (верно, это со слов священника нашего Логинова). Знаю хорошо, что поста никто здесь не исполняет, кроме неимущих, коим часто приходится поститься и без помощи англичан.

Неприятель еще ничем, кроме обстрела мирных домов, не показал своей жестокости, да и как показать, если на берег не пускают. Зато североамериканец, в морском просторечии янк, по имени Магуд, выказал себя с такой стороны, что этого и не напишешь в письме. Если подобных ему много в той стороне, откуда он явился, то что за ужас всем соседним племенам и народам! Но нет, не верю. Такие и у несчастных народов в меньшинстве.

На "Авроре" праздник, несмотря на такое время, - сегодня ровно год, как они покинули Кронштадт.

Завтра еще поговорю с Вами, а пока прощайте, мой далекий, бесценный друг!

IV

Восстановительные работы начались еще с вечера, как только отошел неприятель. Двадцать первого утром командиры доложили об исправлениях, произведенных на батареях. Ночью произвели выстрелы стапином* с дульной части заклепанных орудий, и пороховые газы выбили ерши из запалов, благо ерши из мягких гвоздей. Восемь орудий Сигнальной и Кладбищенской батарей снова могли поражать неприятеля.

_______________

* Жгуты из хлопчатобумажных ниток, пропитанных спиртом и высушенных. Употреблялись для зажигания фугасов и при фейерверках.

По городу и в порту слонялись возбужденные жители. Они разглядывали воронки, поднимали с земли чугунные ядра и неразорвавшиеся бомбы, шагами измеряли расстояние от места падения снарядов до бревенчатых стен.

- Почему вы не стреляли калеными ядрами? - спросил Арбузов у Дмитрия Максутова, встретив его на палубе "Авроры".

Дмитрий удивленно взглянул на него. Уж не смеется ли капитан над ним? Все знают, что прислуга не была обучена стрельбе калеными ядрами. Печи все сражение простояли холодными.

- Странное вы предлагаете, - уклончиво ответил он. - Вы видели, что я должен был стрелять рикошетами!

- Ну и что же?

- Ядра-то от всплесков охладевают...

И Дмитрий принужденно перевел разговор на другое.

Об Арбузове вспомнил сам Завойко. Зашла речь об офицерах, способных принять команду над стрелковыми партиями, если неприятель предпримет большой десант. Решили вернуть Арбузова к сибирским стрелкам, - нужно только, чтобы кто-нибудь из офицеров посоветовал ему обратиться с письмом к Завойко. Это необходимо для поддержания дисциплины.

Александра Максутова перевели на Перешеечную батарею.

- Скорей всего второй удар будет нанесен со стороны полуострова, предположил Изыльметьев, - рекогносцировка была произведена еще вчера. Александр Петрович будет полезнее на батарее, чем в стрелковой партии. По знаниям он не уступает Дмитрию Петровичу.

Итак, Попов - в Красном Яру, Дмитрий Максутов - на большой батарее. На Сигнальной горе - Гаврилов, он хромает, но потребовал вернуть его на батарею. ("Нога не помеха, - настаивал Гаврилов. - Мне не кадриль плясать, на камешек обопрусь и выстою".) Дальше на север - Александр Максутов, Коралов, Гезехус... А в бухте - "Аврора", стрелковые партии, местное ополчение и камчадалы. Когда выяснятся намерения англичан, на отражение неприятеля могут быть брошены команды с батарей, которые окажутся вне боя.

День был полон неожиданностей. Наблюдатели сообщили, что бот и несколько катеров отделились от эскадры и направились к Тарьинской бухте. Через короткое время в заливе появилась гребная шестерка, она медленно приближалась к Сигнальному мысу. Петропавловцы признали в ней свою шлюпку, захваченную вместе с плашкоутом. В шестерке оказался Усов с женой и детьми, - он не помнил себя от радости и все опасался, что неприятель, передумав, откроет по шлюпке огонь.

Губарев встретил Усова у самого причала. Отвел его в сторону и спросил угрожающе строго:

- Фрегатские небось изменили? Предались врагу?

- Никак нет, ваше благородие! - радостно отчеканил Усов.

- Ну-у! Ты! - подался к нему полицмейстер. - А рябой каторжник?

Усов покачал головой.

- А ты скажешь: предался! - прохрипел Губарев в самое ухо квартирмейстера. - Слышишь... Надо так. - Он добавил почти шепотом: - Не то генерал шкуру с тебя спустит. И я не пощажу. А матрос чужой, каторжник, ему все одно петля. Бабе своей накажи, - торопливо закончил полицмейстер, заметив бегущего к причалу адъютанта Завойко Лопухова.

Завойко читал письмо Депуанта, а Усов с виноватым видом стоял посреди канцелярии, чувствуя не себе общие взгляды.

- Удивительное джентльменство! - промолвил Завойко, протягивая письмо офицерам. - Прочтите.

- "Господин Губернатор! - прочел Тироль вслух, расправив листок на ладони. - Случайностью войны досталось мне русское семейство. Имею честь отослать его к вам обратно. Примите, господин Губернатор, уверение в моем высоком почтении.

Феврие Депуант".

- Какое благородство!

Завойко неодобрительно покосился на Тироля и заметил:

- Расчет, милостивый государь, один расчет.

- Не понимаю, Василий Степанович, - сказал Тироль, - какой уж тут расчет, один убыток!

- Это материя тонкая, до людской психологии относящаяся. Расчет каков? Авось расчувствуемся и черное за белое примем! Совершенно во французском духе... - Завойко взял письмо из рук Тироля и повернулся к Усову. - Где матросы?

- На "Форте".

- Живы?

- Одного искалечили, не знаю, выживет ли. Бунтовал...

- Удалой? - живо спросил Вильчковский.

Усов с тревогой посмотрел в покрасневшее, напряженное лицо полицмейстера, понурил голову и твердо сказал:

- Он.

Глаза Завойко и Изыльметьева встретились, и Василий Степанович почувствовал, что в эту минуту капитан "Авроры" гордится своим матросом. "А ведь явись он теперь, пожалуй, можно бы и помиловать..." - пронеслось в голове Завойко. Он покосился на Тироля, но лицо помощника капитана было непроницаемо.

- Бунтовал? - Завойко смерил придирчивым взглядом бравую фигуру квартирмейстера. - А ты что же, глазки делал?

- Как можно-с! - обиженно ответил Усов и как-то поник, продолжая с хрипотцой: - Мы своего звания не опозорили!

- Ну-ка, похвались!

Усов угрюмо протянул вперед руки - на них ниже кистей багровели полосы.

- Вязали?

- В железа взяли... Узки больно, им наша кость в новинку.

- Как дети? - спросил все еще строго Завойко.

- А чего им станется...

Казалось, Усов сердится на жену и на детей за то, что их маленькие, штатские жизни так некстати вплелись в дело государственной важности.

- Эх ты, Усач! - Завойко погрозил пальцем растерянному квартирмейстеру.

- Я ж от всей души. Кабы знали вы... - он с горечью поник.

- Что, покупали? Сулили золотые горы? - спросил Завойко. - Лестно им русского человека купить!

- Ле-естно...

- А не купишь!

- Не купишь, - живо подхватил Усов. - Уж как просили! В службу звали. Денег обещали, выгод всяких. Мундиры на них кра-а-сивые!..

- Красивее наших?

- Не то чтобы красивше... - Усов замялся. - Но хорошие. Особливо офицерские: параду много!