Колесо Фортуны. Репрезентация человека и мира в английской культуре начала Нового века - Антон Нестеров

Возможно, эта способность выговорить боль – и тем самым ее преодолеть – спасла Донна от того, чтобы наложить на себя руки. В самый мрачный период своей жизни Донн создает трактат «Биатанатос» (1608) – философское и религиозное оправдание самоубийства. «Лишение себя жизни не принадлежит к числу грехов естественных, а потому его можно осмыслить иначе», – заявляет он в подзаголовке трактата. Мысленно «проиграв» идею во всех ее аспектах, Донн преодолевает искус и находит в себе силы отойти от опасной черты: внутренне он уже покончил с собой. Об этом довольно красноречиво свидетельствует тот факт, что он завещал рукопись «Биатанатоса» Роберту Карру прося его не придавать трактат «гласности либо огню»,[773] тем самым гарантируя сохранность необычного «литературного надгробия». Своеобразную интерпретацию этого сюжета можно найти у Борхеса.[774]

«Биатанатос» можно счесть своего рода поворотным пунктом, с которого начинается глубокое обращение Донна к религии. Видимо, не последнюю роль сыграло тут и отношение к Донну при дворе короля Иакова, взошедшего в 1603 г. на престол Англии. Несколько раз Донн через покровителей ходатайствовал у короля о должности, которая позволила бы ему привести в порядок свои весьма затрудненные финансовые дела – но получал отказ. «Мы знаем мистера Донна как человека искушенного в науках и одаренного способностями к ученому богословию, из него может выйти могучий проповедник. И желание наше состоит в том, чтобы видеть его на этой стезе – и никакой другой», – объявил король Роберту Карру графу Сомерсету.[775] Ситуация в чем-то парадигматическая: несколько веков спустя и в иной стране в таком же положении оказался Булгаков, попавший в поле пристального внимания Сталина: без средств к существованию, без возможности работать – но «как бы ценимый» тираном… (Заметим, кстати, что о стихах Донна король Иаков высказался довольно резко: «Подобно Господню творению, стихи доктора Донна превышают мое понимание»[776] – заявил монарх, сам грешивший поэтическими переводами из Дю Барта, Лукана и оставивший несколько трактатов по искусству поэзии.) Но те биографы Донна, которые утверждают, что принятие сана было своего рода капитуляцией перед неизбежностью, вряд ли видят ситуацию поэта во всей ее сложности. Иначе мы не поймем, почему в 1610 г. Донн ответил отказом на прямое предложение короля стать священником, – шаг, требующий очень большой внутренней свободы. Но через все свои метания Донн искал лишь одного – некой точки связи, способной объединить мироздание в целое, придать смысл разрозненным фрагментам опыта. В конце пути он мог сказать, что связь эта лишь одна: Крестная жертва. 23 января 1615 г. он принимает рукоположение (цв. ил 4б?).

А дальше: капеллан короля, настоятель собора Святого Павла, проповедник… Однако при чтении его проповедей невозможно отстраниться от мысли, что их адресат – не столько паства, сколько он сам. Он убеждает себя, раз за разом он отстраивает собственную веру. В чем-то это не столько проповеди, сколько покаяния. В них очень явственно звучит: «Господи, я недостоин, но скажи только слово…»[777]

Он так же, как и раньше, склонен к парадоксам, к фантастическим метафорам. Чего стоят его утверждения о том, что «у Трисмегиста, у Зороастра и у Платона… мы обнаружим представления о Троице, выраженные куда яснее и буквальнее, чем у всех ветхозаветных пророков», или о том, что «Гермес (Трисмегист) старше тех первых секретарей Святого Духа, что оставили нам Библию – он был их предшественником».[778] Астрономия, алхимия, натурфилософия и естественная история – все идет в дело, ибо: творение свидетельствует о Творце. По «Проповедям» Донна можно составить своего рода «словарь эпохи» – они подобны калейдоскопу, где цветные стеклышки века – его географические открытия и философские системы, политические потрясения и духовные искания образуют завораживающий узор – не столько доказательство бытия Божия, сколько – исповедание веры. Не отсюда ли упрек, брошенный Т. С. Элиотом, который назвал Донна-проповедника «волхователем от религии… плотепоклонником, колдуном, провоцирующим оргию эмоций»;[779] Донн стремится не к доказательству, а к убеждению, но именно в этом кроется столь сильное воздействие его проповедей.

Джон Донн. Первая проповедь, прочитанная перед королем Карлом… Лондон, 1625

Возможно, мы лучше поймем донновские проповеди, если обратимся к самой знаменитой из его прозаических книг – «Devotions upon Emergent Occasions…» Возможный перевод этого названия: «Обращения к Господу в час нужды и бедствий» или «Молитвы в час бедствия» (учитывая, что требник по-английски – «The Book of Devotions»), однако помня о том, насколько «модернистом» был для своего времени Донн, по-русски книгу эту хочется назвать иначе: «Взывая на краю» (но об этом – чуть ниже).

Писалась она зимой 1623 г., когда Донн слег с приступом тяжелейшей «лихорадки». Современные медики утверждают, что то был возвратный тиф, среди симптомов которого бессонница, бред, полный упадок сил и тяжелейшие боли во всем теле. На пятый или седьмой день наступает кризис, но даже если он миновал, сохраняется опасность последующего рецидива, приводящего, как правило, к смертельному исходу. Тем самым Донн подошел к самому краю могилы и лишь чудом остался в живых. В посвящении к книге Донн скажет, что он считает себя трижды рожденным: «Первый раз то было естественное рождение, когда я пришел в этот мир, и второй раз – рождение в сверхъестественный порядок вещей, когда я был рукоположен в сан, нынешнее же мое рождение – не сверхъестественное, но превышающее порядок природы, когда я вернулся к жизни после моей болезни». Опыт приближения к смерти, вынесенный Донном из болезни, стал основой «Обращений к Господу…».

О смерти он размышлял не раз; подобно царю Митридату, который ежедневным принятием малых доз яда сделал себя для него неуязвимым, Донн приучался смотреть без трепета в лицо «Владычице ужасов»: «Если апостол Павел мог произнести: "Я каждый день умираю: свидетельствуюсь в том похвалою вашею, братия, которую я имею во Христе Иисусе, Господе нашем"[780] и вторя тому, сказать: «Я гораздо более был в темницах и многократно при смерти»,[781] то нет палача, который способен был бы вызвать трепет в святом, сказав: «Завтра ты умрешь», ибо ответом ему было бы: «Увы, я умер вчера, и вчера же исполнилось тому уже двенадцать месяцев, и семь лет, и было так каждый год, месяц, неделю и час, прежде чем ты сказал мне о том». Нет ничего ближе к бессмертию, как ежедневное умирание, ибо нечувствительность к смерти есть бессмертие; и тот лишь никогда не вкусит смерти, кто подготовлен к ней непрестанным размышлением: непрестанное переживание смертности есть бессмертие»,[782] – говорил он, выступая перед паствой на Пасху 1619 г.

Последняя проповедь Донна, прочитанная им в предчувствии собственного конца, его автоэпитафия, получила название «Дуэль со смертью». «Я не желаю, чтобы смерть забрала меня спящим. Я не хочу, чтобы она взяла меня без борьбы, чтобы ей достаточно было лишь объявить меня мертвым, – нет, пусть победит меня, пусть превзойдет в схватке»,[783] – обмолвился он в одном из писем Генри Гудьеру

Однако «Обращения к Господу…» не просто размышления о смертности, они непосредственный опыт физического умирания, зафиксированный шаг за шагом. Так медики-экспериментаторы надиктовывали ученикам клиническую картину своей агонии…

Рукою Донна, когда он писал «Обращения…», в прямом смысле водила лихорадка. «Плотность», сложность текста объясняется той необычайной обостренностью, ускоренностью работы сознания, которые присущи порой болезни. Раскачивающийся, подобный прибою ритм этой прозы, переходы от отчаянья к надежде и обратно напоминают о море, штурмующем твердыню берега. Возможно, когда Донн писал свой текст, ему вспоминалось:

Джон Донн. Схватка смерти, или утешение душе ввиду смертельной жизни и живой смерти нашего тела. Лондон, 1633

«Объяли меня воды до души моей, бездна заключила меня; морскою травою обвита была голова моя. До основания гор я нисшел, земля своими запорами навек заградила меня; но Ты, Господи Боже мой, изведешь душу мою из ада».[784]

Книга – а в ней около 200 страниц – была закончена Донном в течение месяца. И тут же, по настоянию друзей, ушла под типографский пресс. Донн еще не настолько оправился от болезни, чтобы выходить из дома, а отпечатанный экземпляр уже лежал у него на столе. (Интересно, что бы сказали про такие темпы публикации современные издатели, для которых даже при компьютерном наборе месяц – срок непомерно сжатый? А ведь титульный лист книг XVII в. гравировался вручную…)