Сивилла - Флора Шрайбер

   Между тем анализ, подталкиваемый импульсом гнева, который Сивилла получила возможность ощущать, давал заметные результаты. Вики эффективно объединяла разные «я», рассказывая им о прошлом и настоящем тотальной Сивиллы Дорсетт. «Эта компания, – говорила Вики доктору Уилбур, – начинает становиться дружной».

   Больше не существовало двух Пегги, зато вернулась Пегги Луизиана. Эта консолидированная Пегги с юмором воспринимала перспективу воссоединения с Сивиллой. Как-то утром майского дня 1962 года одетая в свободный плащ, хитро прищурившаяся Пегги вошла в кабинет док тора, заглянула под столы и кресла и наконец торжественно объявила:

   – Мы должны добраться до сути наших травм. Это потребует настоящей детективной работы, доктор Уилбур, – я хочу сказать, доктор Ватсон.

   – Ну-ну, мистер Холмс, и что же мы обнаружим сегодня? – спросила доктор Уилбур.

   – Кусочки головоломки, доктор Ватсон. Кусочки, которые помогут нам решить эту необычную загадку, – ответила Пегги.

   В течение трех следующих дней Пегги продолжала разыгрывать роль Шерлока Холмса, активно сотрудничая в выявлении и уничтожении травм прошлого.

   Потом неожиданно, как раз тогда, когда доктор Уилбур начала думать, что интеграция находится на расстоянии вытянутой руки, Мэри впала в тяжелую депрессию.

   Сидевшая в кабинете доктора в начале июня 1962 года Мэри была настолько подавлена, что не могла разговаривать. На следующий день никто из «я» не явился на сеанс. Доктор Уилбур позвонила Сивилле домой, но никто не ответил. Когда наконец она смогла попасть в квартиру, то оказалось, что Мэри забилась под комод и не желает вылезать. Вытащив оттуда Мэри, доктор уложила ее в постель. На следующий день, когда опять никто не явился на сеанс, доктор Уилбур снова отправилась на квартиру Сивиллы, где разыгралась та же самая сцена. Представление это повторялось еще много раз.

   В один из таких дней Мэри кипела от злости:

   – Я здесь.

   – Где?

   – В каменном помещении без дверей и без окон, извилистом и открытом сверху, – ответила Мэри. – Мне никак не подняться наверх, чтобы выбраться. Выхода нет. Я в этих стенах как в ловушке.

   Сначала доктор Уилбур подумала, что стены символизируют крушение мечты Мэри о собственном доме.

   – Как выглядит это строение, Мэри? – спросила доктор.

   – По форме оно похоже на эскимосское иглу, – ответила Мэри.

   Припомнив их прежние дискуссии о религии, в которых Мэри говорила о том, что замкнута внутри стен, док тор спросила:

   – А не может это иглу быть вашей церковью?

   – Я не знаю. Не знаю, – всхлипывала Мэри.

   Когда стало ясно, что этим иглу, из которого нет выхода, является религия и что иглу превратилось в препятствие, мешающее продолжать анализ, доктор Уилбур была вынуждена разрушить иглу до последнего камня. Задача включала в себя повторный анализ основного религиозного конфликта. Однако чем больше они концентрировались на религии, тем сильнее становилась депрессия Мэри. С усилением депрессии Мэри все более подавленным и склонным к суициду становилось тотальное «я». Марсия хотела прыгнуть в Гудзон. Вики, которая когда-то уберегла от подобного поступка Сивиллу, на этот раз сообщила доктору Уилбур:

   – Марсия хочет прыгнуть в реку, и я думаю, что позволю ей сделать это.

   – Подождите, пока я приеду, – приказала доктор Уилбур.

   И хотя Вики болезненно реагировала на заразительную интенсивную депрессию Мэри, она подождала.

   Этот суицидальный кошмар поддерживался объяснениями Мэри: «Даже если тебе суждено гореть вечно, больно будет только сначала» – или: «Я не боюсь, что не попаду в рай. Единственное, зачем я хотела бы попасть туда, так это чтобы быть вместе с бабушкой, но если там находится мать, то она все равно не даст мне встречаться с бабушкой». Потом, всхлипывая, Мэри рассказывала о том, что она называла «моим горестным детством», и о голых стенах церкви в Уиллоу-Корнерсе.

   Пегги протестовала: «Мы хотим заниматься делом, а Мэри тянет нас назад».

   Парадокс, но после освобождения Сивиллы от матери, которое произошло на Уэст-Сайд-хайвей, у некоторых альтернативных «я» все еще сохранялась сильная тяга к суи циду. Доктор Уилбур всегда считала стремление Сивиллы к самоубийству выражением ненависти к матери, ненависти, обращенной против себя. Но теперь доктор предположила, что освобождение Сивиллы не коснулось Марсии, которая всегда несла на себе бремя этого стремления и которая в то же самое время, как пояснила Вики, больше всех нуждалась в матери.

   Мэри, со своей стороны, не была глубоко затронута освобождением Сивиллы от матери, поскольку главной проблемой Мэри являлась не мать. Эта личность была озабочена главным образом бабушкой Дорсетт, своим отцом и фундаменталистской религией, пронизывающей их жизнь. До тех пор, пока Мэри принимала бабушкину простую веру – жить честной жизнью, – она была спокойна. Однако когда она подпадала под власть церкви и теологии, которую испо ведовали ее отец и дедушка Дорсетт, она начинала нести на себе бремя религиозных пут, которое в той или иной степени разделяла большая часть альтернативных «я» и сама Сивилла. Для Мэри не могло быть ни разрешения проблемы, ни уменьшения суицидальных наклонностей до тех пор, пока не будет исчерпан религиозный конфликт.

   Годы между 1962-м и 1965-м промчались на фоне этого конфликта. Год за годом Мэри оставалась в ловушке своего иг лу; год за годом шла борьба между тенденциями выживания и самоубийства, между стремлением выздороветь и остаться больной. «Мы все боимся поправиться», – доверилась доктору Уилбур Марсия. Но существовал и другой страх, тонкий, неуловимый, экзистенциальный, – страх, который Майк и Сид ранее озвучили вопросом: «Нас собираются убить?»

   «Я должна умереть?» – спрашивало доктора Уилбур каждое из этих «я». Для некоторых из них интеграция была синонимом смерти. Уверения доктора в том, что, став едиными с Сивиллой, индивидуальные «я» не перестанут существовать, по всей видимости, убеждали лишь отчасти. «Мне хотелось сделать еще так много, – сказала Марсии Ванесса. – Понимаешь, мне недолго осталось». Даже Сивилла, неправильно поняв слова доктора Уилбур о том, что Вики больше напоминает исходную Сивиллу, чем сама Сивилла, возбужденно заметила: «Я не хочу погибнуть и превратиться в эту болтушку».

   А потом произошли два события, сделавшие землю обетованную еще более далекой.

   Доктор Уилбур считала, что вскоре после возрастной прогрессии до тридцати семи лет Майк и Сид должны были интегрироваться. Казалось теоретически невозможным продолжение существования «мужчин» тридцати семи лет в женском теле. Представлялось вполне вероятным, что сохранятся только их следы в виде мужского начала, которое присутствует в каждой женщине. Однако в один прекрасный день 1964 года раздалось:

   – Я – Майк, и я хочу поговорить с вами, доктор Уилбур.

   – Привет, Майк, – ответила доктор.

   Что ж, рассудила она, раньше ей не доводилось сталкиваться с расщеплением личности, и она не знала, чего можно ожидать в таких случаях. Так стоит ли удивляться?

   – Мне хотелось бы кое-что узнать, – воинственно заявил Майк.

   – Что именно?

   – Сколько вы еще собираетесь тянуть с этим фарсом насчет интегрирования меня и Сида с этими женщинами?

   – Но я уже давно объяснила, – напомнила доктор Уилбур своему пациенту, – что вы живете в женском теле и должны смириться с этим фактом.

   – Тогда зачем вы сделали нас мужчинами? Такие вещи подобают только Богу. Это вас не беспокоит?

   Майк загнал доктора в угол тем же способом, которым, как жаловались некоторые «я», она сама припирала их к стене.

   – Я не делала из тебя и Сида мужчин, – ответила она наконец. – Раз вы никогда не были настоящими мальчиками, значит и сейчас не являетесь мужчинами. – Она тихо добавила: – У вас все еще нет *censored*ов.

   – Это ложь, – сердито ответил Майк, – чистой воды ложь. Как и все остальное, *censored* существует в представлении его обладателя. В моем представлении мой *censored* существует. Я – мужчина среди мужчин. – Он выдержал пристальный взгляд доктора и добавил: – Я не собираюсь становиться частью женщины. Сид тоже не собирается.

   Доктор решила потянуть время.

   – А где Сид?

   – Я здесь, – ответил Сид. – Я пришел с Майком. Он говорил за нас обоих. Теперь, когда наш отец умер, мы остались единственными мужчинами в семье, и мы не позволим никакому сопливому доктору мешать нам.

   – Сид, – спросила доктор, – в чем я так провинилась, что ты разговариваешь со мной подобным тоном? Я думала, что мы друзья.

   – Тогда и поступайте как друг, – ответил Майк. – Дайте нам свободу быть теми, кем мы являемся.

   – Именно это я и стараюсь сделать, – возразила доктор Уилбур.