Ведущий в погибель. - Надежда Попова

— Есть ведь и речные выходы, — заметил солдат, и Курт кивнул:

— Есть. Но там спрятаться еще сложнее, еще опаснее — ну как перевернется его вместилище? Куда ему выплывать тогда ясным днем? А ночью уйти вплавь… Такой, как он, не станет мокнуть и пачкаться, скрываясь от людишек. Есть способ проще, каковым, если он и впрямь покинул Ульм, он наверняка и воспользовался. Скорее всего, он просто вышел из ворот ночью — своими ногами.

— Ночью ворота на запоре, майстер Гессе, — обиженно возразил страж. — И никто никому их не отопрет — не за мзду, если вы на это намекаете. Имперский город, дело серьезное; чем потом откликнется такое двурушничество — Богу одному ведомо, а мы проверять не собираемся. И так, знаете, Ульм в прошлом с землей сравнивали — кто знает, для чего вот такие ночами шастать будут? В этом отношении все серьезно, поверьте на слово. Понимаю, вы можете поспорить, дежурства на воротах — дело прибыльное, все знают, но это вот так, днем, по мелочи с какого торгаша срубить; ночью — все строго. А теперь уж тем паче, майстер Гессе. Наши все на ушах стоят.

— Но меня вы впустили, — заметил он, и тот кивнул:

— Впустили. Потому что — Знак и Печать.

— А если грамота, подтверждающая важную должность? Если бумаги с особыми полномочиями?.. Спроси и об этом. Не было ли этой ночью спешных «гонцов» от совета или кого-то в таком роде. Однако и на такое он вряд ли пойдет — уж больно сложно. Не это мое основное подозрение. Мне, Кальк, надо знать вот что: не случалось ли у кого из стоящих на воротах провалов в памяти этой ночью.

Солдат нахмурился, даже отступив на шаг назад, глядя на собеседника непонимающе и настороженно, и отозвался не сразу.

— Это в каком смысле? — переспросил он, наконец, и Курт шагнул за ним следом, пояснив по-прежнему тихо, все так же поглядывая, не обращает ли кто излишне пристального внимания на их беседу:

— В самом дословном, Кальк. Видишь ли… — он помедлил, подбирая слова, и понизил голос еще больше: — Видишь ли, это одна из их способностей. Эти ребята, кто постарше и посильней, могут попросту приказать любому человеку сделать то, что они хотят. Между нами; так он вошел в дом барона этой ночью — снаружи, через дверь, через стену взял под контроль слугу, и тот отпер им двери.

— О, Господи… — проронил тот едва слышно. — Так стало быть, все это напрасно — запоры на дверях, ставни, замки; все зря? Ничто не спасет?

— Если он захочет — он войдет, — подтвердил Курт со вздохом. — Мы в Конгрегации этих тварей изучили неплохо, и поверь в то, что я говорю. Это так. Обыкновенно они не напрягаются, ловят народ на улицах, но бывает и такое. Посему — если он покинул Ульм, если вышел, то вышел вот так — так же, как вошел в дом барона. Приказав его выпустить. Того, что делал под таким внушением, человек может и не помнить; не обязательно — но может, это зависит от того, насколько силен стриг и насколько глубоко он подчиняет. Это мне и надо выяснить, Кальк. Быть может, кто-то из твоих товарищей помнит, как отпирал ворота, как выпускал кого-то, не желая сам этого делать, и теперь молчит об этом, потому что уверен, что никто его не поймет. Но я — пойму. Или, возможно, пара-другая минут попросту выпала из памяти — у одного из них или, быть может, у всей смены разом, как знать. Если кто-то из стражей этой ночью внезапно обнаружил себя растерянным, забывшим, что делал только что, не помнившим, куда ушла часть времени — мне надо знать это. Если такое произошло, стало быть, он и впрямь вышел из города.

— Вот бы дай-то Бог, а… — с тоскливой надеждой проронил солдат и, повстречав его взгляд, смутился. — Понимаю, вам это не на руку, майстер Гессе, если он уйдет… простите, но не порадоваться не смогу. Понимаю еще, что, раз ушел от нас — придет куда-то еще, и там начнут люди умирать, и не по-христиански как-то выходит — дескать, не меня едят, и ладно; Бамбергер потому и погиб — потому что не так мыслил… Но у меня дети здесь. Семья. Не смогу не вздохнуть, если ваша мысль подтвердится. Уж простите.

— Я понимаю, — сочувствующе кивнул он. — Это нормально.

— А если его тут больше нет… Вы что же — за ним? Куда же? Как выяснить?

— Рано пока об этом, Кальк; не знаю. Одно точно — куда он, туда и я, пока не возьму гада за яйца… Так что же — могу я на тебя рассчитывать?

— Конечно, майстер Гессе, какие вопросы; вот только одна проблема: те, кто сменился, сейчас по всему городу разбрелись. Кто-то дома, кто-то нет… Один я набегаюсь. Сколько времени уйдет, чтобы достать каждого, кто на воротах стоял… Ничего, если я приятелям расскажу, в чем ваша мысль, и их привлеку к этому делу?

— Ничего, — дозволил Курт. — Даже неплохо. Быстрей управимся.

Тот скептически покривился в ответ, но лишь спустя два с половиной часа он понял, насколько страж оказался прав. Пройти от одного края города до другого и прежде было нелегко, а сегодня, казалось, эта задача была вовсе невозможной — к вечеру празднующих все более прибавлялось, они становились все разнузданней и возбужденней, толпы — все гуще и плотнее, и что начнется к ночи, когда и без того изрядно подогретые граждане свободного города дойдут до кондиции, страшно было и вообразить.

Предоставив солдату отлов основной массы соратников, уже сменившихся с дежурства, Курт обошел все ворота города, включая, вопреки собственным выводам, и речные, выяснив, что за время их смены никаких подозрительных ящиков, мешков и тюков вывезено не было. Навестив по пути несколько домов и съемных комнат, он побеседовал с доставшимися на его долю стражами, пребывающими на отдыхе после ночного бдения, не выяснив также ничего, что могло бы привлечь его внимания, и к главным воротам Ульма он возвратился уже к вечеру, когда солнце цеплялось кромкой диска за холмы на западе.

Похождения солдата увенчались большим успехом — это Курт понял, уже издали увидев кучку стражей, собравшихся у ворот, слушающих своего соратника с неослабным вниманием.

Ночная стража западных ворот незадолго до наступления утра, когда сон одолевает всего более, а тишина и безлюдье воцаряются даже в этом городе, внезапно утратила ощущение времени. Стражей было трое, прочие спали в караульном помещении при надвратной башне; еще минуту назад, по их словам, все сидели кружком, рассказывая устаревшие байки и анекдоты в сотый раз, дабы изгнать сон и развеять скуку, и вдруг каждый из них обнаружил себя в нескольких шагах в стороне, не помнящим, как прервал разговор и для чего отошел от круга света и тепла, создаваемого факелами. Некоторое время каждый прятал друг от друга глаза, полагая, что это странное оцепенение коснулось лишь его; к утру, открывшись таки друг другу и обсудив произошедшее, стражи рассудили, что о диковинном событии лучше всего будет умолчать.

— Так значит, нет больше штрига в Ульме, майстер Гессе? — с надеждой подытожил Кальк, и он лишь молча вздохнул.

Александер оказался прав, права оказалась Адельхайда — Арвид не солгал, говоря, что покидает город. И, как знать, быть может, если бы не убийство его птенца, он ушел бы из Ульма уже той ночью…

— И все же не расслабляйтесь, — отозвался он, наконец, не веря себе самому. — Мало ли что.

До гостиницы Курт добирался уже по сумеркам, с усталым раздражением уворачиваясь от празднующих горожан, с ужасающим мастерством изготовленных соломенных чучел и попросту палок, разряженных в ленты и листья. Ни одного поздравления с наступившим днем Пасхи он так и не услышал, зато пожелания со счастливым Днем дурака сыпались со всех сторон, в конце концов создав чувство, что сегодня майстер инквизитор отмечает свой день рождения, и ощущение собственной глупости сегодня было весьма уместно.

Уснуть он себе просто приказал. Этот полезный талант был открыт им в себе задолго до уроков Хауэра — когда единственным возможным способом уйти с улиц, спрятаться от окружающего мира были сны, когда усталость и уныние начинали граничить с отчаянием, а жизненный путь виделся не иначе как короткой темной улочкой с тупиком впереди, маленький Курт научился уходить от реальности по собственному произволению. Надо было лишь расслабиться, закрыть глаза и дышать — медленно, глубоко, стараясь не думать ни о чем, включая собственное желание уснуть. Пробуждался он также в четко назначенное себе время, длился ли сон минуты или же часы. Но если от неприятностей детства можно было уйти довольно легко, то проблемы взрослой жизни доставали его и там, в дальних краях по ту сторону сознания, и от такого сна Курт вставал разбитым, лишь чуть менее усталым и злым на весь белый свет и себя самого. Разум пытался постичь хоть что-то и там, в видениях, производя смутные решения и делая туманные выводы, а посему в последнее время подобным способом сомнительного отдохновения он старался не злоупотреблять, предпочитая потратить время на работу. Однако бывали дни или ночи, когда выбора не оставалось: работать было невозможно либо же не над чем, и такой отдых был все же куда плодотворнее бесцельного блуждания по комнате из угла в угол.