Следы помады. Тайная история XX века - Грейл Маркус

Это было, по крайней мере, со стороны Хаусмана, полностью осознанное повторение искушения Христа Дьяволом. Были и дальнейшие планы: грандиозное шествие через Берлин, целью которого стало бы не разрушение, а захват собора. Шествие не состоялось («не хватило денег», объясняет в мемуарах Хаусман; каких таких денег? — подумает читатель). Миру было отказано в зрелище того, как Баадер и тысяча других людей маршируют по улицам в качестве спасителей — или в качестве Смерти дада в прогулочном костюме Георга Гросса: длинном чёрном пальто и большой белой маске смерти, костюме, который снова появился по всей Германии в 1980-e, когда студенты и панки, некоторые из которых знали о своих предтечах, маршировали по улицам, протестуя против ядерного оружия.

Георг Гросс в облике Смерти дада, Берлин, 1918

Обложка журнала “Time”, 30 ноября 1981

Хаусман хотел использовать Баадера в качестве тарана. Хотя его замыслы не увенчались успехом, оказавшись на месте, Баадер стал действовать самостоятельно. До того, как заразиться болезнью дада, он был многообещающим архитектором, хотя, естественно, не дада стал причиной его безумия — дада только аргументировал его. Родившийся в 1875 году, намного раньше своих товарищей, он умер в 1955-м, в нищете и в забвении, периодически до этого попадая в психиатрическую лечебницу, стариком, временами мелькавшим среди лавочек в парках, разговаривающим с самим собой — совсем не так, как почти все остальные, которые, дожив до 1970-х, перешли к безбедному и почётному существованию, оставив дух дада. И хотя после своего появления в берлинском соборе Баадер исчез из истории, то есть из исследований и агиографий дада, у него был ещё один день славы — почти незамеченный, но даже ещё более неоднозначный. Подруга Хаусмана Вера Бройдо-Кон рассказала об этом случае спустя полвека после того, как он произошёл:

[Где-то около 1930 года] Гитлер только начинал свою политическую карьеру. И одним из самых любопытных признаков того, что в Германии творилось что-то неладное, было невероятное количество людей, выдающих себя за Иисуса Христа… У каждого из них были свои апостолы и ученики. В какой-то момент их стало так много, что они решили провести конгресс Иисусов, чтобы самим разобраться, кто из них настоящий. Дело было летом, и Иисусов в Тюрингии — в Средневековье бывшей центром радикальных ересей, особенно ереси Свободного Духа, и с тех пор ставшей очагом всякой религиозной мании — развелось видимо-невидимо, так что это сборище решили организовать на огромном поле за городом. И Баадер сделал нечто замечательное: годом раньше «Люфтганза» представила ему как журналисту бесплатный билет, действительный для полёта в любое время и в любую точку Германии… Тогда он позвонил в авиакомпанию и попросил отвезти его в Тюрингию и высадить посреди поля. Они согласились. Представьте себе, все «участники конгресса» стояли огромным кругом. Иисусы — в центре, за ними их «болельщики», толпа, зрители, и вдруг все задрали головы и увидели его, Баадера, спускающегося с неба. Он приземлился, повернулся к ним. И тут они посмотрели на его лицо и обомлели!..31

Это был виток фарса, сатиры, фактической шутки, помешательства, веры, отчуждения и бунта, такое завихрение персонального, исторического, религиозного, культурного и политического, которое не может быть распутано. Появление Баадера в соборе было тем же. Так как это никем не подтвердилось, то это не могло быть никем описано, и это последнее событие нашло своё место почти в каждой хронике дада, но хроникёры не представляли это чем-то большим, чем бессмысленный розыгрыш. Спустя десятилетия это была хорошая история. Нет никакой причины думать, что она была известна Мишелю Муру и Сержу Берна, так же как нет причины думать, что Баадер, сидя на лавке в 1950 году, читал новость о деянии Мура и Берна и потом смеялся, бранился или просто смотрел в газету стеклянными глазами, не понимая ни слова. Баадер предъявил истории долг: долг неудовлетворённого дела. И если четвёрка из Нотр-Дама не приблизилась к тому, чтобы оплатить его, то уж точно они возвратили этот долг в действие — сам долг и всю сопутствующую ему историю.

Георг Гросс, коллаж без названия, ок. 1950

Определяющим для дада

Определяющим для дада был его отказ делать прогнозы и оказываться быть пойманным врасплох. «Дада, — гласит манифест 1919 года, приписываемый Хюльзенбеку, Хаусману и Баадеру, — единственная сберегательная касса в мире, которая выплачивает проценты в вечности». «Вкладывайте ваши деньги в дада!»

…дада есть тайная спекуляция… дада не подчиняется суверенитету Межсоюзнической экономической комиссии. Даже Дойче Тагесцайтунг живёт и умирает с дада. Если вы хотите следовать нашему призыву, отправляйтесь ночью между и и 12 часами в Аллею Победы, на место между Иоахимом Ленивым и Отто Неразумным, и спросите полицейского, где тут тайный вклад дада. Потом возьмите стомарковую купюру, налепите её на золотую букву Г в слове Гинденбург и трижды крикните — первый раз piano, второй раз forte и третий раз fortissimo: дада. Затем кайзер (который живёт не в Амеронгене, как утверждают из тактических соображений, а между ступнями Гинденбурга) с громким дада, дада, дада поднимется через тайный ход из люка и выдаст вам нашу квитанцию. Следите за тем, чтобы после «W.II» стояло не “I.R.”[118], а «дада». “I.R.” сберкасса к оплате не принимает. Кроме того, вы можете внести ваш вклад на д а д а при каждой депозитной кассе ДОЙЧЕ БАНКИ, ДРЕЗДЕНСКОЙ БАНКИ, ДАРМШТАДСКОЙ БАНКИ и ДИСКОНТНОГО ОБЩЕСТВА. Эти четыре банки называются «Д» или дада-банками, и китайский император, и японский император, и новый император России Колчак имеют свой дада-двор, обсиживающий банки (раньше их называли «золотосрущими», теперь их называют «дада», на левой угловой башне собора Нотр-Дам сидит один такой)32.

Дада пускал в ход по дешёвке высокорискованные долговые расписки. Цена поднималась дадаистской версией уличных слухов, поступком, достойным подражания, но на следующий день выплаты по распискам могли оказаться фальшивыми. Дада расплачивался по двустороннему связующему фактору: всем или ничем. Чтобы войти в дело, ты платил пенни, чтобы выйти из него, ты платил тем же. Можно было войти из презрения к истории — но затем ты пленялся идеей творить её, потому что история взяла на себя долг, который никогда ещё не был оплачен, — потому что лишь в обыденных, исчезающих мгновениях долг был забыт