Возвращение на Арвиндж - Александр Гергель

– Это мельница, – уверенно шепчет он мне в самое ухо.

Вот что значит образование! Я бы не догадался, простой здесь хоть неделю. В голову не придет, что афганцы строят мельницы на арыках. Хотя зерно-то им молоть нужно, а на реках я ни одной запруды с мельницей не видел, слишком крутые берега. Получается, что, кроме как на арыке, мельницу негде поставить. Одно слово – городской житель, видевший мельницы только в кино! Мельница – огромная махина с лопастями, медленно вертящимися под напором ветра. Ага! И к ней на полном скаку подлетает Дон Кихот с копьем. Водяная мельница – не менее внушительное сооружение возле плотины пруда. Юркий ручеек вращает громадное деревянное колесо. На мельнице обитает старый колдун, здесь регулярно происходит чертовщина. Короче, как у Гоголя! Вот что такое мельница в моем понимании. А этот сарай высотой в человеческий рост не может быть мельницей!

Или что-то еще было о мельницах в советском кинематографе? «Никто не хотел умирать» с Бонионисом и Будрайтисом. Лесные братья, банда Домового, перестрелка на мельнице. Там они бегают по этой мельнице, палят друг в друга из винтовок, падают, перемазанные в муке. А ведь правильно, никто не хочет умирать, не ошибусь, если скажу за всех наших!

Но без чертовщины здесь точно не обошлось. Только черт мог завести нас сюда, к этой хибаре, ведь пойди мы вдоль другого арыка, не стояли бы сейчас здесь, соображая как быть дальше. А проблема между тем стояла серьезная. Проверять эту мельницу нужно, тут сомнений у меня не было. При этом, хотя пять минут назад я думал, что ни духов, ни Альфредика здесь быть не может, сейчас такой уверенности у меня нет. Если нас засекли на маршруте, то лучшего места для засады им не найти. Стоит только дождаться, когда мы подойдем к этой мельнице и полезем ее проверять, и можно с ходу валить всю толпу. Наверняка бородатые сидят внутри, выставив в окна стволы автоматов. А парочка замерла возле двери, чтобы схватить вошедшего внутрь шурави живым. По-хорошему нужно укладывать бойцов метрах в тридцати от сарая, пулеметчика прямо напротив двери. Потом быстрым рывком подскочить к правой стене, швырнуть в окно гранату и тут же отпрыгнуть подальше, чтобы не попасть под выстрелы своих бойцов. Как только внутри рванет и дверь вылетит наружу, пулеметчик должен подмести сквозь дверной проем все помещение. Конечно, духов там может и не оказаться, но на фига просто так соваться, рисковать понапрасну? Одна беда, нельзя туда гранату кидать. Ведь обязательно окажется, что наш «боевик» выбрал для нычки именно этот сарай! Что ж мы потом в батальон поволочем его развороченный труп?

Сделать вид, что не заметили хибары, мы уже не можем, кто-нибудь потом заложит или просто проболтается в батальоне.

А раз гранату швырять нельзя, значит, нужно входить и смотреть. Хорошо, что мне решения принимать не нужно. Есть у нас лейтенант, пусть он и думает, командует, а потом отвечает. Недаром в армии говорят: «Чистые погоны – чистая совесть», – у меня хоть и сержантские, с лычками, но все ж не со звездами!

Одного я только не учел, лейтеха не понимает, что дедов и дембелей на такие задания не посылают, это работа для ловких черпаков. Тут-то он меня и огорошил: «Иди, проверь!»

А я ж уже не только просчитал ситуацию, но и представил себе этих духов у двери, да еще одного в глубине помещения, который автоматной очередью отсечет тех, кто бросится на выручку вошедшему. К тому же мне совершенно ясно, что нервы у колпаков не выдержат и, как только грянет первый выстрел, они, не глядя, высадят в дверь по магазину из своих автоматов и коробку ПК.

Вот тут-то меня и переклинило, да так, что тошно стало. Удавить Альфреда, удавить пулеметчика, удавить лейтенанта, вот чего я жаждал! Не хочу я идти, не хочу подставляться, хоть и не верю, что там засели духи. Я даже не понимал, кого больше боюсь, духов или своих автоматчиков, которые никого в плен брать не собираются. Короче, каша в голове, все перемешалось. Как быть? Напрягся я сильно, а выхода из ситуации найти не могу. Лейтенанта на три буквы не пошлешь, это будет отказ выполнять приказ командира в боевой обстановке! Отдать приказ молодому, чтобы входил первым? Невозможно им показать, что сам я входить в хибару боюсь! С другой стороны, дембель скоро, пара месяцев до Приказа. Альфред этот мне не родственник и не друг. Бесполезно за него башку подставлять, за идиота. Может, гранату туда? Нет, нельзя! Обидно до соплей, но нужно решаться.

Подзываю молодого, который с пулеметом. Я его знаю, видел в деле, вроде смышленый парнишка. Хоть и горец, но по-русски кое-как понимает. Ставлю его у стенки, слева от двери и объясняю четко и спокойно:

– Сейчас я вхожу в дверь и сразу отскакиваю в сторону. Ты – ствол внутрь. Стреляешь только по моей команде, либо после первого выстрела. Если что, голову отверну! Кивает на каждое мое слово. По лицу его вижу, что он меня понял.

Ситуация, конечно, поганая, ведь за спиной у меня молодой боец с пулеметом, и нет уверенности, что он не нажмет на курок раньше, чем я в сторону отойду. И все же, если решился, страх исчезает, остается только злость. Пропади все пропадом! Изготовился. Автомат в руках, палец на спусковом на крючке. Изо всех сил бью ногой в дверь, она срывается, отлетает куда-то внутрь, и я со страшными матюгами: «Лежать, гады! Всех убью!» – вслед за ней рвусь в темноту. Внутри сразу ухожу вправо к стене, чтобы не попасть под свой пулемет, и валюсь боком на пол, чтобы не попасть под очередь, если дух шмальнет. В принципе, я был почти уверен, что внутри будет абсолютная темнота, как глухой ночью в остывшей печке. Однако вместо этого вижу смутный огонек, метнувшийся из угла в угол у противоположной стены. Я уже готов нажать на спуск, но за долю секунды, не знаю даже, каким уголком мозга, понимаю, что опасности нет. Что-то удерживает меня, и вместо того, чтобы дать очередь по этому движению, я ору нечеловеческим голосом, так что стены хибары чуть не выгибаются наружу: «Не стрелять!». Вскакиваю и прыгаю к противоположной стене, на какие-то мешки. Слышу, что следом за мной в помещение вваливаются лейтенант, пулеметчик, еще кто-то из молодых. Но я не смотрю на них, а смотрю перед собой. Там, загораживаясь от меня керосиновой лампой с тусклым синеватым огоньком, сжался в комок маленький пацан. Глаза его, расширенные от ужаса, впились в мое лицо. Он не смотрит на ствол автомата, направленный ему в грудь, только мне в глаза! Они пугают его больше автомата. Пугают потому, что и у меня они расширены от ужаса, потому что я мгновенно представил себе, что было бы, нажми я на курок. Все триста пуль из ленты ПК скакали бы здесь рикошетами от каменных стен после того, как измочалили щупленькое тельце этого сопляка!