Римские рассказы - Альберто Моравиа

— У какого князя?

— Ну, у князя… И ты говорил, они зарыли его в огороде…

— В каком огороде?

— В твоем огороде, Маринезе… И не валяй дурака… Тебе известно, где клад, скажи нам — и делу конец.

И тут он, не поднимая головы, медленно произнес:

— А… ты хочешь сказать — клад?

— Да, клад.

— Тогда пойдем, — сказал он решительно. — Мы его живо откопаем. Есть у тебя лопата? Возьми лучше вот эту. Пойдем, я дам лопату и твоему товарищу… идем же.

Я был немного озадачен — я не ожидал, что оп согласится так быстро, но направился за ним. Он зашел за дом, продолжая бормотать:

— Клад… Сейчас я покажу тебе, что это за клад… — Возвратился с лопатой и вручил ее Ремиджо. Затем опять направился за дом, все повторяя: Идемте… вам нужен клад… вы его получите…

За хижиной земля оказалась не возделанной, здесь валялись отбросы и мусор. Чуть подальше росло несколько деревьев и за их стволами проглядывала высокая стена, похожая на ту, что огораживала сад со стороны виа Аурелиа. Маринезе направился по тропинке мимо деревьев и зашел в самый конец сада, туда, где стена образовывала прямой угол. Потом он неожиданно повернулся к нам и, стукнув ногой о землю, сказал:

— Копайте вот здесь… здесь зарыт клад.

Я взялся за лопату и тотчас принялся копать. Ремиджо, с лопатой в руке, стоял и смотрел на меня. Маринезе сказал ему:

— Копай и ты… разве тебе не нужен клад?

Тогда Ремиджо бросился копать с таким рвением, что Маринезе проговорил:

— Полегче, полегче… время у тебя есть.

При этих словах Ремиджо замедлил темп и попал себе лопатой по ноге. Маринезе повернул лопату у него в руках и сказал:

— Вот как надо держать лопату… и когда всаживаешь ее в землю, придавливай ногой, иначе ничего не выкопаешь. — Потом добавил: — Копайте и в длину и в ширину… метра на два… не больше… Клад там… внизу… А я пока пройдусь…

Но тут я ему сказал:

— Нет, ты останешься здесь.

Он возразил:

— Чего ты боишься?.. Я же сказал тебе, что клад — твой.

Так мы копали изо всех сил, сначала на поверхности, потом все глубже и глубже — в том четырехугольнике, который я очертил концом лопаты. Земля была твердая, сухая, все время попадались камни да корни. Я отбрасывал ее в сторону, в кучу, а Маринезе, который стоял рядом, отметал ногою камни и давал нам советы:

— Полегче… Вырви этот корень… Выброси этот камень…

Мне попалась под лопату кость, длинная и черная; он взял ее в руки, осмотрел и проговорил:

— Это кость — коровья… Видишь, ты уже начинаешь кое-что находить.

Я не понимал, говорит ли он всерьез или шутит. Несмотря на ночную прохладу, я был весь мокрый от пота. Время от времени я взглядывал на Ремиджо: он тоже старался изо всех сил и совсем запарился, и это бесило меня. Мы все копали и копали, но ничего не находили. Мы уже вырыли прямоугольную яму, глубиной почти в метр, земля на дне ее была сырая, рассыпчатая, темная, но никаких признаков ларца, шкатулки, мешка или чего-нибудь в этом роде мы не обнаружили. Тогда я приказал Ремиджо:

— Брось копать! — потом вылез из ямы и обратился к Маринезе: — Ну, так где же клад? Там ничего нет, ровно ничего! Ты что, посмеялся над нами, что ли?

Вынув изо рта трубку, он ответил:

— Тебе нужен клад? Сейчас я тебе его покажу, этот клад…

На этот раз я даже не стал его удерживать, потому что уже совершенно выбился из сил и в глубине души почти охладел к своей затее. Старик направился к сарайчику, которого я до этого не замечал: он находился у самой стены и был скрыт деревьями. Ремиджо сказал:

— Старик удерет.

— Не удерет, — возразил я, вытирая пот и тяжело опираясь на лопату. И в самом деле, минутой позже Маринезе вышел из сарайчика, толкая тачку, доверху наполненную, как мне показалось, навозом. Подвезя тачку к яме, он сбросил в нее навоз, потом спустился туда сам и принялся разравнивать навоз руками. Я нерешительно спросил:

— А где же клад?

А он в ответ:

— Вот тебе и клад; посмотри, какой прекрасный клад! — С этими словами он захватил рукою влажный и вонючий навоз и растер его у меня под носом. Посмотри только! Разве это не похоже на золото? Его сделала корова… Посмотри, что за клад… Где ты еще найдешь такой? Вот он — клад!

Он говорил сам с собой, не обращая на нас ни малейшего внимания, потом, все еще продолжая бормотать, вылез из ямы, снова взялся за тачку, еще раз нагрузил ее в сарайчике, возвратился к яме и снова ссыпал в нее навоз. И опять разравнивал его ладонью, приговаривая:

— Видишь, какой клад?.. Вот он — клад…

Я посмотрел на Ремиджо, Ремиджо — на меня. Собравшись с духом, я снова достал револьвер. Но старик оттолкнул мою руку точно соломинку:

— Убери руки-то, убери… Если хочешь иметь серебро, знаешь, где его найти?

— Где? — спросил я простодушно.

— В магазине… Дай им несколько тысячных билетов и получишь сколько угодно.

Одним словом, он над нами подшутил.

— Так для чего же ты заставил нас рыть эту яму? — спросил Ремиджо еле слышно.

Он ответил:

— Яма для удобрений… Она мне как раз нужна была… Вот вы и избавили меня от лишних трудов…

Я чувствовал себя совершенно уничтоженным. Может быть, следовало бы хорошенько пригрозить старику или даже выстрелить в него. Но после всех этих бесплодных поисков, после всех разочарований я даже не испытывал гнева. Я только спросил:

— Так, значит, никакого клада нет?

И мне почти хотелось, чтобы Марииезе подтвердил, что клада нет. Но коварный старик ответил:

— И нету и есть.

— Что это значит?

— А это значит, что если бы ты пришел ко мне по-хорошему, днем, клад, может быть, и оказался бы… Но так… его нет.

И не обращая больше на нас внимания, он направился к своей лачуге. Я побежал за ним задыхаясь и схватил за рукав:

— Маринезе… ради господа бога…

Он повернулся ко мне в пол-оборота и спросил:

— Почему же ты не стреляешь? Разве у тебя нет пистолета?

Я отвечал:

— Не хочу я стрелять… Поделим пополам.

А он:

— Скажи-ка лучше правду: у тебя просто не хватает смелости выстрелить… Вот видишь, ни на что-то ты не годен… Другой бы на твоем месте обязательно выстрелил… Немцы, те стреляли.

— Но я же не немец.

— Ну, раз ты не немец, то тогда спокойной ночи. — И с этими словами он вошел к себе в лачугу и захлопнул дверь перед моим носом.

Так окончилась эта история с кладом. На следующий день, в обычное время, Маринезе вошел в остерию и, когда я подавал ему вино, воскликнул:

— А! Это ты, тот самый, что приходил за кладом… А где же пистолет, куда ты его дел?

К счастью, никто не обратил внимания на его слова, потому что, как я уже говорил, он всегда много болтал и по большей части нес всякий вздор. Но все же я не чувствовал себя в безопасности. Да и, кроме того, не особенно-то приятно было, что меня оставили в дураках и что все это видел и знал Ремиджо, который теперь надо мной смеялся, как будто он и сам не поверил поначалу в клад. И потому, воспользовавшись сделанным мне предложением, я перешел на работу в тратторию в Транстевере, на площади Сан-Козимато. А Ремиджо остался в остерии у ворот Сан-Панкрацио.

Конкуренция

Говорят, что конкуренция — гвоздь торговли. Во всяком случае, так уверял мой дед, когда я был еще совсем маленький. У него была посудная лавка, и из-за этой самой конкуренции бедняга дважды прогорал. Закон конкуренции дед объяснял мне так:

— Это железный закон, и увильнуть от пего не удастся никому… Положим, я открываю на виа делль Анима посудный магазин, торгую, так сказать, тарелками, мисками, чашками, стаканами… А чуть подальше па этой же самой улице кто-нибудь другой открывает второй точно такой же магазин… Он начинает со мной конкурировать, другими словами, продавать такую же посуду, что и я, но дешевле… Покупатели переходят к нему, а я прогораю… Вот это и есть закон конкуренции.

— Но дедушка, — говорил я, — если ты опять прогоришь, мы все умрем с голоду.

— Вот именно, — отвечал дед, ликуя, — вы все умираете с голоду, а покупатель остается в барыше.

— А какое мне дело до покупателя?

— Кому ты говоришь это?.. Мне!.. Да по мне, он хоть вовсе пропади пропадом… Но в том-то и заключается весь смысл конкуренции: хочешь ты того или нет, а конкуренция вынуждает тебя делать так, чтобы покупателю было выгодно.

— Может быть, это и так, — говорил я. — Но если кто-нибудь вздумает разорять меня, я ему наставлю фонарей под глазами.

— Известно, ты драчун и хулиган, — отвечал дед, — но в торговле хулиганство не поможет… Тебя посадят, и так ты прогоришь еще скорее. Вот и все… В торговле действует только конкуренция.

Ну так вот, много лет спустя мне пришлось припомнить эти рассуждения о конкуренции. Я тоже занялся торговлей, хотя и не в таких размерах, как мой дед. За это время наша семья пришла в упадок: отец умер, а наполовину парализованный дед уже не вставал с постели; теперь он не мог больше ни торговать, ни прогорать. Я приобрел патент уличного торговца. На моей тележке была разложена всякая всячина: маслины, апельсины, каштаны, винные ягоды, мандарины, грецкие и американские орехи и прочая снедь. Место себе я облюбовал в начале моста, против выхода из туннеля Джаниколо. Это очень бойкое место, здесь проходят все, кому надо попасть из Мадонна ди Рипозо, Трастевере и Монтеверде на проспект Виктора-Эммануила. Место я выбрал удачно, и дела мои сразу пошли в гору. Стояла весна. Наступили первые теплые дни. Рано утром я ставил в начале моста доверху наполненную тележку, а вечером, когда возвращался домой, на ней не было ничего, кроме табличек с ценами да куска клеенки. По воскресеньям столько проходило мимо меня всякого народу, отправляющегося погулять за город, что будь у меня две тележки, все равно не хватало бы — словом, торговля моя процветала. Я сказал об этом деду. Но он, верный своей теории, упрямо ответил: