ФБР. Правдивая история - Тим Вейнер

«Мы должны избежать ситуации, при которой он может уйти со скандалом, — сказал Никсон. — Мы можем оказаться в ситуации, когда с нами будет человек, который разрушит храм вместе с собой и со мной»[502].

Мысль о том, что Гувер может свалить правительство Соединенных Штатов, была экстраординарной. Она изводила президента. «Я хочу сказать, что он считает себя патриотом, но сейчас он видит себя глазами Маккарти», — сказал Никсон. Попытается ли он свалить столпы национальной безопасности, как это сделал сенатор Маккарти?

Потом его осенило. Почему бы не вернуть Салливана?

Эрлихману понравилась эта идея.

— Салливан был тем человеком, который исполнял все ваши указания по поводу секретного прослушивания телефонных разговоров[503], — напомнил он президенту.

Президент Никсон.А он не пошлет нас?

Эрлихман.Это зависит от того, как с ним обращаться…

Президент Никсон.Мы можем что-нибудь для него сделать? Думаю, надо бы.

Эрлихман.Он, разумеется, хочет реабилитации. Его фактически выгнали, а он хочет получить право уйти в отставку с почетом и так далее. Думаю, если вы сделаете что-нибудь для Салливана, Гувер оскорбится. Сейчас это должно быть частью договоренности…

Президент Никсон.С ним будет чертовски непросто… Эрлихман.Мы могли бы использовать его… Он кладезь информации и мог бы заниматься разведкой любого рода и другой работой.

Время от времени Никсон возвращался к мысли о том, чтобы сделать Салливана директором ФБР. «Мы должны иметь профессионала на этом чертовом месте, — однажды пробормотал он. — Салливан наш человек»[504].

«Это убило бы его»

От Салливана в дом Гувера пришла пылкая обличительная речь в тот день, когда в Белом доме начались дебаты по поводу будущего директора ФБР. Она читалась как гибрид письма о разрыве отношений с предсмертной запиской. «Этот полный разрыв с Вами стал для меня поистине мучительным», — писал он. Но он считал своим долгом сказать, что «вред, который Вы приносите Бюро и его работе, все это и вызвал».

Он изложил свои обвинения в двадцати семи пронумерованных параграфах, словно перечислял пункты уголовного обвинительного акта. Некоторые из них касались расовых предрассудков Гувера; ряды агентов ФБР оставались на 99,4 процента «белыми» (и на 100 процентов это были мужчины). Другие касались использования Гувером финансовых средств Бюро для украшения его дома и жизни, третьи — вреда, который он нанес американской разведке, оборвав связи с ЦРУ; четвертые обвинения были близки к обвинению в предательстве.

«Вы отменили наши главные программы, предназначенные для идентификации и нейтрализации врага, — писал он, ссылаясь на COINTELPRO и несанкционированные действия ФБР в отношении посольств иностранных государств. — Вы знаете, что огромное число нелегальных агентов действует только на Восточном побережье. На данный момент, когда я покидаю ФБР навсегда, мы не установили личности ни одного из них. Эти нелегальные агенты, как Вам известно, занимаются помимо всего прочего добыванием секретов нашей обороны на случай военного нападения, так что наша оборона не будет стоить ровным счетом ничего. Господин Гувер, о чем Вы думаете? Вы способны обдумать все это? Неужели Вы не понимаете, что мы предаем наше правительство и народ?»

Сильнее всего Салливан ударил по культу личности Гувера: «Как Вам известно, Вы стали легендой еще при Вашей жизни и Вас окружают мифы о невероятной власти, — писал он. — Мы делали все возможное, чтобы создать Вашу легенду. Мы избегали всего, что могло побеспокоить Вас, и позволяли поступать в Ваш кабинет только той информации, которую Вы хотели слышать… Все это было частью игры, но это была беспощадная игра, которая не закончилась добром. Мы делали все, чтобы Вы потеряли связь с реальным миром, и это не могло не повлиять на Ваши решения по мере того, как шли годы». Он закончил призывом: «Я предлагаю Вам тихо уйти в отставку для Вашего же собственного блага, блага Бюро, разведки и обеспечения правопорядка». Салливан сообщил суть своего письма друзьям в Белом доме и горстке репортеров и обозревателей. По приемным и отделам новостей в Вашингтоне полетели слухи: в ФБР зреет дворцовый переворот. Скипетр ускользает из рук Гувера.

«По мере того как политические нападки на него множились и становились все более резкими и несправедливыми, — писал Марк Фельт, — Гувер испытывал одиночество и страх того, что дело всей его жизни рушится»[505].

Президент медленно вытеснял Гувера из Белого дома. Последнее «ура» прозвучало в конце 1971 года: приглашение в поместье Никсона в Кей-Бискейне, штат Флорида, на рождественскую неделю и пирог в честь 77-го дня рождения Гувера на «Борту номер 1» (обозначение специально оснащенного самолета президента США. — Пер.) во время возвращения в Вашингтон в канун Нового года. Но после этого в течение последующих четырех месяцев протоколы Белого дома регистрируют между Никсоном и Гувером только три телефонных звонка, длившиеся в общей сложности восемь минут. Наступила тишина.

Последний разговор с Гувером, который кто-то из ФБР записал для потомков, произошел 6 апреля 1972 года. Рей Уоннал, который провел тридцать лет, охотясь для Гувера за коммунистами, пошел в кабинет директора, чтобы получить повышение. Гувер начал жалобную тираду, вопль боли. « Этот сукин сын Салливанобманул меня, — сказал он. — Он совершенно одурачил меня. Я относился к нему как к сыну, а он предал меня»[506]. Его горестные стенания длились полчаса, а потом он попрощался.

Часть четвертая. Война с террором

«Устройте облаву на преступников». Президент Буш в штаб-квартире ФБР после терактов 11 сентября 2001 года

Глава 35. Заговорщики

2 мая 1972 года в предрассветной тьме Дж. Эдгар Гувер умер во сне. Целый день шел дождь, когда его закрытый гроб лежал на черном катафалке в круглом зале с куполообразным потолком в Капитолии Соединенных Штатов. Он был похоронен на расстоянии полумили от того места, где родился, рядом со своими родителями. Сорок лет спустя мифы и легенды все еще живы.

«О, он умер вовремя, не так ли? — сказал Никсон. — Черт побери, его убила бы потеря его должности. Это убило бы его»[507].

Через несколько минут после того, как гроб с телом Гувера покинул Капитолий, исполняющий обязанности министра юстиции Ричард Кляйндинст позвонил своему самому верному помощнику в министерстве юстиции Л. Патрику Грею.

— Пэт, я собираюсь назначить вас исполняющим обязанности директора ФБР, — сказал он[508].

— Да вы, должно быть, шутите, — ответил Грей.

Грею было 55 лет, и он никогда не обладал властью большей, чем командир подводной лодки. И он по-прежнему выглядел как моряк. Это был мужчина с крупной головой и выступающей челюстью, прямолинейный сторонник Никсона. Он знал президента на протяжении четверти века и относился к нему с благоговением. У него было одно достоинство: он сделал бы все, что попросил бы Никсон. Теперь президент вручал ему наследство Гувера.

Испытывая благоговейный страх, Грей приехал в Белый дом после похорон Гувера 4 мая. Никсон дал ему разумный совет. «Никогда, никогда не считайте кого-либо своим другом, — сказал президент. — Никогда, никогда, никогда… Вы должны быть заговорщиком. Вы должны быть абсолютно безжалостным. Вы должны казаться милым человеком. Но внутри вы должны быть крепки как сталь. Так, поверьте мне, следует руководить Федеральным бюро расследований»[509].

Грею не хватало «стальных» качеств. Он был покладистым человеком. Он испытывал огромную неуверенность в том, как взять в свои руки руководство ФБР. Он боялся, что в нем будут видеть «человека, севшего не в свои сани, который прикладывает все усилия к тому, чтобы выпихнуть Гувера на страницы истории и изменить ФБР по своему образу и подобию»[510], — написал он в посмертно опубликованных мемуарах. Он мало знал о Бюро. Он ничего не понимал в его традициях и обычаях. Он не понимал поведения высших руководителей Бюро. Он написал, что ему пришлось узнать, что « они лгали друг другуи надували друг друга, как только могли»[511].

Так начался мрачный период в истории ФБР. В течение месяцев совместное поведение Пэта Грея, его нового заместителя Марка Фельта и начальника его разведки Эда Миллера довело здание, построенное Гувером, почти до обрушения.

«Когда Гувер умер, — грустно вспоминал Миллер, — мы были совершенно потерянными»[512].

«Щекотливый вопрос о президентской власти»