Кот-Скиталец - Татьяна Мудрая

– Арт, ты цел? Сразу иди к нам и по пути слушай, что говорят те двое, – крикнула я ему на нашем родном диалекте.

Он понял с полуслова, как и все кхонды. Андрские остатки текли между нашими холмами, точно немая и смирная река: это было уже не войско и не воители, а множество обычных и отдельных индивидов. Добрые люди, мирные люди, каждый из которых сам по себе и комара не прихлопнет.

– Кто там у них – манкатт? – жадно спросил Бэсик у моего сына.

– Манкатта. «Бежала от меня к возлюбленному, теперь вернулась, но умирает и дети сироты», – скороговоркой, едва ли понимая, передавал он андрскую речь. – Другой отвечает: «Я ее нашел и я возьму одно дитя, вам будет не так тяжело воспитать, уважаемый».

– Ну ясно же. Он так и сказал – дочь, – ответила я.

Вот таким недомыслием и ужасом кончилось естественное стремление одного высокопоставленного андра избавиться от своих детских пеленок. Понимал он и понял ли тщету своих усилий? Вряд ли. Отшельник почти всегда более искушен в общественной жизни, чем политический деятель: он смотрит с высоты. Для ученого, запертого в своей лаборатории, панорама мира ощущается более величественной, чем для тех, кто добывает для его обобщений крупицы фактов. Стоящий вдали от схватки более справедлив, чем те, кто варятся в самой гуще. Я видела многое из того, что ускользало от любезных моему сердцу обывателей города Шиле, потому что в конце концов у меня хватило ума выйти из Замка и поселиться на окраине, вне досягаемости от их совместных мыслей. Теперь для полноты картины мне предстояло лишь разгадать иероглиф – два черных силуэта на темном фоне, как пятна на шкуре черной пантеры Багиры. Но это придет позже, придет само, главное пока – не забыть.

А назавтра началось самое смешное, самое мерзкое и самое трагичное. Они – народ и парламент андрские – свалили происшедшие несчастья на Мартина Флориана, свежепомазанного и новоиспеченного короля-самодержца!

Вот что было известно об этом деле доподлинно. Его приближенные в самом деле подожгли древнюю руину, перед тем по-своему вежливо скомандовав манкаттам, чтобы те убирались в парк и куда подалее. Сделать это открыто посчитали неудобным – андрское общество в массе привержено традициям, синдром «гнезда предков» и «родных могил» очень здесь силен. Затем планировалось вызвать пожарную команду, чтобы облить водой те деревья, которые стояли вплотную к деревьям-перестаркам, оплакать усадьбу, что погибла как бы от беспризорности и несчастного случая, а там и построить новую. (В рабочем поселке моего детства так поступили с двухэтажными оштукатуренными домиками офицерского квартала, ибо жечь дешевле, чем ломать.) Однако пожарники из соображений конспирации не посмели выстроиться заранее и припоздали, а любовь столичных зевак ко всякого рода зрелищам окончательно пересилила все мудрые расчеты.

Теперь тот факт, что вовсе не кунг повелел народу сбиться в стадо, дружно игнорировали. Как же иначе, без стада-то? Стадо есть непременное украшение любого всенародного торжества, от профессиональной казни до венчания на царство.

Однако то был лишь первый, так сказать, пробный черный шар. Далее шло по нарастающей: Мартин выпустил из рук лакомый кусочек – Серену Кхондскую, которая означала, по ихнему непросвещенному мнению, власть над Лесом. Принял власть с дерзостью вместо смирения (этот аргумент использовали в основном иереи, тогда как первым оперировал плебс). Имелось в виду то, что король, оказывается, практически вытащил диадему из рук священника вместо того, чтобы ждать, пока тот ее на него возложит – тонкости, однако! Пошла в ход и сказочка о Скале, которую не след попирать ногами. Будто бы такой вассальный договор недействителен – чушь, кстати, полная. А не принес должной клятвы – значит, поставил Андрию на грань войны. То все и вся кунга к этой войне призывали (оказывается, целая «военная партия» тут была, вот с того Мартин и толкал двум известным кхондкам пылкие речи об андрском культурном самоопределении), то он же и виноват: поистине, все мы герои и патриоты, пока за печкой сидим. И вот мнение народа о Мартине, всеобщем любимце, в мановение ока сделало полный оборот на сто восемьдесят градусов кругом через левое плечо.

Такова планида всех аристократов, которые, вопреки гипнотизирующему меня звучанию слова, – вовсе не дворяне, а интеллигенты в энном поколении, высоколобые и обитатели Внутреннего Замка и Башни из Слоновой Кости. А кто всех выше в Башне и Замке? Верно. Громоотвод. Поэтому кунг здесь не правит, но выступает, представительствует… и дожидается дня и часа, когда в него ударит.

Мы – верхушка пирамиды, говаривал Шушанк. Мы рождаемся с короной, вторил ему БД.

И вот все чаще и чаще стало вспоминаться, что в обмен на прекрасную кхондку Лесу был выдан благороднейший аманат, соль от соли земли андрской. К тому же (слухи об этом ползли и размножались) – почитай что любовник госпожи Серены. Граждане сообразили, что вассальный договор если и несколько порушен, то не ими, а лично Мартином Флорианом, что Серена вполне может вернуться через обусловленные полгода, было бы к кому, а также что дело вполне поправимо – стоит только этого ее – и нашего – короля Даниэля поимать, размонашить и привести ко клятве и к венцу.

Бродяжник Даниэль! Он не был ничьим пленником, тем более нашим, и ходил свободно по дорогам этой земли. Но когда Лес узнал – через тысячу своих сетей и тысячу тысяч нитей – о несостоявшемся кошачьем побоище, Даниэля попытались усадить под стражу. До того он и у дядюшки Эрбиса успел погостить, и у меня в усадьбе, и пробрался в заповедные места Больших Мунков, которые, оказывается, его тоже привечали. И вот именно там его окружил почетный конвой гривастых меченосцев.

Бессмысленно. Он возмутился и ушел. Бродяга на то и бродяга, чтобы уходить, как вода из раскрытых ладоней. Одна его Киэно знала самые утонченные кошачьи хитрости и могла преподать ему, а ее уроками та школа, которую он прошел, не ограничивалась.

На окраине столицы король-монах Даниэль появился внезапно и без манкатты, зато верхом на низкорослом коньке трудноопределимой породы, заросшем толстой рыжей шерстью, лопоухом и со странной волосяной или обросшей волосом выпуклостью во лбу. Маленькие глазки коня смотрели сердито и в то же время изобличали природную доброту нрава – андрские детишки прямо-таки влюбились в этого фрисского дворняжку и не чинясь лезли ему на круп. Простой народ, дельцы, девицы свободного поведения и местные якудза ликовали и устилали его путь цветами, листьями и клочьями своих одежд в лучшем евангелическом стиле. (Что до клочьев – практика была еще свежа в памяти толпы.) Он проследовал в Собор, куда его проводила добровольная свита из столичных мунков и псов, все до единого тайные союзники моей Триады, – а также избранные андры, с которыми втихомолку завязала знакомство я.

О чем он там проповедовал, передавали по-разному. Но все поголовно сходились в том, что речи его были исполнены власти. Ожидалось, что после этого Даниэль сместит неудачливого младшего брата, полюбовно договорится с королевой-матерью, с некоторой поры остававшейся не у дел, принесет присягу и коронуется уже со всем пиететом – в присутствии не только Владетеля Эрбиса, но и его прелестной гостьи. Гостье же этой почему бы тогда не предпочесть молодого царственного владыку старикашке-многоженцу!

Я тоже думала в этом роде, каюсь. Тем более, что авторитетные инсанские лица говаривали, будто Мартин развязался с присягой, нарочито совершив при них в том же Храме магический антиобряд: предложил шпагу и перчатку небесам или тому светлому клубку, который висел вверху на месте ключевого камня. Такие сплетни ширились: воздух был этим полон. Романтически настроенные и сексуально озабоченные юнцы, бородатые и безбородые, косатые и не очень, ходили за БД по пятам, куда бы он ни направился; девушки из лучших семейств вешались на шею вместе с гирляндами лотоса, папируса и гибискуса; иереи и парламентские деятели пили его речи, прилепившись к устам. Аристо, правда, хранили по его поводу молчание или, даже говоря, ежеминутно давали понять, что они, собственно, вне политики. Говоря и лично со мной, кстати: и, что не совсем кстати, того моего пожилого знакомца по кошачьему делу звали Ильберт, почти как Эйнштейна. Ильберт Ха Райн Ашья.

Ну вот, так проводили время в Силоме после коронации и пожара. А недели через две такой жизни Даниэль-монах вошел к брату своему единородному Мартину, который дал ему аудиенцию при закрытых дверях. И там же, в Замке, Даниэля арестовали.

Коня его несколько погодя видели в обществе манкатты с характерным перевернутым топориком на лбу. Потом он исчез, как растворился.

Серена только что проснулась в прохладе низкой черной палатки. Выжженное, глинистое плато наверху гор куда-то исчезло: тут были долина и ручей, вдоль которого, посреди дикой черешни и сливы, цветущих гранатовых садов, расположился их лагерь. Полог трепетал от порывов ветра, что снаружи был горяч, но пройдя через стену из козьей шерсти, чудесным образом охлаждался. Может быть, переплетения ее нитей еще сохраняют ночную прохладу, лениво думала девушка, потому что время темноты в песках Страны Нэсин холодное. Не то что в Андрии, где все сумеречные вещи пытаются выпустить из себя дневной жар и не могут.