Как я была принцессой - Жаклин Паскарль

Но, пока я красилась, мне казалось, что с каждым взмахом кисточки для ресниц и пуховки я предаю своих детей, и в глубине души негодовала на суетность человечества, которому, для того чтобы испытать сострадание, требуется фотогеничная и тщательно причесанная жертва.

Этот день прошел почти так же, как предыдущий, в круговороте телефонных звонков, интервью, съемочных бригад, фотографов и журналистов. Я с бесконечным терпением отвечала на все, даже самые нелепые, вопросы, понимая, что это единственный доступный мне способ помочь своим детям.

Звонок из Федеральной полиции заставил меня вздрогнуть и на мгновение загореться надеждой, но они просто вежливо сообщили нам, что продолжают работать. Прибыла утренняя смена наших друзей и помощников, но я не смогла сообщить им ничего нового. Я благодарила судьбу за таких друзей: за их объятия, их молчание и неоценимую помощь. Весь день, когда мне не надо было давать интервью или совещаться с юристами, я плакала, плакала и плакала до тех пор, пока у меня не кончились слезы.

Где-то в середине дня мне позвонил Тим Уотсон-Мунро, наш близкий друг и судебный психолог; его дочь Джессика была лучшей подругой Шахиры. Тим очень старался утешить меня, но он лучших других знал и то, какие психологические травмы может нанести такое происшествие детям, и то, что нет на свете таких слов, которые смогут прогнать мои страхи. Одноклассники и лучшие друзья Аддина, Марк Мадерн и Джек Браун, позвонили, чтобы узнать, не могут ли они чем-нибудь помочь. Я не знала, что сказать этим детям: наверное, я должна была успокоить их и помочь справиться с шоком и болью, но у меня просто не было на это сил.

Телефон практически не замолкал; казалось, весь мир спешил прийти к нам на помощь, но мои дети вдруг превратились в две крошечные иголки, спрятавшиеся в огромном стоге сена. За весь день мне удалось съесть и удержать в желудке только одну шоколадку «Кэдбери» с миндалем и выпить немного апельсинового сока. Каким-то чудом я вспомнила, что надо позвонить в дом престарелых, где жила бабушка, и предупредить их, чтобы ей ничего не рассказывали до тех пор, пока мы не узнаем чего-нибудь определенного. Но почему же до сих пор нет никаких новостей? Я не могла понять, как получилось, что больше ни один человек не видел ни Аддина, ни Шахиры, ни хотя бы Бахрина. Вечер прошел так же, как и накануне. У нас дома сидели друзья, и все мы одновременно вздрагивали, услышав телефон или звонок в дверь. Телефон замолчал только в двенадцатом часу, но я все равно была слишком взвинчена, чтобы спать. Вместо этого я до рассвета просидела перед телевизором, невидящими глазами глядя на экран и в мельчайших подробностях вспоминая свой последний разговор с сыном и дочерью.

15 июля 1992 года. Среда

Все еще никаких новостей. Я автоматически делала все, что от меня требовалось, молилась про себя и надеялась, что, если мои интервью будут как можно чаще появляться в прессе и на телевидении, один из зрителей или читателей вспомнит какую-нибудь маленькую деталь, которая приведет нас к Аддину и Шах. Полиция больше всего полагалась на показания свидетелей из Гриффита, но, похоже, та ниточка оборвалась. Люди продолжали звонить в полицию, многие из них были уверены, что видели Бахрина и детей, и это вселяло в нас надежду, но как из такого количества информации выбрать единственно правдивую? Если верить звонкам, получалось, что их замечали десятки раз в день в самых разных штатах. О некоторых сообщениях я узнавала не от полиции, а из телепрограмм и наиболее правдоподобные сведения пыталась проверить лично. Один мужчина рассказал тележурналисту, что заметил детей на авиационном шоу в девяноста милях от Мельбурна и что они садились в самолет. Другая уверяла, что своими глазами видела, как принц в сопровождении эскорта БМВ мчался по шоссе в направлении Мельбурнского международного аэропорта. Дети, по словам свидетельницы, сидели рядом с ним, одетые в форму частной школы; она успела заметить даже перчатки, галстуки и шляпки. Я рассмеялась, услышав это сообщение. Удивительно, как сильно действует на некоторых людей любой намек на благородное происхождение; они способны увидеть корону на голове у нищего, если услышат, что в его жилах течет голубая кровь. Одна старая подруга предложила сводить меня к известной ясновидящей; в тот момент я еще не дошла до такой степени отчаяния, но все-таки не стала исключать и такую возможность.

Нашей семье по-прежнему были посвящены первые страницы всех австралийских газет, и это позволяло надеяться, что однажды кто-нибудь все-таки заметит Бахрина, узнает его и сообщит властям. Представители Федеральной полиции утверждали, что Бахрин и дети не покидали Австралии. Они заявляли это так уверенно, что я не могла не верить им.

Я словно чужие рассматривала стены собственного дома, в котором когда-то было так много счастья, и без конца спрашивала себя, вернется ли оно сюда. Пронесутся ли когда-нибудь по кухне Аддин и Шахира, собираясь устроить набег на холодильник? Сможем ли мы все оправиться от этого потрясения?

Я решила позвонить в Тренгану моей подруге Эндах, супруге султана, и просить ее о помощи.

Разговор с Эндах не добавил мне оптимизма. Я повесила трубку и еще долго в отчаянии смотрела на телефон. Что же мне делать, если даже жене султана, женщине, которую Бахрин глубоко почитает, ничего неизвестно? Эндах была крайне встревожена поведением моего бывшего мужа. «Как мог он это сделать? Как посмел вовлечь семью в такой скандал, зная, что у его дяди слабое сердце?» – возмущалась она. Подруга пообещала сделать все, чтобы помочь мне, но напомнила, что без поддержки султана она практически бессильна.

16 июля 1992 года. Четверг

На этой неделе каждое мое утро строилось по одному и тому же сценарию: я вставала, бежала в туалет, меня тошнило, потом начинались сухие рвотные спазмы, потом я опять бежала в туалет, на этот раз из-за приступа диареи, потом красила губы и давала интервью. Мысли о детях не оставляли меня ни на секунду, и я не могла сосредоточиться ни на чем другом. Все окружающие тратили массу сил, чтобы заставить меня хоть что-нибудь съесть, но у меня совершенно не было аппетита. Телефон продолжал непрерывно звонить, но я не позволяла включать автоответчик даже на ночь, потому что не переставала надеяться, что Аддину или Шахире как-нибудь удастся связаться с нами. Я понимала, что, бросаясь к телефону на каждый звонок, раздражаю Яна, но ничего не могла с собой поделать. Перед тем как снять трубку, я каждый раз произносила короткую молитву, чтобы услышать голос детей или хотя бы какие-то новости о них. У меня развилась почти наркотическая зависимость от телефонного аппарата, и почему-то я была уверена, что, если трубку снимет кто-нибудь другой, дети не станут говорить.