Как я была принцессой - Жаклин Паскарль

В 22.30, добившись наконец разрешения на публикацию информации, Ян и Рик бросились в отделы новостей двух самых крупных городских газет, и с этого момента наша частная жизнь стала достоянием общественности. Я в свою очередь позвонила редактору новостей Десятого канала, чтобы рассказать ему про объявления, которые завтра утром появятся в газетах, и попросить о помощи. Он уже спал, и мой звонок заставил его вылезти из нагретой постели. Когда я рассказала, что Аддина и Шах похитил их биологический отец, редактор рассмеялся, явно решив, что это шутка. «Да, да, Жак, конечно», – сказал он и повесил трубку.

Кроме того, мы поставили в известность Ассошиэйтед пресс, и скоро во все концы страны полетели телексы. Нам надо было добиться, чтобы имена и лица детей завтра появились на страницах всех газет и на экране каждого телевизора Австралии – это был наш единственный шанс остановить Бахрина до того, как он вывезет их из страны. Если, конечно, мы уже не опоздали.

Когда я закончила говорить по телефону, Надин и Джошуа уже спали на диване. Я постояла, глядя на них и думая про себя, что отдала бы все на свете ради того, чтобы вместо них там лежали Аддин и Шах. «Господи, где они сейчас? Что они думают? Что им грозит?» – прошептала я. Мне никто не ответил. Моя подруга Деб приехала, как только я ей позвонила. Она просидела у нас до утра и помогала чем могла, пока я поочередно боролась то с рвотными спазмами, то с ознобом.

Где-то посреди ночи из соседней маленькой комнаты до меня донеслись непонятные звуки. Я осторожно приоткрыла дверь и обнаружила, что Деб обнимает плачущего Яна, а тот хрипло шепчет: «Она уже никогда не будет прежней, она изменится, Деб! Что я могу для нее сделать? Она станет жестокой и озлобленной. Она уже не будет той Жак, которую я так люблю…» Увидев меня, Ян торопливо оттолкнул Деб и, не глядя мне в глаза, ушел в ванную. Я вопросительно посмотрела на подругу, но она только обняла меня и сказала: «Он винит себя во всем и очень переживает за тебя и детей».

Я зашла за ним в ванную, где всего четыре дня назад соскребала с четырех хохочущих малышей – Аддина, Шах и их кузин Аллисон и Киры – остатки торта, красок и клея, свидетельств счастливого семейного праздника. «Скажи мне, что все будет хорошо», – попросила я Яна и шагнула к нему. Он схватил меня за плечи, встряхнул и, кажется, даже не понял, с кем разговаривает. «Я покажу тебе, что я сделаю, если найду его! Я буду вот так трясти его, пока у него не отвалится голова!»

«Прекрати, милый! Мне больно!» – взмолилась я. Сообразив, что трясет не Бахрина, а меня, Ян выругался, резко отвернулся и изо всех сил ударил кулаком сначала в левую стену, а потом в правую. В гипсокартоне остались дыры, похожие на раскрытый в крике рот. Потом Ян долго извинялся и утешал меня, убаюкивая, как ребенка, но, прижимаясь к его груди, я видела перед собой ухмыляющееся и торжествующее лицо Бахрина.

В ту ночь мы провели в кровати не больше часа и все это время без сна лежали рядом, не разговаривая и не касаясь друг друга. Все мое тело онемело, и я чувствовала только страшный холод, такой пронзительный, что от него болели кости. Несколько раз мне приходилось вскакивать и бежать в ванную, и там меня рвало желчью, потому что из-за постоянной рвоты и диареи никакой пищи в желудке давно уже не осталось. Весь мир изменился, в нем больше не было равновесия, а где-то далеко Аддин и Шах тоже дрожали от холода и страха и не знали, что принесет им завтрашний день. Что сделает Бахрин, когда Шах начнет требовать свою Белянку? Сможет ли Аддин добраться до телефона? Поели ли они? Кто утешает их, когда они плачут и зовут меня? Может, он бьет их, чтобы заставить замолчать? Тепло ли им? У Шах на губе выскочила простуда, и ее надо мазать кремом – помнит ли об этом Бахрин? Где они? Господи, где они?! Вопросы сменяли один другой, и ни на один из них у меня не было ответа. Я сжалась в комок и попыталась вспомнить каждую черточку их лиц, каждую улыбку, каждый завиток на затылке, представить, как их теплые ручки обнимают меня за шею. Когда я опять почувствую это? Когда я смогу сказать им, что все плохое кончилось и никто больше их не обидит? А главное, когда я смогу рассказать им, как сильно я их люблю? Когда?

13 июля 1992 года. Понедельник

Я почувствовала облегчение, когда в 5.30 утра зазвонил телефон. Последний час я все равно пролежала в постели без сна, пытаясь угадать, что задумал Бахрин, и представляя себе картины, одна ужаснее другой, и теперь обрадовалась, что появился предлог встать. Звонили с телевидения, чтобы договориться об интервью – первом из тысячи интервью, которые я дам в следующие дни, недели и месяцы. Утренние номера газет вышли с заголовками: «ПОИСКИ ПРИНЦА И ЕГО ДЕТЕЙ», «ПОХИЩЕНЫ АВСТРАЛИЙСКИЕ ДЕТИ», «ПОЛИЦИЯ РАЗЫСКИВАЕТ ДЕТЕЙ» и фотографиями Аддина и Шахиры. Никогда раньше я не рассказывала никому, кроме самых близких друзей, о королевском происхождении своих детей; никогда мне не приходило в голову пользоваться их титулами или сообщать о них прессе. Мне хотелось, чтобы они выросли нормальными людьми с нормальной системой ценностей. Теперь с этим покончено: с сегодняшнего дня их происхождение станет достоянием общественности, а сами они – мишенью нездорового любопытства журналистов. Мне казалось, что все это происходит не со мной. Это у других людей пропадают дети, у людей, которым я глубоко сочувствовала, но не у меня. За одну ночь из человека, рассказывающего о новостях, я сама превратилась в новость, и оказалось, что мне совсем не нравится находиться по другую сторону камеры.

Я как могла подготовилась к приезду первой съемочной бригады. Они прибыли в семь и моментально опутали весь дом проводами и кабелями, натащили мониторов, юпитеров и микрофонов, а у самых наших ворот появился большой фургон со спутниковой антенной на крыше и логотипом телеканала на боку. Тошнота все еще не прошла, и мне по-прежнему приходилось каждые пять минут бегать в туалет. Не проходила и дрожь, которую я безуспешно пыталась скрыть от камер. Хуже всего обстояло дело с правой рукой – она тряслась так, что я не могла поднести стакан ко рту. В общем, я чувствовала себя ужасно, но даже это сейчас было роскошью, которую я не могла себе позволить. Кто станет спасать моих детей, пока я буду рыдать и жалеть себя? Надо бороться, у меня нет выбора, без конца твердила я себе. Для того чтобы справиться с обрушившейся на меня атакой массмедиа, я придумала один простой прием: притвориться, что все это только часть моей работы, главная цель которой – донести информацию и попросить помощи у как можно большего числа людей. Наверное, сначала такое отношение сбивало журналистов с толку. Я была для них пострадавшей, но пострадавшей, которую они знали раньше, которая работала там же, где они, которая сама умела прикреплять микрофон к воротнику и вести себя перед камерой. Впрочем, меня мало беспокоила реакция представителей прессы на мое поведение. Я могла думать только о Шах и Аддине.