Как я была принцессой - Жаклин Паскарль

В тот день мне пришлось столкнуться и самой грязной стороной работы журналистов: с холодной и расчетливой охотой за сенсациями и эффектными кадрами, с профессиональным равнодушием к чужой трагедии, с циничными манипуляциями, которыми некоторые из них не брезговали, для того чтобы добиться нужной им драматичной реакции. Один из журналистов, мечтая заснять, как я рыдаю на груди у Яна, использовал все возможные и невозможные способы, чтобы заставить меня расплакаться. Он снова и снова задавал одни и те же жестокие вопросы, лишь немного меняя формулировку: «Что вы почувствуете, если никогда больше не увидите своих детей, Жаклин? Вы обвиняете себя в том, что были недостаточно осторожны? Как сильно вы любите своих детей?» В конце концов он добился своего: у меня перехватило горло, и я расплакалась, но перед этим успела попросить журналиста выключить камеру и дать мне несколько минут на то, чтобы успокоиться. Он заверил меня, что съемка прекращена, и я, перестав сдерживаться, захлебывалась слезами и вслух проклинала себя за то, что не поверила своим инстинктам, послушалась других людей и силой заставила детей поехать на свидание с отцом. Разумеется, позже выяснилось, что никто и не думал выключать камеры, и тем же вечером этот интимный и глубоко личный эпизод был показан по общенациональному телеканалу, добавив ему несколько очков рейтинга.

Друзья. Единственное, что помогло мне удержаться на плаву и окончательно не сойти с ума в те страшные дни, – это друзья. Я никогда не смогу расплатиться с ними за всю поддержку, понимание и бескорыстную помощь. В такие тяжелые моменты жизни особенно быстро понимаешь, кто истинный друг, а кто – мнимый. Настоящие друзья бросились нам на помощь, едва услышав страшную новость и не дожидаясь просьб. Еще до девяти утра, во время самой первой пресс-конференции, к нам один за другим примчались Роб и Сью Макартуры, Джордж Крэйг со своей дочерью Эмбер, Джо Пирсон, Хитер Браун и Роб Гелл. Эти самоотверженные люди отвечали на телефонные звонки, открывали дверь вновь прибывающим, разносили бесконечные чашки кофе, мыли, убирали, готовили, утешали, поддерживали и в течение следующих четырнадцати дней несли круглосуточное дежурство рядом со мной и Яном. Их помощь была нам действительно необходима. Все это время в нашей гостиной располагался штаб операции: в самые горячие дни один из четырех стационарных и двух взятых взаймы мобильных телефонов звонил каждые три минуты, факс постоянно гудел и выплевывал новые сообщения со всех концов Австралии и мира. Сумасшедший дом начинался в пять часов утра с первыми звонками из редакций утренних газет, телеканалов и радиостанций, которые желали знать последние новости и, в случае их появления, договориться о прямых трансляциях из нашего дома, и заканчивался не раньше полуночи. Все телефонные переговоры взяли на себя наши друзья, освободив мне время для бесконечных совещаний с юристами и консультаций с властями. Джордж отменил все свои деловые встречи и в течение двух недель каждый день проводил у нас, но даже когда он вернулся к работе, то продолжал каждый вечер приезжать в наш дом. Сью и Роб пожертвовали отпуском ради того, чтобы быть рядом и помогать. Джо приезжала каждое утро, дежурила на телефонах, стирала пыль, мыла полы, варила огромные кастрюли супа и кормила резко возросшее число наших домочадцев, а потом мчалась на студию, чтобы провести вечерний выпуск новостей для Десятого канала. Я никогда бы не справилась без поддержки всех этих замечательных людей.

Но в то же время немало друзей, которых мы считали искренними и верными, оказались так называемыми друзьями до первой беды. Некоторые из них вообще ни разу не позвонили и не зашли, а некоторые появлялись лишь для того, чтобы насмотреться на зрелище чужого несчастья и запастись темой для праздной болтовни за коктейлями.

В тот первый день я даже думать не могла о еде, а пила только апельсиновый сок, да и то когда кто-нибудь всовывал стакан мне в руку. Я непрерывно думала о детях, нетерпеливо ждала новостей и молилась, чтобы они еще оставались в Австралии, чтобы Бахрин прятался с ними где-то здесь, выжидая момент, когда можно будет безопасно вывезти их из страны. Все те семь лет, что он приезжал в Мельбурн на свидания с детьми, я относилась к нему недоверчиво и настороженно. Помня об объявленном в зале суда джихаде, я настояла на том, чтобы перед каждым свиданием Бахрин сдавал свой паспорт, билеты на самолет, кредитные карточки и дорожные чеки моему поверенному. Однако на этот раз по просьбе Бахрина такой порядок был изменен. В октябре 1991 года его адвокат сообщил моему поверенному, что его клиент готов добровольно уступить мне полное и исключительное попечительство над Аддином и Шахирой и подписать в суде соответствующее заявление. Такое заявление закрепило бы существующее уже семь лет статус-кво и избавило бы меня от постоянного страха перед новыми судебными тяжбами. Взамен мой бывший муж просил только двухнедельного свидания с детьми раз в год (я была уверена, что этим правом он никогда полностью не воспользуется) и некоторого смягчения моих требований относительно кредитных карточек и документов. Такое предложение показалось мне подозрительно щедрым, но каждый раз, когда я пыталась высказать свои сомнения Лилиан или Яну, они говорили что-нибудь вроде: «Когда вы оба наконец поумнеете и договоритесь?» или «Не валяй дурака, ты и так получаешь практически все, что хочешь». Адвокаты Бахрина обвиняли меня в излишней суровости, неврастении и паранойе, и в конце концов я сдалась.

Первого ноября 1991 года Семейный суд Австралии по заявлению Бахрина признал за мной полное и исключительно право опеки над Аддином и Шахирой. Также в постановлении суда говорилось, что, находясь с отцом, дети имеют право звонить мне как минимум один раз в день и что на время таких свиданий Бахрин должен сдавать паспорт не моему, а своему поверенному. Больше Бахрин ничего не требовал, и я тогда подумала, что все это слишком хорошо, чтобы быть правдой. Как выяснилось, я оказалась права.

В 23.55 в понедельник в нашу дверь постучали, и все находившиеся в тот момент в доме затаили дыхание в надежде, что сейчас увидят Аддина и Шахиру. Не слушая протестов Яна, я сама распахнула дверь, но на крыльце оказались только незнакомые мужчина и женщина, предъявившие мне полицейские удостоверения. Это были сержант Грэхем Даунс и констебль Фиона Педерсон из Семейного отдела Федеральной полиции, которым поручили расследование нашего дела. Они пришли, чтобы задать несколько вопросов. В гостиной толпились наши друзья, приехавшие после работы, но полицейские попросили всех выйти, сказав, что хотят побеседовать со мной и Яном наедине. Когда мы остались одни, они без лишних разговоров выложили на стол распечатку всех телефонных номеров, по которым Бахрин звонил из отеля, а также копии отправленных им факсов и попросили меня вспомнить, не знакомы ли мне какие-нибудь из этих номеров. Кроме того, их интересовали сведения обо всех австралийских друзьях и деловых партнерах Бахрина. Я постаралась припомнить все скудные обрывки информации, которые доходили до меня за последние годы, но напомнила полицейским, что уже семь лет состою в разводе с Бахрином и, скорее всего, все мои сведения безнадежно устарели. Помимо прочего я рассказала им об особняке в богатом пригороде Перта, принадлежащем султану Тренгану, и о том, что у некоторых членов семьи имеется доступ к частным самолетам и катерам. Я спросила их, задействована ли в поисках береговая охрана, и сержант заверил меня, что она уже делает все возможное.