Миссия пролетариата - Александр Секацкий

Вернемся снова к первичной сублимации состязательности из дружественного начала пира, где покусывание в шутку означало, что все по-настоящему свои. Но ровно так же дело обстоит в сегодняшней отчужденности первых встречных, только с обратным знаком. Как показать, сигнализировать, что мы сущностно разобщены, что мы чужие? Очень просто: улыбаться всем подряд и без повода… Сформулируем, однако, этот вывод иным способом. Точно так же, как шуточное покусывание означает реальную дружелюбность, абстрактная, автоматизированная приветливость означает: мне до тебя нет дела. Что мог бы сказать по этому поводу в своем чаемом втором пришествии Иисус? Примерно следующее: «Они, конечно, не едят друг друга в силу окончательной травоядности, но и не покусывают, не пытаются поддеть, не интересуются друг другом сколько-нибудь всерьез. И хлеб, и вино у них без всякого смысла и без радости. О, если бы они могли хотя бы представить себе вкус той последней трапезы, моей последней вечери, но не хотят и не могут, а потому изблюю их из уст моих». Так мог бы сказать Иисус и был бы прав.

Столь же глубоким является и коммуникационный кризис, вызванный теми же причинами. Не вдаваясь в подробности, следует лишь сказать, что фаустовская наука смогла устроить допрос вещей с пристрастием, и вещи поведали немало существенного о своем устройстве, но все же важнейшее знание было получено в формате симпозиона и обоснованно в результате правильной состязательности. Это касается и теоретической физики (Копенгагенская или Кембриджская школа), математики и логики (Венский кружок) и уж тем более философии, здесь примеров не счесть. В целом настройки духовного пиршества оказались все же более устойчивыми, чем их современные «демоверсии» вроде корпоративных праздников.

Разумеется, особого внимания заслуживает кровь Христова, пресуществляемая в вино. Или, в других терминах, алкоголь как медиатор общения. И тут дело обстоит далеко не так просто, как может показаться. Обстоятельства дружества, да и самой философии, если сопоставить их даже с простой выпивкой, таят в себе удивительную диалектику измененных состояний сознания. Им потребовалось совершить двойной фазовый переход, чтобы стать элементом безоглядности пира. Рассмотрим это в кратком экскурсе.

Измененные состояния сознания (ИСС) либо выпадают из анализа как нечто недостойное репортажа и упоминания, либо, наоборот, становятся условием терапевтического дискурса, предполагающего справиться с какой-то проблемой. Хорошо было бы справиться с проблемой, но прежде стоило бы разобраться, в чем она состоит.

Мы видим, что по какой-то странной причине удивительная процедура совместного пребывания посредством химического трансцензора (прежде всего алкоголя) в определенном хронотопе, во всех культурах всегда относившаяся к категории сакрального, вдруг стала относиться к категории маргинального – того, о чем не принято говорить. Собственно говоря, почему? Почему мы незаметно переместились в тот мир, где не просто утрачена хорошая взаимодополнительность модусов бытия, но даже сакральное и профанное радикально перемешались, оттеснив измененные состояния сознания, которые использовались для принятия самых ответственных решений, на задний план? Когда индейцы бороро раскуривали трубку мира, а мы знаем, что было содержимым этой трубки, они это делали для того, чтобы принять судьбоносное решение – о войне, о нуждах тотемного животного, о чем-то важном, не терпящем отлагательства. И никому не пришло бы в голову сделать это в одиночку. Момент выхода в сакральное, момент использования химического медиатора как указателя пути и момент непосредственно ощущаемой общности сопрягались в единое целое. Так было всегда. В то же время мы видим, что сейчас отсутствует способ вменяемого соединения измененных состояний сознания с повседневностью. Именно поэтому степень конфликтности между распорядком повседневности, задаваемым эпохой расписаний, графиков и времени циферблатов, и оазисами измененных состояний сознания крайне высока. Между ними нет никаких дозволенных переходов. Все покрыто если не мраком, то принципиально фальшивой недоговоренностью.

И вот о чем можно задуматься в данной связи: ведь первые способы переходов в измененные состояния сознания, будь то под воздействием мескалина, псилоцибина или производных алкоголя, знаменовали собой то, что можно назвать бытием для другого. Как ни странно, но тот, кто переходил в измененные состояния сознания, делал это не для себя, а для других. Исступление шамана или жреца под воздействием химических трансцензоров, некое первое, изначальное трансцендирование, использовалось другими – умными интерпретаторами – в качестве источника первичных идей, которых больше неоткуда было взять. Бедный шаман входил в исступление не для себя, он, в сущности, от этого ничего не получал, да, возвращаясь назад, ничего, как правило, и не помнил, но он совершал страшно важное дело – дело единения социума, синтез первых образцов трансцендентного. Вполне возможно, что здесь была создана решающая предпосылка антропогенеза. Едва ли не последний по времени пример – это отношение пифии и ее толкователей. Ведь пифия – тоже существо, вводимое в измененное состояние сознания, в транс, но опять же в качестве бытия для другого. Она не обязана была отдавать себе отчет в своих словах, она пророчествовала. И находились те, кто интерпретировал ее высказывания. Спрашивается, зачем им нужна была пифия? Это крайне загадочный вопрос, на него трудно ответить. Неужели они не могли бы сами продуцировать горстку бессвязных предложений? Пифия – последний затухающий образец функционирования сдвоенной системы; ныне основания ее устойчивого бытия утрачены. Пребывающий в психоделическом трансе никакого смысла внешним наблюдателям не сообщает, от него отводят глаза или делают его элементом шоу. Обращение к медиаторам, выводящим за пределы обычного сознания, становится в принципе личным делом каждого – и этот факт представляет собой фундаментальную новацию как в психологическом, так и в социальном плане. Не исключено даже, что речь идет о первом личном деле, учреждающие саму территорию личного. Тут есть над чем задуматься.

В случае употребления большинства наркотиков другой делается ненужным. Окна монады закрываются, если они и были открыты, в чем многие сомневаются, и возникает автономный мир галлюцинаций. А как быть с самым главным трансцензором измененных состояний сознания, со всеми производными этилового спирта? Другой и здесь на первый взгляд оказывается факультативным, но только на первый взгляд. Просто в какой-то момент произошла интериоризация, присвоение внешнего другого и присвоение бытия для другого себе самому. Сейчас мы, переходя в измененные состояния сознания, являемся не только собственными пифиями, но и ее собственными интерпретаторами, тем самым обретая в себе действительно интересного другого. Да и внешние другие повышают ранг присутствия, как только они оказываются здесь, по нашу сторону разделительной черты. Овеществленный мир объектов – вырезанных из картона фигурок – обретает очертания и плоть. Режим бытия с другим все-таки восстанавливается. Конечно, если его нет, возможна продукция заместителей, всевозможных фантомов. Более того, даже если он есть, но не имеет никакого отношения к настоящему другому, он точно также легко фантомизируется, и в какой-то момент кажется, что хотя и «ходят в праздной суете разнообразные не те», но на этот случай и они сгодятся. Презумпция другого реализуется, может быть, именно потому, что другого я обнаруживаю в себе – обнаруживаю как интересного собеседника. Понятно, что оптика измененных состояний сознания визуализирует множество подделок: все вокруг двоится, расплывается, наполняетсяя ложными узнаваниями и неузнаваниями. Тем не менее даруемый нам алкоголем и некоторыми наркотиками способ перехода в измененные состояния сознания является своего рода гарантом того, чтобы трансцендирование было вообще возможно. Если мы это не проверим здесь, где мы это еще проверим? Понятно, что интеллектуальное транс-цендирование все равно будет вторичным, производным. Оно опирается на первичное трансцендирование, на переакцентуацию монады, когда мы оказываемся как бы в другом мире и становимся другими самим себе, ибо отключается паразитарная рефлексия, которая нас тормозит и запрещает высказать то, что мы обдумаем только завтра. Паразитарная рефлексия прекращает возможности бытия заново, она уводит субъекта за многочисленные ширмы функциональных режимов, где он является покупателем, продавцом, гостем, официальным лицом и т. д. Вспомогательные медиаторы преобразуют мир первых встречных в мир субъектов, а ведь это важнейшая экзистенциальная операция. И пифия, и жрец, и тамада совершали значимое общественное деяние, к которому нельзя было отнестись кое-как. Почему же так приватизировался и маргинализировался модус бытия, в котором совершались решающие для социума и для сознания вещи? В общем упадке, в нарастающей богооставленности и забвении дискредитации измененных состояний сознания принадлежит едва ли не решающая роль, хотя они продолжают сохранять изначальный опыт трансцендирования.