БП. Между прошлым и будущим. Книга 2 - Александр Половец

«Потом» — наступило сегодня, когда не теснят газетные или заданные издательством рамки.

Итак, середина 2010-х… Андрон, как всегда, парадоксален и даже, кажется, провоцирует возражения — он ожидает их, выслушивает и почти сразу переходит к следующей теме. В этот раз я, может быть, впервые за все годы нашего знакомства по-настоящему оценил глубину, неординарность, философичность его мышления. Добавлю — и энциклопедизм…

Возвращаясь к той беседе с Кончаловским, сохраню в записи вопросы и Анны Ж. — боюсь, не вспомню сегодня её фамилию, да и вряд ли это существенно: совершенно неожиданная для меня участница нашей встречи, польская журналистка — она оказалась в квартире Кончаловского, неподалеку от Васильевской, в двух шагах от Московского Дома кино, чуть раньше, чем я. Андрон не успел меня предупредить: журналистка в этот вечер возвращалась в Варшаву, и её визит оказался почти неизбежен… ну, не мог Андрон ей отказать! И беседа наша случилась «на троих»…

Приведу сначала часть ответов Андрона на вопросы гостьи, свидетелем которых мне случилось быть — я их сохранил в магнитофонной записи, — в контексте рассказа о той нашей встрече они кажутся мне не совсем лишними.

Интересовалась она многим, Андрон терпеливо ей отвечал — не смущали его и вопросы гостьи, казавшиеся мне за гранью дозволенного — той, где начинается очень личное. Нашу с ним часть беседы я намеренно ограничил отдельной главой в этой записи. Пока же приведу некоторые его ответы Анне — пусть простит она меня за это заимствование, как я простил её за отнятое время из оговоренного мною с Андроном загодя.

С них и начну:

— Я хочу взять из беседы с вами, может, какие-то её части на радио, — предупредила Анна, включая не по-походному солидный магнитофон.

— Да что хотите, то и делайте, — улыбнувшись, разрешил Андрон.

— Можно, я спрошу такое… — вы были когда-нибудь счастливы? — и она щелкнула кнопкой магнитофона.

— Почему когда-то — всю жизнь! — не задумавшись отреагировал Андрон.

— И что, вы никогда не нуждались, у вас всегда было много денег?

Я зажмурился — вот это вопрос для начала!

— По советским понятиям — всегда, — не смутившись, сразу ответил Андрон. — Я писал сценарии, а это более прибыльная вещь, чем постановка фильма — за них платили «роялти»-потиражные. А было поставлено десять, или даже 15 фильмов по моим сценариям — именно сценарий был мой первый диплом, снимал я его в Киргизии… Потом я женился на казашке, и появились фильмы по моим сценариям в Казахстане, в Узбекистане, в Туркменистане, в Таджикистане — там их было немного, чуть-чуть. Так и были все азиатские республики мной «охвачены», — улыбнулся Андрон — А в вас, и правда, есть что-то азиатское!

«Не слабо…» — подумал я.

— Наверное, есть — я ведь из казаков: мой прадедушка Суриков был яицкий казак, а казаки мешались в Сибири с киргизами, с другими… В общем, «завоеватели Сибири» — вот и себе завоевали такое.

— Поскреби русского — найдешь татарина, — продемонстрировала Анна знакомство с нашей классикой.

— Ну, допустим, не татарина…

— А как сейчас живет Кончаловский? — наседала она.

— Безусловно, замечательно! Да и вообще, я всегда жил хорошо!

— Такое редко услышишь в России… — и почти сразу, — Сколько вы получали раньше, сколько теперь?.. Вы сегодня живете лучше или хуже?..

— Хуже, конечно, — быстро ответил Андрон, — но при этом, все равно хорошо… Я, пожалуй, единственный человек, кто говорит это сегодня в России. Почему? Дело в том, что русские очень любят жаловаться, любят, когда их жалеют. У нас любят несчастных, бедных и больных, ненавидят здоровых и богатых… А лучше всего быть алкоголиком, несчастным, запрещенным — такой типаж, поэтому и я был определенное время героем — у меня запрещали «Асю-хромоножку».

Наверное, это просто часть русской ментальности… Не будучи запрещенным нельзя стать героем, — рассуждает наша интеллигенция, она всегда должна находиться в оппозиции к власти. Так и режиссера Кончаловского героизировали. Собственно, интеллигенция и есть только в России, больше ее и нет нигде. Есть интеллектуалы…

— Как «нет»?… — оторопела Анна. — И всё же, кто ваш зритель — интеллигенция, не так ли, вы же на нее ориентируетесь?.. — спохватилась она.

— А интеллигенция… — вряд ли: разница между интеллигентом и интеллектуалом огромна! — жестко произнес Андрон. — Себя я не отношу к интеллигенции. Кто они, интеллигенты? Это люди, которые выбились из рабов, пошли в разночинцы, получили образование. Можно быть аристократом и не быть интеллигентом… Толстой не может быть интеллигентом! А они решили, что интеллигенция всегда в долгу перед народом. Интеллигенция говорит — народ болеет… Она его жалеет, она хочет ему помочь… Никакого интеллекта не требуется, чтобы сказать «Мы в долгу перед народом» — никакому интеллектуалу не придет в голову сказать такое!

И ведь еще Чехов говорил: «Ненавижу русскую интеллигенцию, даже когда она жалуются, что ее притесняют, — потому что ее притеснители выходят из её же рядов!». Добавлю — они ехали в деревню лечить, а их гнали палками оттуда и убивали. И ведь это из интеллигенции выросли марксисты.

— Марксисты?.. Так ведь сам Ленин не жаловал интеллигенцию, вспомни его знаменитое «говно нации»? — заметил я.

— Вот-вот, — засмеялся Андрон.

— За что же вы ее так не любите? — дождалась паузы Анна.

— Я не «не люблю» — я ее презираю… А не люблю за то, что она всегда партийная. Интеллигенция не может быть не партийной: или ты с властью, или против — иначе она теряет смысл. В письмах Суворину Чехов замечательно написал: «Я ни левый, ни правый… Я ни реакционер, ни либерал — я художник!». Толстой не обязательно был в оппозиции правительству: иногда он был согласен, иногда — нет…

Интеллигент не может быть в согласии с правительством — он тогда теряет смысл! «Или ты с нами, или против нас!» А интеллектуал может быть со всеми, и художник — тем более. Об этом замечательно написано в сборнике «Вехи» — в «самом реакционном сборнике», как у нас его называли, — «реакционеры» там собрались: Струве, Гершензон… или вот крупнейший философ Розанов — они много писали на тему «интеллигенция и революция», показывали роль интеллигента в революции. Они терпеть не могли интеллигенцию!

У нас сместились все понятия — интеллигенцию часто сравнивают с чистотой нации, с её духовностью… Чепуха!

— А ведь вас интеллигенция любит, — вставила в монолог Андрона, Анна.

— Мне всё равно, кто меня любит — интеллигенция, не интеллигенция — это для меня не имеет значения. Я говорю слова, которые политически «не корректны»: Пушкин — не «интеллигент», а Чернышевский — да, разночинцы — они интеллигенты. Вот Белинский — «Неистовый Виссарион»: «повалить бы на пол, сапогами, по черепу, чтоб мозги наружу…» — интеллигент, — усмехнувшись добавил Андрон, утверждая свою мысль. — Мне кажется, интеллигенция ничего конструктивного не несет — только деструктивное: «разрушить всегда хорошо!».