БП. Между прошлым и будущим. Книга 2 - Александр Половец

— Когда вы слышите, что про семью пускают такие слухи — вас это как-то касается? Задевает?

— Раньше касалось, а теперь — нет, — твердо заключил Андрон. — Говорили, что и я работаю в КГБ, в Америке тоже писали такое… Ведь и мой портрет, — закрывая тему, засмеялся Андрон, — был на первой полосе «Лос-Анджелес Уикли» (популярном, у молодежи особенно, развлекательном еженедельнике) с подписью: «Выкормыш КГБ». Забавно всё это, что тут скажешь!.. Я никогда не был диссидентом, но и никогда не был с властью.

— А вы знаете, что с первым мужем мамы случилось? — да, видно основательно готовилась к этой встрече журналистка.

— Его расстреляли… Но они развелись до того, как его посадили. Вот если бы они не развелись, то и мама тоже «загремела» бы с ним в лагерь. Они же были в Америке довольно долго… Мама не хотела с ним жить — она разочаровалась в нем и поэтому вернулась в страну раньше, чем он. Она была очень религиозная… «полковница», — усмехнулся Андрон.

«Алексей Богданов, коммерсант и разведчик, повторивший судьбу многих, „вернувшихся с холода“ — была о нем публикация в 90-е годы в российской прессе: вот, видимо, откуда эти слухи…» — вспомнил я. И промолчал.

— А ваш дядя убежал после войны или уехал как-то во Францию — как он там оказался?

— Это не дядя — это мой двоюродный дедушка. У него была вообще трагическая жизнь. Он ушел к немцам, а его сын был в армии. Дед ненавидел большевиков, он скрывался от них в Минске — боялся, что его посадят. Ему в стране не давали преподавать, а ведь он был почетный доктор Оксфордского университета.

С началом войны он решил: вот немцы придут освобождать Россию от большевиков… Хлебом-солью их встречал. Только потом, через два месяца, он увидел, как немцы тащат какого-то человека за волосы в Гестапо, попытался за него заступиться… «Как можно такое — вы же нация Шиллера!» Чем кончилось — понятно, немцы отправили и его в концлагерь.

— Он писал такие книги — у вас не было в семье неприятностей из-за этого?

— О нем забыли… В это же время, когда он оказался в Германии, Сталин говорил свою знаменитую речь: в ней он упомянул 10 великих русских имен — Пушкина, Толстова, Кутузова, Суворова, Дмитрия Донского, Александра Невского, Репина… и Сурикова — деда мамы, тестя Петра Кончаловского, кто-то вставил в речь Сталина имя моего прадеда. И семья Кончаловских стала «святая» — неприкасаемая.

А в лагере перемещенных лиц он назвался Степановым, и его потом выписала к себе одна родственница — их старшая сестра, она жила в Париже и преподавала там русский язык. Иначе после войны он попал бы в Гулаг… Он еще долго жил под фамилией Степанов, и только после смерти Сталина восстановил фамилию, в 56-м году, и стал печататься под своим именем, книги его выходили в ИМКА-Пресс. Мне довелось прочесть его «Пути России».

— А вы с ним были знакомы? Мне все подробности интересны — я ведь собираюсь писать о вашей семье. Я читала его книги в библиотеке…

— Ну, как я мог быть знаком с человеком, который жил в Минске и скрывался там от большевиков! После войны в семье его не вспоминали, и я узнал о его существовании спустя много времени, — его уже не было в живых. Всё! — теперь Андрон уже был непреклонен. — Давайте заканчивать…

— Ну еще чего-нибудь интересное расскажите! Вот вы основали «Фонд Кончаловского», так она назвала «Продюсерский центр Кончаловского», с какой целью — собрать денег на съёмки фильмов? — уже поднимаясь, спросила гостья.

— Хочется помочь людям…

— И себе тоже? Вам разве ничего не надо? — продолжала допытываться паненка.

— Мне много чего надо! Но надо любить то, что имеешь, а этот Фонд — благотворительный — помощи людям искусства, их детям.

— Ну, а на кино деньги кто вам будет давать? Откуда у вас взялись средства на новую картину? От государства? Или помог кто-то?

— Да в банке взял я их — полтора миллиона под 15 процентов годовых.

После нашего почтительного молчания Кончаловский уверенно продолжил:

— Надеюсь, смогу вернуть! Запускаться с ним будем после, а пока я готовлюсь снимать фильм для американского телевидения…

Журналистка быстро засобиралась, поняв: всё! — лимиты времени исчерпаны.

— А вообще — какие у режиссера планы? — вопрос нормальный для завершения встречи, почти с облегчением подумал я. И действительно, гостья слушала ответ Андрона уже стоя, готовясь прощаться.

— Планы? Готовлюсь снимать американский многосерийный фильм. И пока об этом — все! — взмолился Андрон.

Я почувствовал, что наступает правильный момент, и перехватив инициативу, пользуясь тем, что Анна заторопилась, полагая, что набралось достаточно сегодня услышанного, спросил его о чем-то «не для печати». Притихшая, она быстро собралась, подобрала с журнального столика листки, в которых делала заметки по ходу беседы, уложила их в сумку с магнитофоном.

Здесь магнитофонная запись прерывается женским смехом — это Анна, наконец, прощается с Кончаловским, он, конечно, говорит ей у дверей какие-то приятные слова: ведь не просто женщина — полька! А он умеет быть галантным, причем, вполне искренне.

Наша беседа постоянно прерывалась звонившим телефоном, теперь он просто не умолкал, а лента в моём магнитофончике, уже дважды замененная, продолжала накручиваться на катушку…

Вот ещё части магнитофонной записи с ответами Андрона на вопросы, которые мне удавалось задать ему, пока умолкала польская гостья, и ещё потом — после её отбытия. Я намеренно выделил их — так мне показалось уместным завершить главу, посвященную Андрону Кончаловскому, дружбой с которым я дорожу вот уже столько лет.

Уже недавно, в 2011-м, обозреватель «Известий» Лидия Шамина после беседы с Андроном замечала: «Откровенность его… обескураживает и даже раздражает, потому у него есть либо яростные противники, либо столь же пламенные поклонники». Справедливо ли? Судите сами.

— Да разное читаю… — особенно мне сейчас интересен антиглобализм, его корни, его причины… — и Андрон обстоятельно пояснил, почему именно антиглобализм ему интересен, отвечая на вопрос Анны — «что он читает?».

— …С чего бы? — поинтересовался я. Ответ Андрона, приведи я его здесь, занял бы немало места, перебивая ритм изложения, — потому он окажется ниже в завершении главы.

Не со всем, тогда от него услышанным, мне хотелось соглашаться, так что, позже, оставшись вдвоем, мы вернулись к теме и даже немного поспорили. Здесь же я приведу, только отчасти, наш разговор — подробности его могли бы составить, может быть, не самую скучную часть записи беседы, когда-нибудь я изложу и их.