Дороги и судьбы - Наталия Ильина

Оглушенная "шумом внутренней тревоги" (она любила эти пушкинские слова и часто их повторяла), Ахматова не видела ни перрона, ни людей и увидала меня лишь в тот момент, когда поезд остановился и я подошла к окну вплотную. Лицо ее смягчилось, подобрело, а я подумала: "Неужели, неужели у нее всегда такое лицо, когда она одна?"

Но на этот раз она приехала не "новое горе встречать..."1. Это был счастливый приезд: после долгой разлуки Анна Андреевна свиделась, наконец, со своим сыном. {337}

При первой их встрече я не присутствовала, знаю все лишь по рассказам... Попав к Ардовым на третий, что ли, день после возвращения Льва Николаевича, я застала его уже чисто выбритым, в новом, темно-синем, только что купленном, плохо сидевшем на нем костюме... Я привезла коньяк, и все, кто в те дни приходил, тоже непременно приносили что-нибудь выпить, и мне запомнилось бесконечное сидение за столом, сменяющиеся лица (кто-то уходил, кто-то новый приходил), майский, без электрического освещения вечер, синие облачка сигаретного дыма, грассирующее произношение нервно-возбужденного Льва Николаевича и то, что было весело смотреть на светлое лицо Анны Андреевны.

В июне того же года я была в Ленинграде и впервые увидела Ахматову дома, на улице Красной Конницы. В квартире этой, кроме Ахматовой и И. Н. Пуниной 2 с мужем и дочерью, одну комнату занимали люди посторонние.

Незадолго до этого Литфонд выделил Ахматовой маленькую дачу в Комарове (полторы комнаты, веранда и кухня), которую Анна Андреевна окрестила "будкой". В последующие годы именно там я навещала Ахматову, а на улице Красной Конницы бывала лишь в тот давний приезд, и мне смутно запомнилась эта квартира... На стене комнаты Ахматовой висел писанный маслом портрет О. Глебовой-Судейкиной (о ней рассказано в "Поэме без героя"), против входа стеллаж, уставленный книгами и дающий комнате уют, какой всегда дают книги, от остального же впечатление заброшенности, давно не вытираемой пыли... И высокое окно старой петербургской квартиры, сквозь запыленные стекла которого был виден широкий, по-летнему пустынный Суворовский проспект...

Ахматовская беспомощность в быту была мне уже известна. Кто же заботился об Анне Андреевне? В Москве я слыхала, что существует домработница, но видеть ее мне не довелось... Забегая вперед, скажу, что в течение многих лет каждую весну вставал вопрос: кто сможет поехать с Ахматовой в Комарово? Кто будет носить из колодца воду и готовить обед? Эти заботы брали на себя по очереди друзья, и однажды вышло так, что никто не смог {338} поехать, и об Анне Андреевне пеклась жена поэта Гитовича Сильва Соломоновна, жившая в соседней "будке"...

Тот мой приезд запомнился тем, что Ахматова показывала мне свой город и немного - мой, ведь я в нем родилась. Она была еще так подвижна тем летом! Мы ездили в воспетый ею приморский парк Победы, ходили по Невскому, часто останавливались: Анна Андреевна рассказывала мне чуть не о каждом доме, кто в нем жил и что в нем было...

...А не ставший моей могилой,

Ты, крамольный, опальный, милый,

Побледнел, помертвел, затих,

Разлучение наше мнимо:

Я с тобою неразлучима,

Тень моя на стенах твоих,

Отраженье мое в каналах,

Звук шагов в Эрмитажных залах,

Где со мною мой друг бродил,

И на старом Волковом Поле,

Где могу я рыдать на воле

Над безмолвием братских могил.

Еще не кончились белые ночи, и мы с Анной Андреевной, не зажигая огня, ужинали в моем номере "Европейской" гостиницы...

Позже, когда мы с А. А. Реформатским переехали в новый дом на Аэропортовской, Ахматова была у нас и читала "Поэму без героя". "А ведь герой тут есть,- сказал Реформатский.- Герой поэмы - Петербург". Ахматова согласилась с этим.

***

Февраль 1957 года. А. А. Реформатский отсутствует - он в командировке. В комнате, которую мы с ним тогда снимали на улице Щукина, гости - Ахматова и моя тогдашняя приятельница Т. С. Айзенман. В первом часу ночи я пытаюсь вызвать такси по телефону, но номер все время занят. Субботняя ночь. На улице метель. Я предложила дойти до стоянки такси на Зубовской площади. Оделись, двинулись. Ветер дул в лицо, снег слепил, Анна Андреевна начала задыхаться. Решили так: она не делает дальше ни шагу, останавливается здесь, на Садовой, у столба. Татьяна Семеновна остается с ней, я же бегу на ту сторону площади, к стоянке.

Прибежав, я обомлела - длинная очередь. В хвост становиться бесполезно, прождешь минут сорок, если не больше, не стоять же ей столько у столба! Что делать? {339} Оставить ее ночевать у меня, а самой пойти к Тане, жившей рядом, в Мансуровском? Я обдумывала, стоя от очереди в стороне, поглядывая туда, однако. Вот подошла машина, кто-то сел, но ожидающих меньше не стало, надо уходить, чудес не бывает.

Но оказалось, что чудеса бывают? Прямо на меня надвигались трое: мужчина в распахнутом пальто, в сдвинутой на затылок шапке и двое военных фуражки, шинели. Ветер, метель, у всех подняты воротники, а этот распахнут, этому не холодно, он выпил, ему чудесно, продолжить бы веселье, не спать же заваливаться! Он приблизился, и я узнала его... Не буду называть его имени, скажу лишь, что это был один известный деятель искусств. Я видела его фотографии в газетах и кто-то когда-то где-то показал мне его. Я-то его в общем узнала. Он же меня, разумеется, знать не мог.

Он видел женщину, одиноко стоящую в сторонке, чего-то ждущую. Не его ли она ждала? "А что,- сказал он,- если бы нам где-нибудь посидеть, поужинать?" Я ответила: "Почему же? С удовольствием". Он тут же обернулся к сопровождавшим его лицам, деликатно стоявшим поодаль, сделал знак, и оба они кинулись куда-то, и я поняла: за такси. Кидаться им далеко не пришлось, машина шла, очередь затрепетала, но военные успели перехватить машину, на ходу открыв дверцу, вскочив внутрь... И вот, описав петлю вокруг очереди, машина останавливается около нас, военные выходят, держат дверцу... Глухой ропот, отдельные негодующие восклицания доносились справа, из очереди, все понявшей, очень возмущенной, но за права свои бороться не осмеливающейся... Я сажусь первая, мой спутник ныряет следом, военные, прощаясь, берут под козырек, шофер спрашивает: "Куда?" Я быстро: "В центр!" Военные исчезают, очередь тоже, автомобиль наш выезжает на Садовую, разворачивается, слегка буксуя на снегу... "Так куда же мы?" - спрашивает мой спутник. "Видите ли..." - начала я и назвала его по имени-отчеству, и он отпрянул. "Вы меня знаете?" - "Ну кто ж вас не знает? Так вот. Надо отвезти на Ордынку одну даму... Шофер, медленнее! Остановитесь вон там, у столба справа, видите?" А уже сквозь завесу снега проступали темные очертания двух фигур - высокой, платком замотанной Анны Андреевны и маленькой Т. Айзенман. "Даму? сердито-изумленно спрашивали тем временем меня.- "Какую даму?" - {340} "Ахматову".- "Что? Ту самую?" - "Ту самую",- сказала я - и шоферу: "Вот здесь".

Двигаясь уже, видимо, как во сне, мой спутник вылез из машины первым, я за ним. "Анна Андреевна! Позвольте вам представить..." И я назвала имя, отчество и фамилию. Сдавленно ахнула Таня Айзенман, а лицо Анны Андреевны совсем спокойно и слегка надменно, как всегда в присутствии посторонних. И будто не удивило ее ни капли, что я, исчезнув в поисках машины, вынырнула из метели в сопровождении известного деятеля искусств... Она произнесла: "Здравствуйте!" И хорошо мне знакомым, полным величия жестом протянула руку в старой черной перчатке. А тот, кому протянули руку, склонился над ней почтительно. Он уже был другой. Не бонвиван в распахнутом пальто, которому сам черт не брат, а человек, у которого из-под ног выбита почва: растерянный, не знающий, как ему вести себя, и от изумления совершенно отрезвевший...

Наспех простившись, Таня Айзенман пошла к себе, а мы сели в машину: Анна Андреевна и я - сзади, а тот, кто ехал с нами,- к шоферу. Я откинулась на спинку сиденья, облегченно закурила, мне было весело. Анна Андреевна сидела выпрямившись. Наш благодетель обернулся. Он опомнился, он составил план действий: надо развлекать Ахматову разговором. О чем бы ей интересно? О Париже, разумеется. Недавно он там был. Еще раз убедился в любви к нам простых французов. Анна Андреевна время от времени произносила: "Да, да". Я молчала гробом. Мне что? Мне главное, чтобы ее до места доставили, ее доставят, все прекрасно, в машине тепло, я, отдыхала, я наслаждалась ситуацией... Тема о Париже исчерпана. Благодетель мучительно ищет новую тему, нашел, обернулся: "А у меня на даче до чего хорошо, благодать!" "Да, да".- "Вы как-нибудь непременно приезжайте!" Молчание. Пауза. Он добавил уже, видимо, от отчаяния: "Я вам рыбалку организую!" - "Благодарю вас". Наступило прочное молчание. И вот - приехали. Во двор въехать нельзя - идет какой-то очередной ремонт. Тусклый фонарь освещает сваленные доски, трубы, строительный мусор. Направо под арку, в подъезд Ардовых, не войдешь, надо идти кружным путем, через дополнительный двор. Двинулись. Анна Андреевна оперлась на предложенную ей нашим спутником руку. Они впереди, я за ними. Я жалела, что одна наслажда-{341}юсь неописуемым зрелищем этого захламленного двора и медленно, величественно ступающей Ахматовой в ее невероятной, с облезлым воротником шубе (каждую осень разговоры, что надо бы новую!) и богато одетого (темно-серое зимнее пальто, меховая шапка) почтительно рядом семенящего нового нашего знакомого... Мне кажется, вид двора поразил его, он все изумленно озирался, о чем-то спрашивал Анну Андреевну... Она отвечала односложно, он смолк, и вот входная дверь, и лестница, и сваленный под лестницей хлам...