Русский святочный рассказ. Становление жанра - Елена Владимировна Душечкина
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Он всматривался в идущих, которых он нагонял, глядел и на другой тротуар улицы. «Нет, все нет… не такие, как он! И санки не те… Я свои сейчас бы узнал… Делать нечего, и напрасно идти дальше. Вернусь лучше! Городовой не напал ли на след?» Он возвращался с тяжелым сердцем; городовой явился на условном месте, волоча за собой санки.
— Вот, не твои ли это санки? — сказал он Саше, — я нашел их под забором на углу улицы…
— Мои, мои! — закричал Саша, — вот тут одной дощечки внизу нет… Она вывалилась, и я собирался все новую положить.
— Ну, да! Разумеется, он санки бросил, — заметил городовой, — к чему лишнюю обузу ему? Взял кулек под мышку, да и был таков… А как его теперь узнаешь и где догонишь? Не останавливать же всякого с кульком, мало ли таких теперь ходит: всякий с провизией к себе домой торопится… А много ли у тебя в кульке-то было, да что именно?
— Чаю немножко, сахару, мука, черный хлеб, соль… так, разная провизия.
— Ну, батюшка, уж не взыщи! Теперь ничего не поделаешь: что с возу упало, то пропало. Вперед в оба гляди, да всякому встречному не доверяйся… Ничего теперь не поделаешь…
Саша печально побрел назад, таща за собой пустые саночки. Да! конечно, он сам виноват, что не захватил с собою кулька и доверился незнакомцу. Хорошо, хоть саночки отыскались! Это было бы таким горем для Маши с Соней, если б они затерялись, — они завтра, наверное, будут кататься на них по двору: у них это первое удовольствие. Но что же мне делать? что делать? как достать опять всю провизию, мучила его неотступная мысль. У него деньги остались, это правда, купить есть возможность, но ведь ему надобно полностью отдать матери всю сдачу с десяти рублей, все семь рублей семьдесят пять копеек. Для нее двойной расход будет все-таки чувствителен, а главное, она расстроится, огорчится его потерей. Если б он мог взять в долг опять ту же провизию у Москалева и потом заработать как-нибудь рубля два, чтоб отдать свой долг. Но должать тайком от матери, разве это хорошо? Москалев, может быть, и отпустит опять провизию и не захочет взять с него денег, но ведь это будет почти милостыня, и он как будто сам напросится на нее. «Ведь это не то что пряники, которые подарил мне тезка, — раздумывал Саша, — тот сам бедный человек и говорил как-то раз, что знал моего отца, учился у него; я не просил пряников, он сам подарил мне их, так просто, он добрый, и ему хотелось утешить меня… Что же мне делать? Я не знаю, что мне делать! А мама ждет, велела приходить скорее!..»
Он вдруг остановился. До слуха его донесся жалобный крик: «Батюшки! Задавили!» Чьи-то сани быстро повернули в боковую улицу, а на перекрестке копошилась на снегу какая-то черная фигура. Саша позабыл свою тревогу и, волоча саночки, побежал на помощь. На снегу, близко к тротуару, лежала старушка в черном салопе и капоре; она старалась подняться, но с перепугу слабые силы изменили ей. Она нисколько не была ушиблена и если закричала «задавили!», то больше от страха, что ее могут задавить.
— Спасибо, спасибо, голубчик! — сказала она Саше, помогшему ей подняться. — Постой, поддержи меня… дай вздохнуть! Ноженьки трясутся, а сердце так и бьется, ровно выскочить хочет… И какие это шальные, прости Господи, во весь дух мчатся, людей с ног сшибают!.. Я ко всенощной шла и задумалась, а они как налетят!.. Я в сторону, да и свалилась… Доведи меня, батюшка, до паперти хоть, а там я посижу, отдохну немножко.
— Извольте, — сказал Саша. — Я доведу вас, а только это не ваш ли узелок валяется тут на снегу?..
— Мой, мой!.. И память всю отшибло, так грохнулась…
— Но позвольте, из него что-то сыплется, — прервал ее Саша.
— Ах, батюшки! Это, верно, мука на пирожок, взяла муки в лавочке… так верно, как упала, мешочек и прорвался!.. Прихвати, милый, рукой, чтобы больше не сыпалось, да надобно перевязать узелок там… на паперти.
Мальчик довел старушку до ближайшей церкви и усадил ее на ступеньку крыльца, затем он занялся ее узелком, потому что сама старушка была не в состоянии сделать этого своими дрожащими руками. Развязав узелок, он увидел, что мешок с мукой лопнул в одном месте; он искусно заложил клочком бумаги лопнувшее место и, обернув крепко мешок платком, завязал двумя концами. А старушка тем временем уже отдохнула и поднялась. Она еще раз поблагодарила Сашу за все его услуги и скрылась в дверях ярко освещенной церкви. Тут в одиночестве Сашу охватило снова тревожное чувство; на время, пока он вел старушку и возился с ее мешочком, его тревога будто утихла или замерла, теперь она поднялась опять с новой силой!.. Он с тоской взглянул на церковь.
«Зайду и я на минуту… помолюсь. Ведь все равно маме отвечать придется, что запоздал… а может там легче станет! — решил он. — Я помню, как умирал отец, он говорил мне: не забывай Бога… Он сирот не оставляет».
Ему было всего восемь лет тогда, но эти слова умирающего крепко врезались в его памяти… И вот он оставил в стороне около церкви свои саночки и, держа свой мешок с мясом под мышкой, вошел в церковь.
Хорошо, светло в ней было! Священник с дияконом в богатых облачениях стояли среди церкви, где священнику предстояло совершить благословение пяти хлебов, пшеницы, вина и елея. Певчие стройно пели на клиросе. Народу было довольно, хотя и казалось просторно. Мальчик прижался у самой двери к уголку, к стенке; впереди его у выступа печки стояла та самая старушка, которой он помог, но она, видимо, не узнала его при ярком свете или не ожидала его встретить.
