Глаза Фемиды - Аркадий Петрович Захаров

рыбалка, — рассердился Володя, — это просто наглый беспардонный жор, и даже еще хуже: избиение младенцев». Я попробовал было с ним не согласиться и выставить аргумент, что не такие уж младенцы пойманные нами окуни. Но он все равно смотал удочку и отправился варить уху. Я еще потаскал из омута отчаянных красноперых, но без напарника оказалось скучновато, да и вечерело уже. Подняв из воды тяжелый садок, я тоже побрел к палатке, у которой застал своего друга за странным занятием: стоя на четвереньках, он пытался, не жалея щек, оживить умирающее пламя углей. «Не мучайся, подожги спичками! — со знанием дела посоветовал я. «Да если бы они были! — огорченно возразил Володя. — Я их обронил в воду и замочил. Теперь будем хранить огонь, как первобытные люди. «Ты его распали сначала», — съехидничал было я, но припоздал — от неимоверных усилий моего товарища ветки воспламенились, и фиолетовый дымок заструился над кострищем.

Уха из окуней — дело простецкое и очень быстрое. И очень скоро мы уже смогли их распробовать. Великолепная, я вам скажу, вещь уха на свежем воздухе. Особенно хорошо, что чешую и головы можно бросать прямо под ноги — для того и собаки. «А если ночью дождик начнется, то утром сидеть нам без чая, — высказал предположение Володя. — А чай не пьешь — какая сила! Выходит, что придется мне поутру в деревню топать, напрямик здесь недалеко — я ходил. — Заодно и молоком парным разживемся. С черным хлебом — вкуснотища!» — «Заодно соли пару пачек прихвати, — посоветовал я. — Если и дальше так же ловиться будет, к пиву чебаков навялим».

Я не буду рассказывать, как Володя добирался до деревни затопленными лугами, брел по затонувшим от осеннего паводка мосткам и отбивался от деревенских собак, учуявших на его одежде дух незнакомой псины, пока не добрел до избушки с флагом над крыльцом и амбарным замком на дверях с надписью: «Лавка» и эмблемой Центросоюза в ромбике. В общем, скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается, особенно в деревне и в особенности в сельской лавке, в которой все так же неторопливо продолжала управляться все та же, только еще более располневшая Феша. Сама «Лавка» тоже не очень изменилась, разве что флаг над крыльцом поистрепался и выгорел добела, в знак капитуляции потребкооперации, да появилось в свободной продаже спиртное — сурдокавказского происхождения вина «Акдам» и «Солнцедар», которыми с одинаковым успехом можно травить местных клопов и колорадских иммигрантов. Но сибирских, протравленных насквозь политурой и шеллаком, специалистов по винным суррогатам предлагаемый выбор после многих лет нельзя сказать, чтобы полного воздержания, но некоторой неудовлетворенности количеством потребляемых винозаменителей, очень даже устраивал. В ожидании очередного возлияния, платежеспособные алкаши и их менее способные к зарабатыванию собутыльники, уже к официально разрешенному открытию магазина — одиннадцати часам, страдали на крылечке в ожидании Феши, время от времени пересчитывая копейки: на сколько хватит? Однако желанная и вожделяемая продавщица к положенному времени никогда не появлялась и задерживалась часа на два, а то и все три с половиной. Таким образом, Феша компенсировала себе внезапно потерянный по вине товароведов потребсоюза дефицит, из-за которого и возникает у тружеников подприлавка солидный вес в местном обществе и повышенный иммунитет к различным жизненным невзгодам. Должен вам доложить, что работала лавка всего часа три-четыре в день и не столько из-за отсутствия покупателей, сколько вследствие скудного ассортимента и пустующих полок. То, чего не было на полках, можно было заказать Феше и тайком приобрести у нее на квартире, по ценам, не учтенным ассортиментными перечнями. И проверить их не представлялось возможным, так как официально эти товары в магазин никогда не поступали, а приобретались Фешей, якобы для себя, непосредственно на базе и со скидкой.

Водка на селе — это вообще как бы жидкая валюта, за которую выполняются любые хозяйственные работы, за живые деньги никак и никогда невыполнимые. А за водку — всегда пожалуйста. Это потому, что ее всегда хочется, но негде взять, кроме как на дому у Феши, пускай даже дороже и без сдачи. По этой причине Феше низкий поклон и прощение мелких недостатков, вроде опозданий с открытием лавки. А куда спешить — если горит и трубы залить хочется, то беги к Феше на дом. А не горит — то и так дождешься. Слава потребсоюзу, наконец-то завезли, на два года вперед. И конец Фешиной монополии на вино. А значит и уважению сельчан. Однако Феша недаром двадцать лет в торговле: ее голыми руками не ущучишь — выкрутится. Бессонной ночью, ворочаясь на тахте, удумала Феша как сохранить годами завоеванное уважение. Спрашивается: чего сельскому жителю еще надобно, кроме спиртного. Ответ: ежедневно необходимы хлеб, сахар, соль и спички. Понятно, что хлеб из продажи не изымешь — черствеет, сахара и без того нет, только передовикам соцсоревнования и начальству, а вот соль и спички — это действительно выход. После этой решающей ночи, соль и спички с полок лавки перекочевали в Фешины сени. А их место на витринах заняли сода и уксус, вперемежку с «Акдамом» и консервами «Килька в томате», прозванными в народе «братской могилой». Денег на этой операции Феша не заработала, но сохранила возможность «за безденьги» решать множество житейских бытовых вопросов. За пачку соли и коробок спичек селянину приходилось теперь Феше кланяться и предлагать взаимные услуги. Давно замечено: дефицит в торговле — фундамент достатка создателей дефицита. А Феша отпускала грошовый товар, словно делала одолжение, потому, что могла и не отпустить, если не захочется. Иди тогда за сорок верст в другую лавку. А где гарантия, что там не такая же Феша царствует.

Всю эту историю Романову не спеша поведали, опознавшие адвоката, местные обыватели, как и он жаждущие открытия лавки и отоварки, хотя бы хлебом, который еще не завезли, но скоро должны, и вот тогда Феша непременно появится и осчастливит ожидающих.

Повествование юристу не понравилось, еще более не улыбалось возвращаться назад порожним, ибо без спичек и соли рыбалки не бывает. Пораздумав, он решил, что останется до победного конца, когда бы Феша ни заявилась, и растянулся на белых плахах крыльца, подложив под голову руки.

Часам к трем подъехала потребсоюзовская хлебовозка, вместе с ней объявилась продавщица и загромыхала ключами. Еще полчаса выгружался хлеб и оформлялись накладные и, наконец, дверь отверзлась, чтобы впустить утомившихся на солнцепеке. Как и ожидалось, ни соли, ни спичек, в лавке не оказалось, зато образовалась очередь