Пастырь добрый - Попова Александровна

— Из рук вон работает ваша разведка, — улыбнулся Курт снова. — Если это была попытка меня довести в надежде, что я, обозлившись, в порыве ярости ткну тебе нож в сердце и убью — попытка не удалась. Уж коли вы дали себе труд получить обо мне некоторые сведения, то должны были бы знать и то, что вывести меня из себя не так уж легко. Точнее — вот как: своего ты добился и меня… так скажем — расстроил, вот только мстить тебе за это я буду иначе. Можешь прибавить к списку своих сегодняшних развлечений еще пару занимательных моментов.

— О чем ты думаешь всякий раз, когда exsecutor исполняет твои приказы на допросе? Что тобою движет, когда ты избираешь одно из множества средств вывернуть человека наизнанку — телесно и душевно? Ты отводишь душу на них — на тех, кто пребывал в счастье и покое в те поры, когда ты ютился в подвалах среди крыс и таких же, как ты, грязных отбросов? Теперь хозяин положения ты, ты один из хозяев вообще любой минуты жизни, любой мысли любого жителя этой страны, любого из них ты в любой момент можешь поставить на грань между смертью и жизнью по своему произволению; это не может не греть сердце, ведь так? Ревностный служитель… Почему ты так предан Инквизиции? Потому ли, что проникся всем тем, что вдолбили в твой неокрепший мозг в академии? Потому ли, что спасли от петли? Нет, не потому; потому что спасли тебя — от одиночества. От ненужности. Это убивает сильнее, чем голод и неизменная угроза смерти, верно? Когда собственный отец предпочел погрузиться в беспробудное пьянство вместо того, чтобы на эти жалкие капиталы выкормить единственного ребенка, когда родная тетка делает из тебя прислугу, когда так называемые приятели за два медяка готовы перегрызть тебе глотку, а всякий горожанин имеет полное право свернуть тебе шею, если успеет ухватить за шиворот, когда ты своими детскими мозгами начинаешь осознавать, что никому не нужен — никому… Страшно, верно? И какая эта гордость, когда ты вдруг становишься необходим таким людям! Когда уличного щенка закончили ломать, когда вышибли все его щенячьи зубы, что проснулось в его щенячьей душе от слов «ты нужен Конгрегации»? Ты должен это помнить, потому что им ты и остался — все тем же маленьким щенком, которому нужна мать… ведь звали вы свою академию «alma mater»?.. или хозяин, от чьего благоволения зависит его благополучие, в первую очередь — благополучие душевное…

— Прочувствованно, — кивнул Курт, нарочито печально вздохнув. — Теперь, по твоей задумке, меня должна одолеть depressio в ее самой крайней стадии? Что-то не очень пойму, какой реакции ты ожидал добиться. Полагаешь, ты мне сообщил что-то новое? Ошарашил меня правдой, которую я сам от себя скрывал? Ну, да, мне нашли применение, и я этим доволен; и это все, что ты обо мне понял?.. Возвратимся теперь к теме нашего разговора; что-то мы несколько отдалились от цели, ради которой я столько трудился. Вывод из твоей речи я делаю такой: либо ты осведомлен обо мне во всех подробностях, что является подтверждением ранее мне известного, либо — отслеживаешь то, что внушаешь во время вот таких мысленных атак, какую попытался провести сегодня на меня. Не хочешь сказать, так ли это? Похвастай чем-нибудь более существенным, нежели твои сомнительные душеведческие изыски.

— Неплохая попытка, — кивнул чародей, следя за ножом в его руке. — А если я лишен тщеславия?

— Не лишен, — возразил Курт уверенно. — К чему тогда было вываливать мне все эти довольно патетические измышления? Ты хотел, чтобы я их оценил; славно, давай я оценю и твои способности. Заодно попугаешь меня возможностями вашей страшной тайной организации.

— Незачем. Тебе и без того страшно; ты этого не скажешь ни своему подопечному, ни себе, но продолжения всего, что происходит, ты боишься. Это вообще излюбленное занятие в твоей жизни — бояться. Ты боишься огня, своего прошлого, боишься близких тебе людей, боишься самого себя…

— Я понял, — перебил Курт, — это не попытка меня разозлить; ты надеешься довести меня до того, чтобы я снова заткнул тебя кляпом, да?

— Правда раздражает, понимаю, — усмехнулся тот, скосив взгляд ему за спину. — А уж в присутствии того, чье мнение о тебе для тебя что-то значит…

— Знаешь, ты меня достал, — устало вздохнул он и все таким же резким, коротким движением глубоко резанул по уже нанесенной чародею ране, скребанув оголенную кость ребра. — Много говоришь, — пояснил Курт доброжелательно, когда тот рванулся, на сей раз закусив губу и подавив вскрик. — Много — и все не о том.

— Давно мечтал попробовать? — сквозь зубы прошипел тот, с видимым усилием вновь вернув на лицо усмешку. — Руки чесались, так? И неважно, собственно, на ком придется испытать все, что изучил в теории — важно сделать это самому, собственной рукой, в глаза смотреть — вблизи, верно?

— Послушай, — снова оборвал его Курт, поморщившись, — тебе для чего все это надо? На что ты надеешься, говоря все это? Что я вступлю с тобою в полемику, начну оправдываться, приводить аргументы, пытаться опровергнуть твои слова — потому что нас слушает некто третий? Да не собираюсь я с тобой спорить. Что ты сейчас сказал — что я из озлобленности и страха проникся тягой к издевательствам, плевать над кем? А я скажу — хорошо. Так и есть. Всякий вечер перед сном посвящаю полчаса тому, чтоб придумать новую пытку.

— Возбуждает?

— Да не то слово. И что теперь? Тебе-то от сего прискорбного факта легче не станет; если это так, то для тебя лично все только становится хуже, ибо ты, выходит, в руках человека, дорвавшегося до любимого дела… Вот такой вот неприятный вывод. Только занимаюсь я этим самым делом впервые, опыта нет; а знаешь, как это бывает, когда берешься за то, что делать не умеешь? Возишься втрое дольше. Ну как, возбуждает?

— Ты не в моем вкусе, — хмыкнул тот, с трудом подавляя зубную дрожь — кожа пленного чародея покрылась синими пупырышками, а пальцы покраснели и невольно сжались в кулаки; Курт кивнул:

— Держишься неплохо; если ты хотел, чтобы я это признал — я это признаю. Держишься отлично; пока. А главное — судя по всему, наконец-то выговорился. Теперь вернемся к нашей беседе. Поскольку словесные изощрения мы оставили в стороне, начнем говорить серьезно. Кое-что о тебе я уже понял — для таких выкрутасов, какие ты пытался провернуть со мною, тебе надо сосредоточиться, чему я сейчас, несомненно, некоторым образом мешаю; даже не стану требовать от тебя подтверждения моего вывода. Это так. Теперь я хочу знать, как ты это делал — внушал ли то, о чем тебе известно из иных источников, либо же ты предоставляешь человеку самому находить неприятные моменты в жизни и погружаться в них, а ты при этом видишь его мысли?

— А для чего тебе это знать? Мне казалось, инквизитор первым делом должен спрашивать о сообщниках…

— Еще спрошу, — пообещал Курт. — А это — так, для общего развития. Не сумею добиться внятного ответа — я просто миную этот вопрос и перейду к следующему, более важному. К примеру, о сообщниках, как ты верно заметил. А после, когда ты мне все расскажешь, вернемся к обсуждению твоей техники работы — если к тому времени ты еще сумеешь связать вместе два слова.

— Два слова я могу связать сейчас, — сквозь уже откровенно стучащие зубы выговорил чародей. — Пошел в задницу.

— А сказал, что я не в твоем вкусе, — заметил Курт и укоризненно вздохнул. — Как неожиданно столь благопристойная беседа перетекла в уличную перебранку.

— Я подумал, ты стосковался по привычному общению.

— Да, есть немного, — согласился он с улыбкой. — И с этим тоже спорить не стану. А теперь, — посерьезнел Курт, усевшись подле связанного на колено, — я перехожу к делу непосредственно, и на твоем месте я бы задумался над одним фактом. Сейчас я снова скажу нечто типичное, то, что говорю всем. Подумай о том, что рано или поздно ты все равно все мне расскажешь. Просто задумайся об этом. Напоследок я тоже блесну познаниями сущности человеческой и скажу, что и ты кое-чего боишься — сейчас, по крайней мере; ты боишься заглянуть в будущее — на час или полтора, потому что это будущее для тебя страшно и неприглядно. Потому что знаешь — ты не из тех, кто умрет молча. Ты расскажешь.

— Ты так уверен? — неизменная, но теперь уже с трудом сохраняемая усмешка, казалось, примерзла к синеющим губам чародея. — Сколько таких сопляков, как ты, за мою жизнь пытались меня напугать — и где теперь они все?

— Где? Расскажи. Послушаю с интересом.

— Возможно, на докладе у вашего самого высокого начальства. Или в вечном карцере; как знать.

— А погодка-то сегодня, а?.. — проронил Курт сострадающе, когда стиснутые челюсти пленного скрипнули одна о другую. — Спустя пару минут нашей увлекательной беседы жизнь уже не кажется такой уж простой, да? Уже и самоуверенности поубавилось… Уже начинаешь думать о том, что будет через четверть часа или час… Я скажу, что будет. Инквизиторов, друг мой, учат двум вещам — убивать быстро и убивать медленно; сейчас только от тебя зависит, какое из своих умений я должен буду применить. Давай-ка открыто: жизнь я тебе обещать не стану, это понимаешь ты и понимаю я. Так или иначе, тебе конец. Мы можем договориться лишь о том, когда этот самый конец настанет и насколько счастлив ты будешь его встретить. Перестань корчить из себя героя — и все закончится скоро. Очень скоро. Ты не будешь особенно этому рад, но зато и лишних мучений избегнешь. Продолжишь эту бессмысленную браваду — и смерти ты обрадуешься, как младенец родной матери, однако радость твою будет омрачать то, что мать эту ты встретишь в сильно потрепанном виде… Молчишь, — вздохнул Курт, когда тот отвернулся, сжав дрожащие от холода губы. — Стало быть, уже начал думать. Но учти — долго я ждать не буду.