Пастырь добрый - Попова Александровна

Обыск дал мало — в седельных сумках обнаружились лишь всевозможные дорожные мелочи, в личных вещах, снятых подопечным с тел убитых — тоже; интереса заслуживал лишь набор метательных ножей, принадлежащих убитому Ланцем, да немалый объем наличности — сложенные вместе монеты различного достоинства образовали сумму в более чем двадцать талеров. Впрочем, внимание было уделено и еще одному предмету — пузатой фляжке, наполненной почти под горлышко; дождь закончился совершенно, мелкий град, столь привычно уже падающий за шиворот, тоже, и даже небо разгладилось, распустив темные тучи и снова став ровно-серым, однако мокрый холодный ветер по-прежнему пробирал даже не до костей, а, казалось, до самых внутренностей, посему этой находкой Курт был доволен, пожалуй, всего более.

— А ну как отравлено? — предположил Бруно, когда он, вытащив пробку, сделал большой глоток. — Или зелье там какое…

— Productum purum[130], — возразил Курт убежденно, приложившись на сей раз как следует, и замер, пережидая взрыв в горле и наслаждаясь теплом в желудке. — А поскольку после всего сегодняшнего мы оба наверняка окочуримся от горячки — пей, Сократ, терять нам нечего.

— Оптимист, — буркнул подопечный, принимая флягу, и приник к горлышку.

— Отдай, — приказал Курт уже нешуточно, когда количество глотков перевалило за десяток, и выхватил сосуд из пальцев подопечного, вдавив пробку покрепче; Бруно зажмурился, на минуту застыв неподвижно, и, медленно открыв глаза, встряхнул головой, глядя в землю и дыша осторожно, точно на пыльной дороге. — Что — не цепляет? — уточнил он, когда помощник с усилием потер лоб ладонью, и, не дождавшись ответа, сочувственно вздохнул. — И не зацепит. Обидный, но непреложный факт. Если же будешь продолжать — в один прекрасный момент попросту упадешь, причем безнадежно трезвым, вот и все. Посему сейчас даже не пытайся заглушить что-то в себе вот этим; просто держи себя в руках. Присядь, — посоветовал он, вынимая из чехла один из метательных ножей, и, осмотрев острие, опустился подле распятого чародея на корточки. — Можешь дать передохнуть своей ноге; сейчас ты мне едва ли будешь полезен.

— Надеюсь, — буркнул подопечный, однако совету не последовал, лишь отступив на шаг назад. — Тебе ведь не приходилось еще… самому? Без exsecutor’а?

— Невелика премудрость причинить человеку боль, — отозвался Курт просто. — Премудрость в том, чтобы сделать это правильно; тут, ты прав, практику придется постигать по ходу дела.

— Тебе в самом деле весело, или просто хорохоришься? — вздохнул Бруно.

Невзирая на явные нотки прежнего застарелого осуждения в голосе подопечного, вдаваться в прения Курт не стал — сейчас не было на то ни времени, ни желания; молча отвернувшись от Бруно, он помедлил мгновение, собираясь, и, осторожно переведя дыхание, взрезал метательным ножом убитого шута рукав дорожной куртки чародея. Когда острие задело кожу на плече, тот дернулся, распахнув глаза и воззрившись мутным взором на сидящего подле себя человека.

— Ой, — с непритворной искренностью произнес Курт, одним движением распоров куртку по боковому шву. — Извини. Не хотел тебя будить.

Мгновение тот лежал неподвижно, растерянно хлопая веками, а потом рванулся и застонал, закрыв глаза; Курт вздохнул, приступив ко второму рукаву.

— Мутит, — кивнул он сострадающе. — Это при сотрясении бывает. Когда я получил как-то по черепу, как меня корежило… А дергаться не стоит. Шатры я ставить умею неплохо, и эти колышки исправно продержатся до конца нашего с тобою разговора.

Взгляд с вновь просыпающейся усмешкой обратился к нему, и Курт, отбросив в сторону ошметки его одежды, вопрошающе поднял брови:

— Что? Хочешь сказать что-то?.. Я слушаю, — кивнул он и вытащил кляп изо рта чародея.

— Это я слушаю, — возразил чародей, отплевавшись, и теперь уже с откровенной улыбкой проследил за тем, как короткий нож распарывает его явно недешевую рубашку. — Даже, я бы сказал, заслушиваюсь. И меня даже посещают разные мысли по этому поводу; к примеру такие — каждый из вашей братии, предваряя допросы подобными речами, полагает, что в его словах есть что-то особое, неповторимое, что способно задеть что-то в обвиняемом, вызвать страх или еще что-либо, что должно побудить его немедленно начать говорить. Ведь и ты сейчас уверен, что я тотчас расплачусь и, трясясь от ужаса, выложу тебе все.

— Не уверен, — пожал плечами Курт и, покончив с рубашкой, улыбнулся, когда по синеющему на глазах телу чародея прошла короткая дрожь. — Зябковато тут, верно?.. Не уверен, и не просто не уверен — надеюсь, что немедленно ты говорить не станешь; иначе на что я положил столько трудов? Знаешь, чего стоит найти правильное дерево и вырезать правильные колышки? И земля мокрая; вбить их как положено — та еще работенка. Ergo: я заслужил небольшое развлечение — пусть это будет моя compensatio; так что я буду весьма разочарован, если рот ты раскроешь раньше, чем через час.

— Вы все предсказуемы, — заметил чародей ровно. — Всего две линии поведения: запугивание и проникновенность либо же запугивание и равнодушие… с вариациями на тему злобности. Даже скучно.

— Это временно, — пообещал Курт дружелюбно. — Обожди чуть — скоро будет интересно. Знаешь, вы ведь тоже все одинаковы, — произнес он неспешно, пробуя острие ножа пальцем. — Вы тоже бываете исключительно двух типов: сопливые трусы, которые сознаются прямо на пороге допросной, и вот такие бравые ребята, которые, впрочем, также все рассказывают рано или поздно.

— Забываешь о тех, кто оказался вам не по зубам, — улыбнулся чародей чуть подрагивающими от холода губами. — О тех, над кем вы пеной изошли, но ничего не добились.

— Отчего же, помню, — возразил Курт серьезно. — Это species emoriens[131], разновидность бравых ребят, на которых попросту недостало времени; только ты-то здесь каким боком? Ты у меня будешь не просто говорить — петь, причем сам же спросишь, не следует ли переложить слова в стихи и сплясать; через пару часов ты мне сапоги лизать будешь, умоляя выслушать. Скажешь — снова типичное запугивание? Нет. Констатация факта.

— Красноречиво, — признал тот. — Ужасающе. В твоей академии этому нарочно учат — как толкать речи перед допросами?

— Знаешь, что интересно?.. — начал Курт и резко, но неглубоко ткнул острием ножа в бок, царапнув по ребру. Чародей тихо вскрикнул, тут же закусив губу, и он кивнул: — Вот именно. Это меня и забавляет: после таких речей все корчатся, кричат и шипят, и где остаются все эти плевки в морду и надменные словеса?.. Разумеется, главное — результат, а именно — расскажешь ты все или так и умрешь в криках, но в некотором смысле молча; вот только ты ведь понимаешь, что этого я допустить никак не могу. Сдохнуть я тебе не дам. Просижу здесь день или три, если потребуется, но то, чем надо дышать, думать и говорить, оставлю в целости; а любой младенец знает, сколько всяких способов это сделать в арсенале инквизитора… Начальства моего здесь нет, и именно потому я так люблю работу на выезде — я свободен в действиях, и мне не нужно писать никаких запросов, чтобы, если вздумается, коптить тебя на полутеплых углях дня два.

— Ну, это вряд ли, — возразил чародей, и на его губы снова вернулась улыбка — злорадная и глумливая. — Когда ты в последний раз брал в руки светильник или садился у очага ближе, чем на пять шагов?.. Для чего ты вечно в перчатках? Ведь ты не девица, чтобы стыдиться шрамов; ты прячешь руки не от окружающих, а от себя — чтобы не думать о том, что пугает тебя до дрожи, ведь верно?

— Вот, значит, как… — медленно проронил Курт. — Осведомленный… Сейчас ты сделал две ошибки, приятель. Primo. Ты подтвердил неоспоримо, что у той шайки, к которой ты принадлежишь и которая все это затеяла, есть свои люди в Конгрегации; и теперь мы с тобою будем выяснять, насколько высоко и кто именно. Посторонние об этом не знают. Secundo. Весь последний месяц — не лучший в моей жизни, а сегодня был крайне паршивый день; я устал и хочу спать, я замерз и весь в грязи, я голоден и — я только что убил своего сослуживца. Полагаешь, это была хорошая идея — ко всему в довесок напомнить мне о моей слабости, высмеять, дав понять, что о ней известно мои врагам? Лично я бы предпочел не раздражать вооруженного человека, если б был связан.

— Огня, вооруженных людей… а чего еще ты боишься?.. Вспомнил; еще ты боишься улицы. Боишься, верно? Одиночество, беспросветность, никакой цели в жизни; как животное, существование от пищи до сна и снова все то же самое каждый день… Думаешь, ты избавился от этого? Нет, ты остался, кем был — все тот же люмпен[132], только со Знаком на шее; все, как прежде — то же желание смысла в бытии, которого ты не видишь, тот же страх перед окружающим миром, вот только теперь вместо твоего приятеля Финка тебя, по-прежнему слабого и немощного, прикрывает великая и ужасная Инквизиция…