Шаман - Кристофер Сташеф

Невзирая на усталость, Лукойо пытался вести разговоры с молодыми женщинами, но в ответ получал только смешки да кокетливые взгляды. Он вздыхал и признавался себе в том, что незнание чужого языка мешает очень во многом.

Через два дня у Огерна и Дариада уже накопилось достаточно слов для того, чтобы довольно-таки свободно разговаривать. В таком быстром освоении чужого языка ни тот ни другой не видели ничего из ряда вон выходящего. Позднее, вспоминая об этом времени, Огерн решил, что, наверное, у них обоих были редкие способности к языкам. Или… или Манало помог их обучению парой-тройкой заклинаний — этого Огерн не исключал и считал весьма вероятным.

— Почему бихару живут в такой безлюдной пустыне? — спросил Огерн.

— Потому что здесь наша родина, — ответил Дариад. — Засуха шла от Песчаного моря со времени наших дедов. И многие отчаялись и ушли отсюда, но мы стойко держались за землю наших предков и научились жить в жаре и сухости.

Огерн нахмурился:

— А что такое Песчаное море?

— Это пустыня, — отвечал Дариад. — Такая пустыня, по сравнению с которой здешние края — просто рай. Там совсем нет воды, нет вообще никакой влаги, она может там появиться, только если ее туда с собой принесет человек, если, конечно, ему хватит глупости отправиться туда. Там только пески, камни и запекшаяся глина. Пустыня продолжает расти. Она растет, а мы отступаем и уводим с собой коз и верблюдов.

При мысли о жизни в таких местах Огерну стало зябко.

— Наверное, вы очень верите в своих богов, если думаете, что они могут помочь вам здесь. Поклоняетесь ли вы Ломаллину?

— Мы чтим его, — ответил Дариад. — А поклоняемся одному только Творцу-Господу, создавшему звезды, создавшему улинов и нас, и всех остальных, и все остальное.

Огерн нахмурился:

— Но ведь Творца никто никогда не видел! Ходят такие разговоры, что он и на человека-то не похож. Улины и то больше на людей похожи, чем он!

Дариад кивнул.

— Никому не ведомо его лицо и то, как он выглядит, да и вообще никто не знает, можно ли его увидеть. И все же Он — источник всего сущего и наверняка могущественнее всех на свете.

Дариад сказал это с такой уверенностью и искренностью что у Огерна было большое искушение встряхнуть и как бы разбудить юношу.

— Но разве не лучше было бы чтить божество, которое хотя бы знаешь, как выглядит, которое можно познать глазами и сердцем? Не лучше ли было бы обратиться к Ломаллину, главе защитников человечества?

— Никто не любит человечество больше, чем тот, кто его сотворил, — ответствовал Дариад с непоколебимой уверенностью. — Нет никого равного Творцу, верь в Него.

— А Улагана вы не страшитесь?

— Страшимся, но знаем, покуда мы живем в тени, отбрасываемой Создателем звезд, Улагану нельзя нас победить или уничтожить.

Огерну вдруг показалось, что Дариад безумен, А может быть, действительно Создатель звезд был могущественнее Ломаллина и Улагана, но стал ли бы он вмешиваться и, к примеру, наказывать Багряного? Огерну казалось, что Творец никогда бы этого не сделал. Не вмешался же он в войну между улинами!

Но, с другой стороны, Огерну до сих пор не встречались люди, поклонявшиеся творцу!

— Улаган на самом деле никакой не бог, — пояснил Дариад, и Огерн нахмурил брови… Именно так в свое время говорил Манало. Кузнец стал еще более внимательно слушать Дариада. — Мы, поклоняющиеся Творцу, знаем, что Улаган — всего лишь одно из творений Господа — творение ошибочное, дурное, но Творцу его точно так же жаль, как любое свое создание… Творец всех любит одинаково.

Огерн пристально посмотрел на Дариада.

— Не хочешь же ты сказать, что Творец любит такое жестокое и мерзкое создание, как Улаган.

— А разве родители не любят непослушного, озорного ребенка? — возразил Дариад. — А я такое видел своими глазами. Был у нас в племени молодой человек… он вырос диким и жестоким, таким жестоким, что изнасиловал девушку, и за это наш судья приговорил его к смерти. Юношу казнили. Но его родители плакали о нем, хотя знали, как он порочен — о да, они и сами не раз страдали от его вспышек ярости, хотя смиренно переносили их. — Дариад покачал головой. — Так что я думаю, что Создатель звезд до сих пор любит Улагана, хотя, безусловно, осуждает жестокость Багряного.

— Но уж конечно, ты не станешь отрицать того, что у Улагана есть сила!

— Не стану. Есть. И у него, и у Ломаллина, и у любого улина. На самом деле было бы глупо отрицать силу, которой наделен даже другой человек. Вот только мы знаем, что все: и люди, и улины — не всемогущи. Улины — более древняя раса, более могущественная, но они не боги.

И что же мог на это ответить Огерн, когда его собственный Учитель говорил ему то же самое, слово в слово!

Возразить было нечего, но можно было повести разговор иначе.

— Но если вы, бихару, знаете, что Творец — самый могущественный бог, неужели не хочется распространить его владычество по всему свету?

Дариад улыбнулся и покачал головой.

— Он и так уже правит всем светом.

Лукойо, слушавшему этот разговор, было непонятно, как Дариад может так говорить в то время, как Улаган вел такую жестокую, непримиримую борьбу с Ломаллином, так упорно приносил страдания людям, не говоря уже о том, как он терзал оставшихся в живых улинов. Он так и сказал Дариаду, он жарко спорил с ним, он указывал на противоречия, возникающие при вере в одного-единственного бога, однако его сомнения ни в малейшей степени не поколебали юношу. На все доводы он отвечал с безмятежным спокойствием, невзирая на то, что в некоторые мгновения явно испытывал вдохновение.

Как ни странно, нерушимая вера Дариада в единого Бога не удивляла Огерна. Он понимал ход мыслей кочевников, хотя сам ничего не мог объяснить Лукойо — тот страшно возмущался и кричал, что мир, в котором существует только один Бог, это мир глупый, бессмысленный. Язык у Огерна был подвешен не так хорошо, как у Дариада, однако язык тут, похоже, был ни при чем. Так что Огерн сказал лишь единственное:

— Знаешь, а мне кажется, разница невелика, Лукойо. Больше богов или меньше — что в этом такого?

Подобно этому, Огерн не сумел бы объяснить, откуда ему известно, что Дариад, казавшийся простаком из-за своей вечной безмятежности, на самом деле человек очень важный и значительный. Может быть, такие мысли приходили к Огерну из-за того, что это связано было с простотой Дариада, его открытостью, его бесповоротной преданностью добру и справедливости, его дружелюбием, бодростью, готовностью посочувствовать. Одно Огерн знал наверняка — Дариад был из тех людей, на которых лежала печать предназначенности. Ему суждено было пасть жертвой Улагана. Между тем Дариад был довольно силен, неплохо дрался, и вскоре Огерн понял: простота Дариада не имеет ничего общего с большим умом — у юноши необыкновенно чистая, невинная душа. Насчет души кузнец не ошибался — он ошибался насчет ума. Дариад был очень умен и одарен от природы — просто ему не удавалось этого показать. Он был настолько очарователен в своей неуклюжей растерянности, что над ним почти все беззлобно подшучивали, но, несомненно, просто обожали.