ГКЧП: Следствием установлено - Валентин Георгиевич Степанков

Язов очень беспокоился о жене. Я разрешил ему свидания с ней. На эти свидания она, еще не оправившаяся от последствий автоаварии, прибывала в инвалидной коляске, и парни из ОМОНа со всеми предосторожностями доставляли ее в комнату для свиданий.

Крючкова волновала судьба его изъятой при обыске коллекции афиш, которую он, завзятый театрал, собирал многие годы. Узнав об этом от его представителя, я распорядился вернуть коллекцию родственникам через адвокатов.

Но, к сожалению, не все зависело только от нас. Помню неприятную историю с Лукьяновым. Депутаты Союзного съезда, когда он еще функционировал, создали комиссию по расследованию дела ГКЧП и пришли ко мне с полномочиями Верховного Совета. Они требовали встречи со всеми гэкачеппстамп, и в первую очередь со своими бывшими коллегами. Я был против подобного вмешательства. Никакой пользы от него последовать не могло, а вред был вполне очевидный. Шел первый, самый трудный этап следствия — только-только начали устанавливаться контакты между следователями и подследственными, которые лишь начинали как-то осваиваться со своим положением. Я, как мог, оттягивал визит депутатов в «Матросскую Тишину». Но в один «не прекрасный день» они все-таки явились. И в дверях камеры Лукьянова разыгралась крайне неприятная сцена. Депутаты, их было, кажется, трое стали с важным видом задавать Лукьянову вопросы. Тот, как я и опасался, ужасно разнервничался. Он кричал им: «Да кто вы такие, чтобы с меня допросы снимать!» И они ретировались. А у Лукьянова случился нервный срыв, на фоне которого обострилась хроническая болезнь глаз. Родные принесли в изолятор для передачи лекарственный препарат, но его принять у них отказались, потому что он не значился в списке разрешенных. Я написал официальное письмо на имя начальника следственного изолятора принять у родных лекарство, тем самым взяв ответственность за применение препарата лично на себя.

Вместе с тем мы довольно скоро почувствовали, что определенным силам не нравится наша напористость в расследовании. Речь о скандале, связанном с публикацией в немецком журнале «Шпигель». О случившейся в прокуратуре «утечке» меня известил Президент СССР М.С. Горбачев. В телефонном разговоре он сослался на сообщение «нелегала». Информация, к сожалению, подтвердилась: уже вскоре весь мир читал показания гэкачепистов в изложении «Шпигеля».

В мемуарах «Крушение пьедестала» В. Болдин намекает, что утечку материалов, организовал… Генеральный прокурор России Степанков по заданию… Горбачева. Подобные домыслы невозможно воспринимать серьезно. Я не гожусь на роль человека, который пилит сук, на котором сидит. Ясно, что разработчики и организаторы скандальной акции ставили перед собой цель дискредитировать Российскую прокуратуру, добиться моей отставки, а затем и смены руководства следственной бригады.

Напоминая о том политическом давлении, с каким было принято решение о том, чтобы дело ГКЧП вела не прокуратура СССР, а прокуратура России, журнал «Огонек», самое авторитетное политическое издание перестроечных лет, писал, комментируя ЧП: «Невозможно больнее ударить по следствию! Публикация в «Шпигеле» дает шанс сделать послушной следственную бригаду, а быть может, даже вывести ее из игры. Сколько можно терпеть вызовы на допросы, потрошение документов, бесцеремонное заглядывание в тайники!»[5]

По факту утечки части следственных материалов прокуратура возбудила уголовное дело. Чтобы придать расследованию максимально объективный характер, я вызвал в Москву следователя из Екатеринбурга и поручил ему изучить обстоятельства дела, невзирая на звания и должности. Все следователи Генеральной прокуратуры, имевшие доступ к видеоматериалам, в том числе и руководитель следственной бригады А. Фролов, были допрошены. В течение нескольких месяцев в Генеральной прокуратуре проходила тотальная проверка деятельности подразделений, которые несут ответственность за сохранность следственных материалов. Ясно, что, если бы мы обнаружили предателя, — ему бы не поздоровилось. Нанесенный им удар был чрезвычайно болезненным для всех нас.

Не хочу допускать даже с большими оговорками, что в следственной бригаде мог найтись предатель, решивший, что называется, в частном порядке, подзаработать на продаже материалов «Шпигелю». Если бы таковой был, мы бы его выявили. Да и объяснять утечку материалов в «Шпигель» действиями алчного одиночки — значит, не понимать сути того, что происходило вокруг дела ГКЧП.

У тех, кто занимался проверкой ЧП, не осталось никаких сомнений в том, что утечка материалов в «Шпигель» была организована людьми, имеющими непосредственное отношение к КГБ. На организованный характер случившегося, в частности, указывало очень расчетливо выбранное время для кражи — первые недели следствия, когда следственная бригада не имела достаточных условий для сохранения тайн, так как работала в разных зданиях.

Высокопоставленные заключенные постепенно отходили от шока, вызванного арестом. С каждым днем они чувствовали себя все более уверенно, если не сказать больше. С расследованием прокуратура справилась, как я уже отмечал, за четыре с небольшим месяца, но фигуранты не очень-то спешили идти под суд, намеренно затягивая чтение материалов уголовного дела. По закону мы не могли ограничить сроки ознакомления — и наши подследственные воспользовались этим.

Затягивание времени было на руку арестантам. Общественно-политическая обстановка обострялась. СССР заплатил за авантюру, устроенную самозваным ГКЧП, предельно высокую цену. Доверие к Центру было окончательно подорвано. Властный механизм после переворота окончательно разладился. Страна погружалась в хаос — наконец наступила драматическая фаза распада Союза.

Кончина СССР добавила козырей организаторам августовских событий. Раз нет Советского Союза, почему Прокуратура России занимается расследованием дела, связанного с событиями, происходившими на территории нескольких теперь уже независимых государств? Как можно обвинять в преступлении против страны, которая уже не существует? Подобные вопросы преследовали понятную цель — максимально политизировать дело ГКЧП.

Совместно с адвокатами они денно и нощно переводили дело ГКЧП из уголовной плоскости в политическую. Это стало стратегической линией поведения и защиты, и обвиняемых. Крючков вел переписку со всеми сколь-либо заметными политиками. Бакланов стремился подчеркнуть, что, даже находясь в заключении, продолжает оставаться государственным мужем, делал заявления, в которых выражал беспокойство за обороноспособность страны и ставил соответствующие вопросы — мы их, естественно, передавали по инстанциям.

Большое внимание организаторы августовских событий уделяли контактам с прессой. СМИ то и дело публиковали интервью с адвокатами и их подзащитными. Во всех этих многочисленных публикациях варьировалась все та же политическая тема. Гэкачеписты, мол, самоотверженно боролись за спасение СССР и думать не думали о том, чтобы удержаться на своих постах.

Чтобы побудить арестантов активно знакомиться со следственными материалами, мы предпринимали различные ходы. Я принял решение освободить из-под стражи закончившего в июне 1992 года чтение уголовного дела Стародубцева, чтобы заинтересовать других подследственных: вот, смотрите, человек быстренько прочел и вышел на свободу. Был даже заведен своеобразный табель успеваемости. Каждый из проходивших по делу ежедневно указывал в нем количество прочитанных страниц. Самым отстающим постоянно оказывался Павлов. Кроме того, он был